Сергей Вольф - Завтра утром за чаем
— А почему нужно ломать именно семнадцатую молекулу? — спросил у меня Юра. — Чует мое сердце, что здесь и зарыта собака. Ярусность-то до четырех меняется, но не во второй зоне.
— Во второй, — сказал я. — Да и вообще, если взять другую, не семнадцатую, машина бы с самого начала выдавала минус-эффект. Конечно, я не считал, но мне так кажется, и я…
— Уверен?
— Абсолютно. Но можно проверить.
Я взял мел и сделал расчет прямо у них на глазах.
— Да, — сказал Зинченко. — Все верно и гениально просто.
Рафа и Лысый согласились, и еще что непонятно, почему же потом все меняется, и вряд ли дело в «Аргусе-М», тогда бы он все выдавал неверно, с самого начала.
— Цветы! — вдруг заорал я так, что все вздрогнули. — Цветы! Кто их туда поставил? — И я бросился к «Аргусу-М» и подлез под него (он был высокий, на изящных ножках); за ним на окне стояли в банке с водой цветы. Рядом со мной оказался вдруг Юра, и я услышал голос Рафы:
— Это Юрины фантазии. Привез с Земли. А в чем дело?
— Бог ты мой, — сказал я, снова вылезая вместе с Юрой и с цветами из-под «Аргуса». — Вынесите их ненадолго отсюда!
— Не дам, — сказал Юра.
Рафа глядел на меня, вытаращив глаза.
— Да ненадолго, — сказал я Юре. — Ты не беспокойся.
Юра вышел, вернулся без цветов, и, пока я сидел и хохотал как ненормальный, все смотрели на меня так, будто меня укусила собака или я сам сейчас всех перекусаю. Потом я успокоился и сказал:
— Запустите программу снова.
Юра трясущимися руками вложил данные группы и мои данные и включил «Аргус». Все собрались возле окошечка итогов и стали внимательно следить за каждой новой строчкой выкладок.
— Вот тут, — зашептал Рафа. — Вот тут-то все и ломалось.
— А сейчас? — спросил я, когда появилась новая строчка.
— Ой, — сказал Рафа, крепко сжав мой локоть. — Ой!
Юра (я быстро поглядел на него) стоял бледный. Зинченко — спокойный, вообще без всякого выражения на лице.
— Ну, а сейчас? — спросил я, когда появилась новая строчка.
Рафа крякнул и шлепнул меня по попе — я покраснел.
— Рафа, — сказал Зинченко. — Аккуратней.
— Ох ты, щенок! — сказал Рафа, обнимая меня (а я старался вырваться; красный я был — ужас). — Ух ты, наше золотце!
— А сейчас — снова верно? — спросил я. — Совпадает?
— Мальчик — ты прелесть, — сказал Рафа. — Где ты раньше-то был?
И дальше, до самого конца все шло как по маслу.
— Уф-ф-ф! — сказал Рафа. — Слушай, Рыжкин, а что это было? А?!
— Да так, — сказал я. Я вдруг почувствовал, что жутко устал. — Ерунда, в общем-то. Цветы… Живая природа. Биология все-таки. Вот они и оказывают…
— А-а-а! — заорал Рафа, покатываясь со смеху. — Ой, держите меня!.. Биологическое влияние. «Аргус» хоть и «М», а все же «Аргус», ничего не поделаешь, параметры биополя машины меняются…
Теперь уже ржали все, после успокоились, Зинченко вытер слезы и сказал:
— Мы тут решили до твоего прихода, что если ошибка будет найдена, то на время окончания работ по «эль-три» ты станешь руководителем группы из шестнадцати человек. Шестнадцать взрослых мужчин в твоем подчинении! Только не зазнавайся, хотя случай этот в практике редчайший. А со школой мы договоримся. Рафа, вы с Землей связались, как они там?
— Они прибудут сорок восьмым рейсом через две минуты.
— А специалиста по пластмассам заполучили?
— Да, двоих.
— Правильно, что двоих. А то возни с перестройкой этой двухъярусной будет выше головы. Кстати, они должны быть полноправными членами группы Рыжкина, закажите им перед возвращением на землю постоянные пропуска.
— Будет сделано.
— Ну молодец.
Вскоре послышались голоса за дверью, в дверь постучали. «Да-да», — сказал Зинченко, и вошли четверо мужчин.
— Это наш герой, ребята, — сказал Зинченко. — А почему герой, вы сейчас узнаете, — сюрприз, мы вам специально ничего не передали на Землю.
Я молча каждому пожал руку, еще не понимая по-настоящему, в какую сумасшедшую жизнь я внезапно попал.
— А пластмассовики где? — спросил Зинченко.
— Идут за нами.
Дверь снова открылась, вошел какой-то сутулый дядька, а за ним… а за ним — мой папа.
8
Мы возвращались на Землю поздно вечером.
Странно, но я ни о чем не думал, только о хомяке, — что он, видно, сидит голодный у чужих людей; ни о Натке не думал (хотя вполне мог подумать — хомяк-то остался у нее, где же еще?), ни, даже, о папе — только о своем голодном хомяке.
Иногда я почему-то с внезапной дрожью вспоминал, что все сидящие в корабле люди, все, кроме Зинченко, — мои подчиненные (мои подчиненные!!!), но тут же забывал об этом.
Все сидели тихо, замотались, разговор внутри группы «эль-три» был жутко длинный, в основном он крутился вокруг пластмассы Дейча-Лядова, как ее, заразу, перестраивать, потому что, сказал Рафа (а Зинченко, соглашаясь, кивнул), полдела сделано: сам-то вид «эль-три» изображен, а размеры и кривые сосчитаны нашим миленьким, маленьким, симпатичненьким, скромненьким, в бесконечной степени архидубльнаигениальнейшим, родным, любимым и уважаемым всеми — школой, городком, Высшей Лигой, страной, планетой и — особенно! — семьёй, чудненьким нашим… младшим Рыжкиным — гениально верно. (Кто его, между прочим, просил вспоминать про семью — не знаю, мог бы и сам вполне сообразить что к чему.)
Когда папа вошел в комнату, где стояли «Аргусы», и его брови сделались уголками вверх, как крыши на старинных домиках (так он удивился, увидев меня на Аяксе «Ц», а я сразу все понял и тут же догадался, что он-то пока ничего еще не понимает, и прямо одеревенел, превратился в чурбашку), все стали называть свои фамилии и знакомиться с вновь прибывшими специалистами по пластмассе. И тут оказалось, что инженер Высшей Лиги, прибывший на Аякс «Ц» под паролем «Я — голубь» — Рыжкин, тоже Рыжкин, второй, кроме меня.
— Рыжкин?! — сказал Зинченко, называя свою фамилию и пожимая папину руку. — Забавно. И вот Рыжкин. — И он кивнул в мою сторону.
— Это мой сын, — сказал папа.
Я быстро поглядел на Зинченко, Юру и Рафу — секунду или больше, не знаю, их лица были не похожими на самих себя, как-то сплющились, что ли, я отвернулся, а Зинченко сказал тихо:
— Я уполномочен заявить присутствующим решение Высшей Лиги: за найденное правильное решение формы детали «эль-три» и предварительно верную идею состава материала «эль-три» — перестройка третьей, девятой и семнадцатой молекулы структуры Дейча-Лядова — до окончания работ над деталью «эль-три» руководителем группы «эль-три» назначается ученик шестого «б» класса Особой высшей технической детской школы номер два Митя Рыжкин. Давайте работать, товарищи.
Но еще целую вечность все стояли молча, и была такая тишина в комнатке, что мне казалось, будто я слышу шорох вращения вокруг земли этого Аякса «Ц» — будь он неладен.
За иллюминаторами стемнело, боковым зрением я видел иногда, как папа сидит, глубоко откинувшись в кресле, и курит, закрыв глаза, а я думал о голодающем хомяке.
Вдруг папа сказал (я вздрогнул, повернулся к нему, но он так и сидел, закрыв глаза):
— Сегодня я обедал дома, приезжал с работы на роллере. Мама сделала свекольник.
— Ка-ак свекольник?!
Я даже немного привстал от полной неожиданности. Уже лет десять свекла на Земле не росла, что-то такое случилось с почвой, свекле неугодное, ну, не уследили, и теперь ее выращивали либо в парниках на промежуточных станциях, куда почва была завезена давным-давно, либо на других планетах, конечно, ближних, — в общем, ее мало получалось, и привозили ее очень редко. Пронесся, правда, слух, что где-то в Дании и на Коморских островах наловчились снова ее выращивать, но и там ее было немного, люди сами были рады-радешеньки, что не надо сложным путем договариваться с другими странами о доставке свеклы из космоса, и если уж и продавали свою, то только на золото: покупать у них — для свеклы получалось дороговато.
— Да, — сказал папа. — Привезли партию. Говорят, с Селены, парниковая. Сегодня весь городок ест свекольник, хотя уже осень, не очень-то и жарко. Многие собираются мариновать.
— Входим в зону приземления! — крикнул пилот. — Пристегните привязные ремни!
Но никто даже не улыбнулся — шутка была заезженная, как в старину говорили — «с бородой»: давно уже малые космолеты садились надежно, без аварий.
Мы приземлились мягко, почти незаметно; было темно, накрапывал дождь, где-то на другом конце космодрома плавно оторвался от земли и ушел в космос красавец ТэЭрЭсЭф-Супер-восьмой (я узнал его по сигнальным огням), все распрощались, папа завел «роллер», и мы покатили по мокрому шоссе, в темноте, домой: это был основной космодром нашего городка, километрах в двенадцати от центра.
Наверное, потому, что папа вел «роллер» очень быстро, мы после слабоосвещенного шоссе ворвались в городок, как в другой мир: играла музыка, крутились, мелькали в темном небе огни цветных реклам, возле кинотеатра стояла толпа мальчишек и девчонок — все ели мороженое и были в шикарных, блестящих от дождя плащах. Под козырьком кинотеатра какой-то парнишка скинул плащ и делал стойку на одной руке, а все — я расслышал — громко считали. Над нами, рассекая дождь, то и дело проскакивали такси-амфибии, из их окон несся смех, и на меня вдруг напала такая тоска, такая тоска, что я прижался грудью к спине папы, положил подбородок ему на плечо, ближе к уху, и, чтобы он расслышал, почти крикнул:
