Дмитрий Емец - Пегас, лев и кентавр

В шторы уже скребся рассвет. Доброе утро, добрый мальчик! Сладких тебе утренних снов!

Проснулся он примерно через час и, оторвав голову от подушки, обнаружил под щекой ту же самую пчелу. Ее крылья были примяты, но она расправила их и взлетела.

А потом… потом уже был ШНыр.

Вот и сейчас Афанасий остро ощущал одиночество. Тот уникальный контакт с Улом, который был у них до Яры, исчез. Дружба осталась, но хромала подраненной уточкой: со стороны Ула она была омрачена тоской, Афанасию же ее отравляло чувство вины.

Через день после встречи с Гулей он нырнул и после четырех часов поиска нашел атакующую закладку. Ул утверждал, что их на двушке навалом, но Афанасий, видимо, искал не там, а спрашивать у Ула точное место опасался, смутно, но верно ощущая, что делать этого не стоит. Когда говоришь «а», надо сказать и «бэ». Если же сказать «бэ» ты не готов, лучше промычать абстрактное «мэ» и на том успокоиться.

Выглядела атакующая закладка малопривлекательно. Одновременно напоминала сморщенный гриб-чагу и размокший в воде ботинок. Непросто было поверить, что этот непонятный предмет способен поднять столб воды из Москвы-реки на сотни метров, обрушив его на ведьмарей. При всем том атакующая закладка не бомба. Бомба разносит правых и виноватых без разбора – атакующая же закладка представляет угрозу только для ведьмарей и, увы, самих шныров.

Сквозь болото Афанасий летел с внутренним замиранием. Это был первый случай, когда он проявил самодеятельность и нырял, не получив от Кавалерии задания. Чувствуя это, эльбы шевелились больше обычного. Уколы их острых паутинок были почти непрерывными. Афанасий радовался, что летит на Арапе – злом и быстром вороном жеребце с белым фонарем на лбу. Его сияющие крылья легко рассекали паутину.

Поначалу Афанасий хотел отправиться к главе второго форта ведьмарей один, но после решил взять с собой на подстраховку Родиона. Тот выслушал Афанасия без эмоций. Он только час как вернулся из нырка и, хотя не нашел закладки, за которой его посылали, выглядел вконец вымотанным. Лицо обветренное. Губы воспаленные. Из запавших глаз смотрело суровое и уставшее добро, уже лишившееся иллюзий, но еще не обретшее полноты любви.

– Ясно, – сказал Родион, проводя рукой по лицу. – Ты нашел Долбушина. Это хорошо. Давай встретимся завтра в три. А сегодня я к матери обещал заехать. Она у меня в Тушине. Не забыл дом?

За несколько минут до срока Афанасий телепортировал в Тушино. Мать Родиона, невысокая, тихая, но какая-то укоризненная женщина, открыла ему после первого звонка.

– Ты к Роде? – спросила она, глядя на Афанасия с таким обожанием, будто каждый знакомый ее сына был для нее если не турецким султаном, то его заместителем.

– К Роде! – Впервые за все годы ШНыра Афанасий понял, что Родион и Родя – это одно и то же. Раньше ему это как-то в голову не приходило. А тут сразу представился худой петербургский студент, придерживающий что-то острым локтем под серебристой шинелькой.

Мать Роди жила в необъяснимо длинной квартире с огромным коридором и маленькими комнатками. Жила одна и ради сына, потому что никаких следов ее присутствия Афанасий в квартире не обнаруживал. Ну, может, кое-какая одежда, кастрюли, пылесос и припадочный бормотун – телевизор на кухне. В остальном же она витала здесь как дух.

Все остальное носило отпечаток Родиона, не того сегодняшнего, который больше времени проводил в ШНыре, а того музейного, который когда-то здесь жил.

Вот его детская коляска. Вот санки с высокой спинкой (!). Вот три его велосипеда – маленький, подростковый и взрослый. Со временем все они покрылись одеждой и стали сушилками для белья.

Когда выставка велосипедов закончилась, Афанасий наткнулся на турник с висящим напротив него плакатом чернокожего атлета. Должно быть, в этом пожелтевшем плакате нынешний грозный шныр черпал некогда надежду, болтаясь на турнике сосиской. Нынешний Родион к турнику давно охладел. Он больше ценил резкость и способность быстро перезаряжать шнеппер.

Комната Роди напоминала концлагерь, но не для людей, а для электронных устройств. На стенах жалобно повиливали проводами дохлые компьютерные мыши и истоптанные, обеззубленные клавиатуры. У стола стояла коробка, до краев набитая старыми мобильными телефонами и отдельными их деталями. Афанасий слышал, что в старших классах Родион занимался их ремонтом и перепродажей. Один из больших – не плоских еще – мониторов был превращен в клетку для песчаных белок, которые определялись скорее по запаху, так как сидели, зарывшись в опилки.

Дивана в комнате у Роди Афанасий так и не нашел. Кровати тоже. Постелью ему служил каремат с брошенным на него спальником.

«Да ты, братец, не только Раскольников! Ты еще и Рахметов!» – весело подумал Афанасий.

Родион сидел у компьютера.

– Ты опоздал на двенадцать часов! – не оборачиваясь, сердито сказал он.

Афанасий недоверчиво посмотрел на часы. Если он и опоздал, то минут на десять, которые протоптался у подъезда, потому что забыл код, а использовать на вскрытие кода магию русалки ему было жалко.

– Мы договаривались в три! – сказал он.

– Вот именно, в три! А когда я хочу встретиться в пятнадцать, я и говорю в пятнадцать, – заявил Родион и развернул к Афанасию монитор.

– Смотри сюда! – сказал он, прокручивая колесико мыши. – Здесь фотографии долбушинского дома.

– А чего всё так издали?

– Близко я соваться не стал. Там что-то мутное вокруг творится. Слишком много занятых людей. Все что-то красят, строят, долбят асфальт.

– Лето. Москва прихорашивается, – предположил Афанасий.

Родя милостиво кивнул:

– Пускай прихорашивается. Я ей разрешаю. Но скажи: парню, который устанавливает спутниковые тарелки, сильно нужно иметь в своем фургончике топор?

– Ну мало ли. Забить чего-нибудь, – допустил Афанасий.

– Топором четырнадцатого века с серебряной чеканкой можно забить только кого-нибудь! Короче, в подъезд соваться не будем. Отпадает.

– А если высадиться на крышу?

– Крыша отпадает. Я проверил. Там проживает некий горный Карлсон, охрана которого вооружена даже не шнепперами, – сказал Родион.

– Не ведьмарь?

– Скорее бандюк, а бандюкам венды репы чешут. Нечего нам в их дела лезть! Может возникнуть конфликт интересов.

– А тогда как?

Родя пожал плечами.

– Идеально, конечно, телепортировать сразу в долбушинскую квартиру, но он наверняка это предусмотрел. Заслать атакующую закладку через русалку? Тоже облом. Закладки через русалку не перемещаются.

– А если собрать пятерок десять шныров, позвать сотню вендов и… Хотя с вендами, конечно, договориться сложно, – вздохнул Афанасий.

Родя усмехнулся.

– Вендов ему… Кавалерия никогда не допустит. У нас не та война, когда ищут поле побольше и стягиваются махаться стенка на стенку. Пойдем вдвоем. Даже Ула лучше не втягивать. Он заводной стал, а тут совсем сорвется.

Родя выделил на стене дома участок и укрупнил его.

– А тут у нас что? – спросил он с интересом.

– Длинный балкон. Думаешь, на него?

– Нет. Балкон – слишком ожидаемо. Долбушин наверняка как-то его защитил. Я имел в виду это окошко.

Палец Родиона ткнул в окно, расположенное там, где дом давал небольшой изгиб.

– Самое удобное, что над ним у верхних жильцов кондиционер. К нему можно подцепиться. Два метра вниз – и ты на месте.

– Предлагаешь на него телепортировать? – разглядывая кондиционер, без энтузиазма спросил Афанасий.

– Исключено. Промажешь сантиметров на десять – и украсишь собою асфальт. Безопаснее высадить тебя с пега. Правда, размах крыльев помешает подлететь к самому дому, но там будет уже недалеко.

– А если кондиционер не выдержит?

– Не программируй себя на неудачу! – бодро сказал Родя. – Говори кондиционеру: «Я знаю, ты выдержишь!» – и он выдержит… Ладно, шучу! Эти штуковины обычно прочно висят. Атакующая закладка у тебя в ШНыре?

– В ШНыре! – сказал Афанасий.

– Ну, значит, сегодня ночью! – сказал Родя голосом человека, которому не терпится заглушить старушку.

Глава 16

Я люблю тебя, ветер!

Тогда Веспасиан велел расставить кругом метательные машины, которых войско имело в числе 160 штук, и стрелять в тех, которые занимали стены. Катапульты бросали свои копья, баллисты – камни весом в один талант [~ 26 кг], пылающие головни и густые кучи стрел, которые… сделали стену недоступной для иудеев. […] Действие [баллист] губило многих сразу, тяжесть извергнутых ими камней срывала брустверы со стены, разбивала углы башен. […] О мощи боевых орудий можно судить по некоторым случаям, имевшим место в ту ночь. Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причем череп был отброшен на расстояние трех стадий от туловища [~ 540 м]… Так велика была сила баллист.

Они летели в темноте, чуть выше электрических столбов. Справа ровно лежал залитый светом карандаш шоссе. Если где-то над ними и скользил ведьмарь на гиеле, то яркое шоссе «забивало» его взгляд и он не разглядел бы в темноте мышастую кобылу и двух ее наездников.