Дмитрий Емец - Книга Семи Дорог
– А твоя Троя? – спросил Мефодий отепленным голосом.
– Какая Троя? – удивился папа Игорь, слегка уже позабывший, о чем говорил.
– Ну которую ты взял!
– Моя Троя – это ты!
«Троя» от удивления вздрогнула и разжала руки. Секунду спустя Мефа уже втащила в комнату Зозо. Ей тоже хотелось обнять сына.
В комнате был накрыт стол. Салаты, дымящаяся картошка. У окна стояла Аня, жена Эди, и улыбалась в никуда, как улыбается человек, которому неуютно в чужеродной компании. Располневший Эдя, которого Меф едва узнал, потому что тот отпустил густую и страшную бороду, добродушно поглядывал на сестру и ее мужа.
Счастливая парочка, воссоединившаяся спустя много лет, очень его забавляла. Он хорошо помнил время (тогда еще был подростком), когда старшая сестра только начинала встречаться с Игорем Буслаевым, первую роковую стадию этой любви. Вечерами Зоя прибегала на кухню и устраивала истерику.
– Я люблю его! Дрожу, когда думаю о нем! Места себе не нахожу на свете! – кричала она.
– Съешь что-нибудь! – вздыхала мама.
– Ты не понимаешь! Это очень серьезно! Он… он… он…
– Съешь что-нибудь! Девяносто процентов женских истерик снимаются шоколадкой.
Зозо переставала мелко дрожать.
– А что, есть шоколадка? – спрашивала она с внезапным интересом.
– Нет.
Юная Зоя громко и презрительно говорила «ха!!!», воровала со стола горбушку, сгущенку, если была, давала подростку Эде подзатыльник и уходила страдать в свою комнату.
– Привет! – крикнул Меф Эде.
Хаврон махнул ему рукой и хлопнул по спине, а несколько секунд спустя уже шутливо тряс за крыло жареную индейку:
– Здравствуйте, уважаемая! Я Эдуард! А вас как по батюшке?
Меф не выдержал и незаметно поднес к лицу руку. Мгновение спустя индейка взлетела и, страшно загребая воздух куцыми крыльями, подлетела к Эде.
– Петровна я! – сказала она пискляво и, разбрызгивая жир, упала на тарелку. Все произошло быстро. Кроме Эди, никто ничего не заметил. Тот, жизнью приученный к чудесам, повел себя достойно. Побледнев, он плотно сел на стул, секунд пять покачивался, а потом произнес картонным голосом:
– Я почему-то так и думал!
Кроме уже перечисленных лиц, на дне рождения была и пара старых приятелей папы Игоря – теперь крутых коммерсов, которые каждую секунду помнили, что хоть они и крутые, но свои в доску парни, что само по себе было скучно.
Все сели за стол. После второй рюмки папа Игорь вновь сделался папой Игорем в самом папоигорьском смысле. Он стал наливать и Мефу, но Зозо очень понятно показала глазами, как вареная картошка летит ему в лоб. Отец пожал плечами, и горлышко бутылки, обогнув бокал Мефа, уползло к бокалу одного из коммерсов.
Из тостов длинными были только первые три, затем процесс сократился до голой сути.
«Ну! С поехалом!» – говорили Эдя или папа Игорь.
После девятой рюмки коммерсант № 2 встал и торжественно объявил, что сейчас будет покупать завод. Достал телефон, кого-то набрал, а потом рухнул на диван и уснул, уронив голову на грудь. Телефон, из которого доносились какие-то звуки, лежал у него на коленях. Любопытный Эдя подошел, взял трубку и вежливо спросил, почем нынче заводы, и нет ли поблизости эдакого, знаете ли, маленького, почти бесплатного для хорошего человека?
– Ты что, дурак! Когда домой приедешь? – ответил ему визгливый женский голос.
Тот вздохнул и нажал на «отбой». Пока он интересовался насчет заводиков, коммерсант № 1 стал приставать к Ане.
– Это моя жена, – веско сказал Эдя.
Коммерсант задумался, пытаясь сквозь водочную глухоту осознать значение слов.
– Жена. Твоя. Она. Все понял, – произнес он с большим усилием.
– А где твоя. Она. Жена? – спросил Эдя в той же стилистике.
– Моя. Там, – коммерс № 1 дрожащим пальцем показал на потолок, прочертив невидимую линию от лампочки к шторам.
Эдя с Аней загрустили.
– Умерла? – спросила девушка.
Коммерсант раза три заставил себя переспросить, а потом разобрался и внезапно обиделся.
– Нет. В самолете. В Лондон летит, – сказал он.
Еще через полчаса он каким-то чудом ухитрился вызвать такси, в которое заодно погрузили его спящего друга, и уехал.
– Хорошие ребята, но слабенькие! Все-таки для здоровья полезнее руководить лопатой, чем компьютером и телефоном! – сказал Эдя, запыхавшийся после заталкивания в машину не стоящих на ногах коммерсов. Теперь Хаврон постоянно сосал трубку, хотя в настоящий момент она была без табака.
