Владислав Крапивин - Выстрел с монитора (сборник)
— Я понял, это тюрьма! — Новичок яростно оглянулся. Словно искал щель в грязно–белых стенах. — Почему? Что я вам сделал?! Какое вы имеете право?! Я хочу домой!!
— Я же объяснял…
— Вы всё врете! Вы бесчестный человек! Вас самого надо в тюрьму! Вы…
Он стоял прямо, со сжатыми кулаками, со вскинутым на очкастого чиновника лицом. Слезы не бежали, а брызгами летели из блестящих гневной зеленью глаз.
Второй чиновник — с розовой шеей и ровным пробором на гладкой, круглой голове — сказал со злым пришептыванием Корнелию:
— Вы, кажется, воспитатель? Успокойте же мальчика…
Корнелий не успел сказать: «Как успокоить, черт возьми?» Неслышно и быстро подошел Антон. Взял новичка за локоть.
— Послушай. Слезами здесь не поможешь. Надо сперва успокоиться, передохнуть, а потом…
— Отстань! — Мальчик вырвал руку.
Антон сказал терпеливо:
— Это зря. Мы хотим тебе помочь.
Но он, видимо, не был уверен, когда говорил «мы». Мальчишки и девчонки, стоявшие у крыльца, прижимались друг к другу плечами и смотрели насупленно. Корнелий понимал, что в новом мальчике они чувствуют чужака.
За эти дни Корнелий научился кое в чем понимать их. Наверно, помог случай со шприцем. Ребята увидели, что Корнелий — не обычный штатный воспитатель. Не надзиратель… Нельзя сказать, что между ним и детьми возникло особое доверие или какая–то привязанность. Но по крайней мере, они его не боялись. Или почти не боялись. И жили с новым воспитателем по молчаливому уговору: не мешать друг другу. Корнелий имел возможность часами сидеть в своей стеклянной каморке, лениво перебирая воспоминания, и без особой уже тревоги притупленно размышлять о смысле бытия и о будущем (сколько его еще осталось?).
Ребятам для радостной жизни вполне хватало тех послаблений в режиме, которые допустил Корнелий. Лишнего они себе не позволяли.
Это была довольно дружная и спокойная ребячья компания. Судя по всему, они жили вместе уже долго, привыкли и привязались друг к другу. Антон был признанный командир, даже диктатор, но без всяких намеков на жестокость или на удовольствие от собственной власти. На нем лежала нелегкая роль посредника между ребятами и школьным (точнее, тюремным) начальством. Неглупый был парнишка и, видимо, с годами крепко понял, что послушание — это единственный спрсоб защиты для безындексных пацанов. Куда деваться–то?
И спокойствие у ребят было, конечно, не от природных характеров, а от въевшегося в душу сознания: мы незаконные, лучше не спорить…
Но разумеется, не были они одинаковыми. И Корнелий догадывался, что внутренняя жизнь этой маленькой общины сложнее и беспокойнее, чем видится ему со стороны. Их глубинный мир оставался для него скрытым. Лишь непонятное заклинание — «Гуси–гуси, га–га–га…» — то в игре, то в молитве пробивалось иногда, словно ключик из глубины. Да ненароком замеченные сценки порой говорили: не все здесь мирно и монотонно.
Иногда замечал Корнелий тревожные перешептывания и боязливые взгляды девочек. Один раз услышал, как Антон вполголоса, но жестко отчитывал курчавого Илью: «Еще раз увижу — не обрадуешься. Я Корнелию не скажу, мы сами… Но запомнишь…» Илья — с головой ниже плеч, с красной шеей и свекольными ушами — неловко топтался и теребил подол своей мятой бумазейной курточки…
Корнелий не стал допытываться, в чем вина мальчишки. Не все ли равно? Ни у ребят, ни у воспитателя–арестанта впереди не было ничего. Немудрено, что понимание этой истины глушило всякий интерес. Странно было другое: несмотря на всю свою апатию и тупую унылость, Корнелий иногда замечал в себе проблески любопытства к ребячьей жизни.
Может быть, любопытство — один из признаков надежды? А надежда, как известно, не исчезает, пока человек дышит…
…Так или иначе, но общее настроение ребят Корнелий чувствовал. Ясно было, что новичок для них чужой на сто процентов. Они отторгали его, как один биологический вид отторгает другой. Не по злости, а просто в силу природной несовместимости. Даже Антон отошел, словно говоря: «А что я могу поделать?»
— Ты должен слушаться. Ты же разумный человек, Цезарь, — сказал очкастый.
«Ого, имечко… — мелькнуло у Корнелия. — В самом деле аристократ».
У мальчишки и выговор–то был особый: словно под языком перекатывался стеклянный шарик, небрежно и чуть заметно перепутывая звуки «р» и «л»:
— Это несправедливо! Почему я должен? Вы меня просто украли! Даже родители не знают, где я! Они думают, что меня увезли в клинику Горского!
