Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Снежная Осень
— А кто солист-то? — осторожно, а вовсе не дерзко спросил кто-то из духовых.
— Я, — твердо ответила Лиза, сделав шажок вперед. И не стала добавлять про Изморина. Не стала — и все. А то начнется неизвестно что, потому что кто их знает, как музыканты теперь к Изморину относятся — он же у них на глазах дракона в мальчика превратил.
Возражать насчет солиста, как ни странно, никто не стал, хотя скрипачей было несколько.
Пока Саблезубая всех строила, Лиза натянула рукава Лёвушкиного свитера до кончиков пальцев и, щурясь в полумраке до головной боли, разобрала ноты. Неужели Изморин не понимает — светло должно быть и тепло, иначе играть невозможно?! Пойти ему сказать? Паулину спросить? Так Паулину теперь, похоже, вообще никто за человека не считает.
Шесть первых скрипок. Пять вторых. Три альта. Виолончель, видимо, одна — солист. Контрабас. Две флейты. Два гобоя. Фагот. Две валторны. Кларнет.
— Ну, Кудрявцева, что у тебя там? — обернулась Саблезубая. Голос у неё был снисходительный и самоуверенный, будто Ульяна Сергеевна всю жизнь не английский преподавала, а музыку. Лиза слабым голосом перечислила состав, умолчав про виолончель, чтобы не будоражить музыкантов. Саблезубая во всеуслышание огласила список, как герольд на рыночной площади, и те, кто оказался не у дел, повскакали с мест с явным облегчением. Для великого музыкального произведения не пригодились, разумеется, ни органист Федор, ни вокалистка Яна.
Кроме них лишними оказалось ещё шестеро: хорошенькая, как сильфида, белокурая арфистка, назвавшаяся Анютой, — с виду лет десяти, два скрипача, оба Сережи, один тонкий и в веснушках, как у Лизы, второй толстый и с челкой; сероглазая пианистка Маша, отчаянно хлюпавшая носом, похожий на боровичок баянист Руслан, и то и дело чихающий Андрей, который назвался барабанщиком и одет был так, что мог сойти за младшего братишку Кости Конрада, — в широченные спадающие штаны и куртку, разукрашенную черепами и костями, Вся эта братия расселась в задних рядах, и малыши немедленно зашушукались.
— И имейте в виду, — воззвала к лишним Саблезубая. — На перемену пойдете вместе со всеми, и никаких «можно выйти», а пока что-бы я вас не видела и не слышала! Репетировать будем как в школе, — преувеличенно бодро командовала она, повернувшись к оркестрантам. — Сорок пять минут работаем, десять минут перемена. И перекличка. Всем понятно?
— А у нас дома в школе уроки по сорок минут, — дерзко буркнул Миша.
— А ты здесь не дома, — оборвала его Саблезубая. — Вот вернешься домой, и там будешь выступать сколько душе угодно, а сейчас быстренько доставай свою трубу.
Миша нахмурился, но смолчал.
Саблезубая отстегнула с запястья тускло блеснувшие часики и привычным учительским жестом положила их перед собой — на Лизин пюпитр. Через сорок минут все имели возможность убедиться, что часы эти умеют пищать самым что ни на есть гнусным голосом.
— Ну, Кудрявцева, начинай, — Саблезубая подтолкнула зазевавшуюся Лизу и сунула ей черный футляр.
Деваться было некуда — оркестранты уже щелкали замочками футляров и настраивались.
— А партия? — напомнил, глядя мимо Саблезубой на Лизу, глазастый кларнетист Яша, который жаловался на сквозняки.
— Ой! — Лиза спохватилась и забегала по сцене с пачкой нот в одной руке и с черным футляром в другой. Она лавировала между пюпитрами — шаткие конструкции кренились и звякали, ноты, конечно, норовили с шорохом рассыпаться, музыканты подбирали ноги — и чувствовала себя ещё нелепее, чем обычно.
— Ты футляр-то поставь, — не без сочувствия в голосе прогудела Василиса, когда Лиза добралась до величественного контрабаса и, держа футляр под мышкой, быстро сортировала на коленке ноты, ища Василисину партию.
— Ты скоро, Кудрявцева? — поторапливала Саблезубая, поудобнее усаживаясь в первом ряду.
— Все, все! — запыхавшаяся Лиза вернулась к краю сцены и рывком выхватила скрипку.
— Раз-два-три, начали! — отчеканила Саблезубая, хотя её никто не просил.
Лиза опасливо провела смычком по струнам, и побеги плесени на стенах и стеклянном потолке сразу же засветились ярче, и музыканты уже не щурились в ноты. «Ой, а может, это Изморин мне такую ловушку подстраивает? — вскользь подумалось Лизе. — Сначала мне черная скрипка понравится, потом руки к ней прирастут, потом…» Но тут вступил оркестр, и струнные сразу сбились, а духовые зафальшивили, и Лизе пришлось остановиться и начать все с начала, и музыканты глядели на неё косо, и вообще репетировать эту музыку — даже без солирующей виолончели — было все равно что вязнуть в болоте. Дело шло туго, оркестранты играли как будто через силу… нет, словно каждый из них тяжеленный колодезный ворот крутил… и глаза у них делались оловянные. Лизе не раз приходилось бывать на концертах, и она твердо знала, что нормальные музыканты нормальную музыку играют совсем иначе. «И дело тут вовсе не в возрасте и не в том, что репетиция! — обреченно поняла она. — Это музыка такая! И ещё они из-под заклятья никак не выберутся!»
Лиза, как только вступил оркестр, на первых же тактах попыталась под шумок усыпить Саблезубую и Паулину. Бывшая колдунья и гарпия только зевнула с жалобным всхлипом и потерла глаза, а свежеиспеченная гарпия и колдунья Ульяна Сергеевна вообще ничего не заметила. «Разучилась! Я разучилась! — перепугалась Лиза и сбилась. — Или это Изморин меня… отключил? Он ведь может, наверняка может! Но обратно-то он же меня включит!»
Оркестр опять заиграл, и опять вразброд, так что даже Саблезубая, изображавшая, будто кивает в такт, вспорхнула с кресла:
— Дети, дети! — дробно цокая каблуками, она взбежала на сцену и, отодвинув Лизу, замахала руками, видимо, полагая, что дирижирует. — Алина Никитична, не отвлекайте их! Пусть тоже слушают, им полезно!
Лиза обернулась и с изумлением увидела, что Паулина, все ещё заплаканная, подсаживается к лишним, набрасывает на замерзших первоклашек вместе с арфисткой свое широченное пальто — им как раз на троих хватило, — заботливо укутывает надутую лауреатку Яну в свою бордовую шаль, сует ей завалявшийся в сумочке леденец от кашля и затевает с малышами какую-то увлекательную беседу. Во дает…
— Ещё раз, с самого начала! — скомандовала Саблезубая. — Кудрявцева, не зевай, что же ты!
Лиза стиснула зубы. Она изо всех сил старалась концертмейстерствовать как полагается, но Саблезубая, видно, твердо решила, что доверять бестолковой Кудрявцевой ответственное дело нельзя, и вмешивалась каждые пять минут. Правда, оркестранты довольно быстро сообразили, что Саблезубая в музыке ни аза не смыслит, но попросить взрослую тетку, да ещё учительницу, отойти и не мешать? Это как? Вот никто и не решался — даже музыканты постарше, не говоря о самой Лизе.
«Лиза, а почему у нас контрабас все время молчит? Гонобоблева Василиса, к тебе относится!»
«Кудрявцева, а остальные у тебя почему простаивают? Они ленятся?»
«Дети! Дети! Играть надо с выражением!»
«Девочка с разноцветной головой! Архипова Люся! Играй громче! Как волосы красить, так пожалуйста, а как работать, так тебя не слышно!»
Ну как слон в посудной лавке, разозлилась Лиза. И весь хрусталь вдребезги. Вот и попробуй вклинься да объясни Василисе, что надо на полтона ниже, а Яше — что наоборот. У неё и так не хватало духу останавливать музыкантов и делать им замечания, а тут ещё Саблезубая встревает!
Наконец Саблезубая притомилась гарцевать перед сценой и села, но реплики подавала по- прежнему, а ещё раздобыла карандаш и норовила им барабанить по подлокотнику кресла, как указкой, — почему-то получался противный громкий звук, будто Кощей костяным перстом стучит. По собственному черепу.
Постепенно оркестранты начали прислушиваться к Лизиным замечаниям и сердито поглядывали ей за спину, на настырную училку. Ну и отлично, обрадовалась Лиза. Злитесь-злитесь на Саблезубую, а не на меня, может, разберетесь наконец, что к чему, поймете, что я человек подневольный!
Оркестранты и впрямь кивали, когда Лизе удавалось вставить замечание по делу, и не огрызались, и рыжей-конопатой больше не дразнились. И даже как будто старались играть без ошибок, но музыка все равно вязла, как телега в глубокой луже, и лица у всех раскраснелись, словно приходилось эту самую телегу вытягивать.
Ну давайте же, думала Лиза, ну пожалуйста, ведь уже начинает получаться! Вслух она этого не говорила, чтобы никого не злить, хотя ей и самой уже начинало казаться, что мелодия не дается, вырывается, как воздушный змей на сильном ветру.
— Алина Никитична! — грянула за спиной Саблезубая. — С этим что, никак подождать нельзя?
Мишкина валторна поперхнулась, за ней сбился альт и дал петуха гобой — может, от смеха, но скорее от неожиданности. Лиза разъяренно обернулась. Паулина за руку вела к дверям маленькую смущенную Машу и шепотом в чем-то убеждала, показывая фонарик. На вопль Саблезубой Паулина тоже обернулась, и тоже разъяренно.