Папа Игорь был крайне доволен, что его приятели уехали. Он наконец смог снять с себя пиджак и, уронив край галстука в салат, пустился в философию. Прошедший год не слишком избаловал его событиями. Буслаев-старший не работал, ровным счетом ничего не делал и ставил это себе в заслугу, утверждая, что из принципа не собирается вкалывать на общество воров и негодяев. В настоящее время он, поджав ножки, сидел на шее у жены, не забывая обращать ее внимание на то, что у нее начальники тоже сплошь воры, а раз так, могли бы платить и побольше. Отстегивать, так сказать, с уворованного.
Зозо за лето немного изменилась. Приобрела страсть к руководству, но в какой-то беспомощной и грустной форме. Падающим соседским детям она говорила: «Не падайте!», летящим голубям: «Не летайте тут!», а собакам: «Не лайте!» И ужасно огорчалась, что ее никто не слушает.
Кроме того, Зозо окончательно стала офисной пленницей. Ее вконец истерзал новый начальник Тюхин. Нет ничего более нелепого, чем мужчина в женском коллективе. Как мужчину его не воспринимают. У него есть только два выхода: либо обабиться и, попискивая от счастья, с интересом разглядывать всякие кремы. Или окончательно озвереть, мутировать, выбиться в начальство и стать таким, как Тюхин…
Этот был с размытыми границами пола. Не суккуб. Вроде нормальный, о чем говорило наличие жены и взрослой дочери, но абсолютно «тетьский» по образу мыслей: памятливый, обидчивый, зоркий на мелочи, любящий сплетни и лезущий в душу. Таких хорошо ставить начальниками. Порой Зозо задумывалась, что ничего удивительного тут нет. Мужчина первый всегда и во всем. В конце концов, они лучшие женские модельеры и парикмахеры. Поэтому, если мужчина вздумает стать базарной бабкой, он будет самой лучшей базарной бабкой на всем рынке. Вне конкуренции.
В обеденный перерыв Тюхин бродил по отделу и общался с коллективом.
– Не хочу я вашей каши, Алла Геральдовна! Как можно засовывать ее в пластиковый контейнер? Она же там задыхается, а вы ее потом кладете в рот! А этим ртом, между прочим, разговариваете с клиентами и поставщиками!
Толстая Алла Геральдовна задумывалась и надолго переставала жевать. Тюхин отходил шагов на пять и обращался к молоденькой Олечке.
– А вы тут что ноги выставили? Для кого? Алле Геральдовне они не нужны, мне – тем более! Меня волнует только отчет за август!.. А вы, Зоя, что? Скучаете по мужу, солнечная моя? Очень умилительно! А можно к вам немножко попридираться? Почему у вас на рабочем столе нерабочая книга?
Все это очень печалило и изматывало ее – под глазами залегли морщины.
Папа Игорь обычно не курил. Но когда выпивал, начинал. Вот и сейчас, тщетно поискав сигареты, он вытребовал у Эди трубочный табак и принялся крутить из газеты самокрутку.
– Ничего не получится! Трубочный плохо загорается! – авторитетно заявил тот.
Он ужасно гордился своей трубкой ручной работы и уверял, что правильно заправить и раскурить ее сложнее, чем научиться водить машину. Впрочем, он и сам был заинтригован. Минут двадцать Эдя, Мефодий и папа Игорь мудрили с самокруткой, пытаясь зажечь ее в кухне от конфорки. Газета прогорала моментально, а табак высыпался и сгорал уже на конфорке. Тогда они стали делать самокрутку из картона и провоняли все паленой бумагой. Наконец очень довольные процессом два Буслаевых и один Хаврон вернулись в комнату и рухнули на диван.
Есть отец Игорь больше не хотел, пить тоже, и он захотел внуков.
– Я, сын мой, уже не молод! Не хочу умереть, не прижав к себе что-нибудь такое мелкое и вопящее, похожее на меня! – сказал папа Игорь, стряхивая с живота табачные крошки.
– Купи себе морскую свинку, – посоветовал Эдя. На его взгляд, она как раз соответствовала заданным параметрам.
– Ей не дашь своей фамилии! – нравоучительно сказал Игорь. – Нет уж, по мне, если девушка тебе нравится, сразу забирай у нее паспорт и женись. И не слушай бредовый текст, который она при этом выдает. Пусть следующие двадцать лет разбирается, любит она тебя или нет. Загублена у нее жизнь или нет. Авось к внукам разберется. Женщины обожают ковыряться в себе.
– Это что-то новенькое, – сказал Меф.
– Ничуть. Очень многие не знают, чего хотят. За таких людей надо хотеть самому, – заявил папа Игорь и тотчас выдал фразу, которая ударила Мефа, точно упавший борт грузовика.
– Ты помирился с Дашей?
Меф сорвался с дивана.
– Я же говорил тебе! ДАША БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНЕТСЯ!
