Валерий Пушной - Свинпет
— Как знать, — осторожно отозвалась Сашка. Тоже лежала на спине и прислушивалась к шуршанию травы. Можно было высунуться из травы и оглядеться, но так не хотелось вырывать из покоя ноющие мышцы, к тому же, кажется, все тихо, и Сашка только шевельнула пальцами рук и ног, оставаясь лежать в том же положении. Через минуту подала голос: — Возьми себя в руки! Не распускай слюни, это не поможет. Ты хорошо держалась. Продолжай в том же духе. Просто не жди быстрого завершения, вот и все. В этом городе ничто не заканчивается быстро. История с Карюхой только началась.
Анька сидела поодаль, подтянув к себе колени и обхватив ноги руками. Прикрыла глаза, слушала разговор Катюхи и Сашки. Утратив мочку, она лишилась не только маячка, но и внешнего управления. Мысли потеряли стройность, стали метаться. Иногда мозг не слушал ее, его терзали дикие ощущения, казалось, кто-то читал ее мысли, она боялась думать, но не думать не могла и тогда становилась враждебной людям; иногда он был пуст, как барабан, тогда ей становилось на все наплевать. Люди не верили ей, но никто из них не знал ее мыслей и почему она не покидала компанию. Анька по-волчьи втянула ноздрями воздух, распознавая запахи. Прислушалась, уши навострились, как у зверя. Медленно повела глазами по девушкам:
— Карюха недалеко, — выговорила почти по слогам.
— Вот как? — глаза Катюхи распахнулись. — Близко? — Приподнялась на локтях, видя, как друзья зашевелились. Верхушки трав над людьми закачались, в плотном густом воздухе побежали волны. — Чего же мы тогда разлеглись? — Повернулась набок, намереваясь подняться.
— Успокойся, — остановила Сашка. — Она врет. — Глянула на Аньку: — Смотри, доиграешься. За мочкой вместе с ухом отлетит голова.
— Почти рядом, — повторила Анька. — Третий дом от края. Там сейчас трое: хозяин, хозяйка и Карюха.
Установилась недолгая пауза. Малкин мотнул взъерошенной головой, отгоняя сон, сел, погладил меч перед собой. Не поймешь волчицу Аньку, как обухом по голове, непредсказуемы эти оборотни. Весь город непредсказуем. Нельзя расслабляться. Хмуро исподлобья кинул взгляд на нее, неподвижную, как изваяние. Врет или нет? Конец поиска или новая ловушка? Сама говорит, или Философ из ее рта вещает?
Сашка приподнялась следом за Малкиным, глаза впились в волчицу, потянулась, футболка вздернулась, обнажая красивые бедра, которые нравились Ваньке. Шипяще сквозь зубы спросила у Аньки:
— Что должно быть потом?
— Это знает только Философ, — вяло ответила волчица.
— Значит, нас привел сюда Философ? — раздраженно спросил Малкин. — Прямо к Карюхе? Что-то не очень верится. И совсем не верится. — Помолчал и поморщился: — Найти бы этого Философа и узнать, что ему неймется?
Анька молчала. Она не знала ответа.
— Она врет, она врет, — воскликнула Катюха.
— Я больше не могу верить ей, — подумав, проговорила Сашка.
Для Ваньки Сашкиных слов было достаточно. Наступила тишина. Был слышан ее трепет, всплески воздушных волн и стрекот кузнечиков. Трава штыками торчала над головой, а глубокое чистое небо качалось, как колыбель, убаюкивая и умиротворяя. Раппопет и Лугатик как лежали, так и продолжали лежать, смежив веки.
Лугатик несколько раз смачно зевнул в тишине, заразив остальных своей зевотой. Напомнила о себе усталость, накатила сонливость. Все расслабились. Анька тоже прилегла следом за Сашкой и Ванькой. Раппопет с Лугатиком отключились первыми, за ними остальные, Катюха свернулась калачиком возле Ваньки, уткнувшись носом в траву.
Сколько длилась забывчивость, никто не знал, только Сашка вдруг очнулась, уловив непонятный шум. Вздрогнула. Огромное солнце тяжелым огненным колесом катилось к закату.
— Черт, черт! — вскричала она, поднимая приятелей. — Вставайте, вставайте! Проспали! — Вскочила на ноги и обомлела на мгновение.
Вокруг них было плотное кольцо из вооруженных горожан. Приятели всполошились, оторопели спросонья. Спины горожан надвигались тихо, но упорно и зловеще. Остановившись в десяти шагах, первый ряд развернулся. Оружие навскидку, пруты, колья. Надо же было так все проспать. Сашка зло обожгла холодом Аньку:
— Соврала! Опять завела в ловушку! Сама подставилась! Ты знала, на что идешь, не обессудь. Видно, Философу ты нужна без головы. Или думаешь, что опять все с рук сойдет? Не выйдет! Держите ее, ребята! — Сашка кивнула Раппопету.
Парни мигом скрутили Аньку по рукам.
— Вертишься, подлая, как уж на сковородке, — процедил Раппопет ей в самое ухо. — Тебя предупреждали, не стоило врать! Своему Философу лапшу на уши вешай, может, он и проглотит твое вранье, а с нами ты ошиблась, волчица, больше номер не пройдет, раскусили тебя, как гнилую орешину, все, прощения не жди. Не стоило возиться с тобой, сразу надо было снести голову — и концы в воду. Жалеть зверье — себе в убыток, вы, волки, добра не понимаете. Навела на нас, патлатая!
— Нет, — грубо отмела Анька. — Они сами нашли! — глаза тускло сверкнули по горожанам. Мышцы на крутых бедрах под короткой накидкой заметно напружинились, пухлое тело налилось упругостью.
— Врешь, волчица! — процедил Лугатик. — Нет тебе веры! Ты звериным чутьем должна была учуять горожан прежде, чем они тут появились. Не морочь нам головы. Все, твоя песня спета! Не надейся, Философ не воздвигнет тебе памятник, хоть ты для него из кожи лезешь, дрянь!
— Они подошли с подветренной стороны, я не могла учуять, — сучила ногами, пытаясь вырваться.
— Животное, — взвился Лугатик оттого, что Анька оттоптала ему все ноги. И ногам Раппопета досталось не меньше. Но парни крепче стиснули ее.
— С собачьего мяса стекает кровь! — басовито разнеслось из толпы. — Собачья кровь хорошо пахнет! — орава загудела на одной ноте, шаг за шагом сжимая кольцо. Стволы закачались на уровне глаз, а пруты и колья поднялись над головами.
Стремительно приближалась минута развязки.
Приятелей обдало холодным потом, ватой наполнились суставы. Плотнее сбились в кучу. Вытолкнули волчицу перед собой. Лугатик ткнул ее под ребра:
— Заставь их уносить отсюда ноги! — с угрозой прошипел ей в затылок. — Тогда поверю, что не ты подставила нас.
— Наплевать мне на твое доверие, — задохнулась от хрипа Анька, крутнулась и завизжала, обращая на себя внимание горожан: — Философ сказал: «Темная ночь пробуждает к жизни, потому что нет света, когда его нет!»
Толпа приостановилась и на короткое время замерла, как бы принюхиваясь к запаху, исходящему от Аньки, и этот запах толпе явно не понравился, орава заурчала, после чего из ее чрева раздался все тот же громовой басовитый голос:
— Философ прав всегда! «Ночь приходит, когда все оживает, и все оживает, когда приходит ночь». Мудрость Философа виднее в ночи. «Нет жизни, когда жизни нет». Ночью не нужен свет, ночью он вреден. Ночь без света преумножает мудрость Философа. Ночью запах крови манит сильнее.
— Собачья кровь всегда черна, — напористо выдала Анька. — Когда потухнет фонарь, тогда наступит все! Когда наступит все, тогда все будет для всех и всем будет хватать всего!
— Мечу нужна кровь собак! — взорвался тот же голос, и этот взрыв ничего хорошего не предвещал. — Меч возвратится в ночь! Мечу необходима мудрость Философа!
Надрывный голос горожанина угрожал. Выкрикивая слова, горожанин нелепо топтался, будто приплясывал, приподнимался на пальцах и шнырял горящими волчьими глазами поверх людей, опускался на пятки и приседал.
Люди не поняли смысла сказанного, повели глазами по лезвию меча в крепких руках Малкина, сверкающему в наэлектризованном вечернем воздухе. Лезвие чистое, ни единой капли крови.
Трава тысячами штыков вытянулась к небу, верхушки закачались, зазвенели металлом. Звенящий воздух прорвался к ушным перепонкам, начал нажимать на них и приносить издалека, из глубин безоблачного неба, раскатный шум надвигающегося разрыва молнии.
Ладони Малкина спаялись с рукоятью меча.
— Сосуд пустой, сосуд пустой! В нем нет того, чего нет! — пискляво, но отчаянно выкрикнула Анька, по-звериному закружилась, откинув накидку и обнажая налитую грудь и живот, выгнула спину, как перед прыжком, осклабилась и зарычала по-волчьи.
— Пуля умна! — дикий гул толпы заглушил Аньку, и ближайшая вскинутая винтовка изрыгнула первую огненную порцию.
Следом полыхнули еще несколько огненных отрыжек. Люди вздрогнули от грохота, не сразу поняли, что все сгустки огня направлены в грудь Аньке. Когда та, изрешеченная, опрокинулась на землю, они увидали в траве окровавленное месиво. Катюха кинулась к волчице, склонилась, глаза Аньки померкли, из горла выпал последний булькающий выдох.
— Дикари! — задрожала Катюха, вскакивая. — За что? Она же ваша! Такая же, как вы! Вы не просто дикари, вы звери, вы волки!
Но ее никто не услышал, толпа набросилась на людей, как голодная волчья стая. Рычала и ревела, клацала зубами, размахивала кольями и прутами, тянулась руками. И только Ванькино проворство спасло приятелей от неминуемой гибели. Не окажись он рядом — смяли бы в два счета, порвали заживо. Лугатику и Раппопету чуть не перебили хребты, Катюхе с Сашкой едва мозги не выбили. Меч Магов разрядил ситуацию, вдобавок Раппопет и Лугатик подхватили оружие заколотых перевертышей и начали торопливо стрелять в нападающих. Схлестнулось бешенство горожан с исступленным криком людей.