— Ты не прав. Родители извещены. А сюда тебя направили по указанию муниципалитета…
— Неправда! Я хочу видеть папу и маму!
— Папа сейчас в длинном рейсе, а мама… в санатории на Побережье.
— Какие нелепости вы говорите! — стеклянно сказал Цезарь. — Неужели папа и мама уедут, не повидавшись со мной! Вы просто… неумный человек! Я все равно уйду отсюда!
— Если ты будешь дерзить и сопротивляться, тебя накажут, — предупредил чиновник с пробором.
О, как Цезарь повел плечом! Какое великолепное презрение брызнуло из зеленых глаз мальчишки!
— Думаете, я боюсь? Я все равно не буду подчиняться. Хоть убейте.
— Да кто тебя собирается убивать? Ты что, парень? — Это подошел наконец старший инспектор Альбин Мук. — Поживешь здесь, все определится. Тут ведь тоже люди живут…
Цезарь быстро обернулся: новый человек — новая надежда.
— Могу я хотя бы позвонить домой?
— Видишь ли… Здесь только внутренняя связь, тюр… служебная. Чтобы звонить в город, надо с территории выходить, а с этим лучше обождать…
— Служебная связь без выхода на общую систему? Ну и смешные вещи вы говорите… — В голосе его прозвучали утомление и безнадежность.
— Пойдем в дом, — сказал Альбин. Хотел взять новичка за плечо.
Тот с отвращением дернулся. И… пошел. Наверно, чтобы не повели силой. Корнелий почти физически ощутил, как боится мальчик прикосновения чужих, казенных лап.
Чиновники незаметно «слиняли» к проходной: видно, свое дело они сделали.
Цезарь медленно, как приговоренный к смерти принц, шел к своей тюрьме. Ребята молча раздвинулись у дверей. Антон подобрал с земли его гус&рку.
— Ну, теперь у тебя будет хлопот, — сумрачно посочувствовал Корнелию Альбин. — Пока птенчик не привыкнет…
— Откуда он такой? Что случилось? Ты же говорил, безындексные в семьях не живут…
— А он был нормальный. В том–то и дело. А месяц назад индекс у него пропал. Дикая история…
— То есть как это — индекс пропал?
— Ты меня спрашиваешь! Я же говорю: дикая история! Невозможно, чтобы живой человек перестал излучать! А у этого — глухо! Сто профессоров мозги вывихнули, месяц его исследовали в разных клиниках. Нет индекса, хоть расшибись…
— Бред какой–то… Так не бывает.
— Бред не бред, а факт.
— Ну… а сюда–то мальчишку зачем? Разве он виноват?
— А другие, кто здесь, разве виноваты? Закон…
— Но у других–то родителей нет. А у этого…
— Ты чего с меня–то спрашиваешь? — плаксиво сказал Альбин. — Я, что ли, решаю? Машина решает! У нее в электронной башке сидит четко: безындексных детей — в закрытые спецшколы. Всех. Как убедились, что индекс у парня больше не появляется, — привет…
— Какая глупость! А почему не дать ему хотя бы с родителями повидаться? Или позвонить…
— Ну, ты чудо… — вздохнул Альбин. — Что, по–твоему, его родители дома прохлаждаются?
— А где они?
— Где–где… В… том самом месте… Думаешь, Управление оставит их в покое? Засадили в какую–нибудь лабораторию, исследуют, как кроликов: роль наследственности, генетический код предков, степень виновности…
— Разве это по закону? Машина не может назначить такое…
— Деточка… Машина — это машина, а Управление — это Управление. Кто ею командует, Машиной–то? Особенно когда нестандартная ситуация и в электронных потрохах летят предохранители… Ты лучше скажи, койка там и все прочее для пацана готово?.. Ну и лады! Ты уж распоряжайся тут сам, а я побёг, в конторе куча дел…
Кровать и тумбочку для Цезаря поставили в удобном, даже уютном месте, в простенке между окнами. Под плетью комнатного ползучего вьюнка, что скупо украшал мальчишечью спальню.
— Вот здесь будешь спать, — не глядя на новичка, сказал Антон. И повесил на кроватную спинку его курточку.
Цезарь молча сел на койку. Аккуратно расстегнул и поставил сандалеты. Потом быстро лег ничком. Так же быстро поднялся, — видимо, вдохнул тоскливый запах казенной постели. Дернул к себе гусарку, положил ее на подушку и снова лег лицом вниз.
— Послушай… — нерешительно проговорил Антон. — Лежать на кровати до отбоя не полагается.
— Оставь его, — сказал Корнелий. — Идите, ребята, на ужин…
Когда все ушли, он тронул спину Цезаря:
