Александр Шалимов - ПЛАНЕТА ТУМАНОВ. Сборник НФ.

…И не было на Земле человека, который бы не думал о них.

Они были эталоном для решения сотен и сотен важнейших вопросов: как изменяется человек? Не утрачивает ли он чего-либо, делаясь все могущественней технически? Все более подчиняя себе природу? Все более постигая себя самого?..

Они были судьями, которые имели право сурово спросить: хорошо ли распорядились вы, люди двадцать третьего века, всеми теми богатствами, которые мы вам дали в наследство? Лесами и реками, городами и пашнями, наукой и песнями?

И хотя было их двое, судили бы они от имени миллионов и миллионов тех, кто, беззаветно уповая на будущее, отдал свою жизнь в борьбе за свободу.

На заседании Мирового Совета докладчиком выступал Радин.

Трехсоттысячное людское море заполняло амфитеатр зала. В центре зала кольцом — стол президиума. В центре кольца — возвышение. На нем Радин и Тополь. Тополь сидит. Радин стоит. Все, что они говорят и делают, слышно и видно в каждом доме Земли.

Тополь молчит, плотно сжав губы.

Сутки прошли с момента их возвращения. Он не сказал за это время и десяти фраз. Он был угрюмо послушен. Так ведут себя автоматы. Ему предлагали идти, он шел. Подавали еду, он ел. Механически, не замечая, что ему подали.

Его осматривали врачи. Он отвечал: «Да… Нет… Очень… Не очень…»

К нему обращались специалисты-психологи. Он говорил с ними неохотно и так односложно, как и с другими, не скрывая желания, чтобы его оставили в покое.

Что говорят о нем? Смотрят или не смотрят на него сейчас миллиарды людей? Что будет с ним дальше? Все это не интересовало его. Он откровенно хотел одного — пусть ему не мешают! Пусть не мешают думать о Чайкен. Другим он сейчас быть не мог.

Губы его еще хранили теплоту ее губ. Он помнил запах ее волос, цвет глаз… Они расстались всего месяц назад!

«Надо спросить о ней, — думал он, мучительно сведя кожу на лбу. — Как ей было одной? Пусть бы потом она жила долго-долго и была счастлива. Только бы так!»

Он знал — виноватых нет. Выйти из этого круга может только он сам. Излечит время. Оно избавит от боли, от муки души. Но оно унесет и самые дорогие и радостные воспоминания. И он хотел и не хотел, чтобы время вылечило его…

Радин докладывал:

— …Распыление астероида такой значительной массы позволяло разом закончить работы по созданию пылезащитного облака. В этом решении был риск. Риск оправданный. Подсчеты разрешали его.

…Стенка астероида Янус обрушилась. «Сигнал» ворвался внутрь кратера и был прижат к поверхности канала таким образом, что главные двигатели не могли быть включены без опасности разрушения кормовой части корабля. «Сигнал» совершал теперь путь вместе с астероидом, успешно выведенным на расчетную орбиту.

…Из этого положения было несколько выходов. Простых и более сложных. Самый простой — использовать энергию буксировочно-распылительных устройств и прекратить направленное движение астероида Янус. Но это значило навсегда отказаться от его использования для создания щита. Мы не могли согласиться на такой выход. Видом Сергеевичем Тополем было предложено импульсное переключение двигателей «Сигнала» по специальной программе. По его расчетам это немедленно выводило корабль в состояние невесомости. Было ли это состоянием невесомости лишь относительно астероида? Явилось ли это прорывом за пределы мирового гравитационного поля? В чрезвычайных экспедиционных условиях не было возможности ответить на этот вопрос. Но и достижение состояния невесомости относительно одного только астероида Янус уже решало проблему высвобождения корабля. А к этому мы и стремились.

…Какое-то время «Сигнал» двигался с околосветовой скоростью. Субъективно такое движение вызвало в сознании Вила Сергеевича Тополя очень сложные и необычные ощущения. Детальное изучение их, несомненно, представит большой интерес для космической психологии. И именно это перемещение вызвало тот эффект замедления времени, в результате которого мы оказались здесь, в этом зале, среди вас, люди двадцать третьего века, покинув свое время всего лишь тридцать семь суток, шесть часов и пятнадцать секунд назад…

Радин закончил. Председатель Мирового Совета подошел к нему. Дружески протянул руку Тополю. Тот послушно поднялся. Встали и все, заполнявшие гигантскую раковину амфитеатра.

Председатель Совета обнял за плечи их обоих.

— Великий щит, — издалека-издалека донесся до Тополя голос председателя, — созданный вами, замечательными сынами Земли, сослужил, как определенно известно теперь, гораздо более важную службу, чем это предполагалось в то время, когда ваш корабль уходил в рейс. Щит создавался, чтобы заслонить атмосферу Земли от потока антиматерии. Ему не пришлось выполнять эту задачу…

«Не пришлось? — подумал Тополь, отшатнувшись от председателя. — Значит, все было напрасно? И теперь нас будут утешать высокими словами о значении полета? «Вы ж солдаты! Для солдата любой пост равно почетен! Солдат на любом посту выполняет свои долг!..» И будет новый обман во спасение? А я не хочу! Я не желаю никаких новых обманов! Я слишком многое отдал, чтобы меня можно было утешить обманами!..»

Он больше не слышал голоса председателя Совета.

И ему вдруг как бы кто-то сказал: еще минута, другая — и он прямо здесь, на глазах у всего человечества, прильнувшего к телеэкранам, обхватит голову руками и зарыдает, забьется в истерике.

«Я такая счастливая. Вил!» — он вдруг услышал голос Чайкен. Голос был оглушающе громок. Громок и резок. Ослепляющим лучом он впился в мозг. Заслоняясь, Тополь поднял руки. И увидел, что председатель Мирового Совета перестал говорить и понимающе смотрит на него.

«Стыдись, — сказал Тополь самому себе. — Ты ж космонавт, Вил!»

Прямой, высоко подняв голову, ровно и четко ступая, он сошел с возвышения.

Была полная тишина. (Или, может, это ему только казалось?)

Он пересек зал. Автоматические двери раздвинулись перед ним. Он шагнул через порог, по-прежнему держа себя в руках строгим приказом: «Ты ж космонавт, Вил!». С огромным усилием (зрительно представилось ему, что он держит самого себя, сжимая в двух больших тяжелых ладонях) он подождал, пока двери сдвинутся за его спиной (это длилось бесконечно-бесконечно долго).

«Можно», — сказал он себе, разжимая ладони.

И наступила ночь.

Очнулся он оттого, что щеку его что-то грело ласковыми трепетными прикосновениями.

Он открыл глаза.

Он лежал в гамаке под раскидистым деревом. Луч солнца то прорывался сквозь листву, то падал ему на лицо, то заслонялся, и тогда кожу гладили порывы легкого ветра.

Он покосился по сторонам. Слева был ослепительный и прозрачный куб. «Дом», — подумал Тополь. Справа — зелень луга с островками кустов и берез. Извилистая тропинка рассекала луг, сбегая вниз, туда, где поблескивали петли неширокой спокойной реки. За рекой начинался лес — холмистый, темно-зеленый, с лужайками.

«Родная Русь, — подумал Тополь. — Родная и такая знакомая. Эх, если бы не этот стеклянный куб за спиной…»

Он еще раз взглянул на дерево и увидел Радина. Радин сидел на скамеечке возле гамака. На нем была белая рубашка с короткими рукавами и широким отложным воротником. Белые брюки. Все очень обычное, если бы оно не отливало снежно-радужным оттенком, словно было сшито из гибкого перламутра!

Нет, нет. Это не милая и знакомая Русь. Это двадцать третий век.

— Здравствуй, Вил, — сказал Радин.

— Здравствуй, — ответил Тополь.

Радин улыбнулся.

«Почему он улыбается? — подумал Тополь. — Как он может так улыбаться?» — и понял, что и сам он тоже испытывает потребность потянуться, встать, широко улыбнуться. Но вместо того губы его тронула лишь горькая усмешка.

— Я совершенно здоров, Рад. Даже слишком здоров. А ты?

— Ну, я, — рассмеялся Радин. — Разве обо мне идет речь? Правда, я тоже свое отлежал, хотя и не сорок пять дней, как ты. Не удивляйся, теперь такой метод лечить. Спящий выздоравливает гораздо быстрей. Теперь даже при насморке прежде всего погружают в сон. И уж тут никаких осложнений. Одна эта мера увеличила продолжительность жизни на тридцать восемь процентов!

— У тебя был насморк?

— Оба мы с тобой оказались изрядно потрепаны, Вил. И обоих нас было очень непросто лечить. Ведь ни ты, ни я не захотели бы забвения.

— А сейчас лечат и так? Что-то помнить, что-то забыть…

— Лечат. Преступников — принудительно, остальных — с учетом разумных желаний.

— Ты помнишь, Рад, — Тополь приподнялся на локоть, и оглядел себя: он был одет в такую же снежно-радужную одежду, что и Радин. — Ты помнишь, перед полетом говорили: «Не тратьте сил. Потомки справятся успешнее нас». Эти люди оказались правы? Нет, нет, ты только не оправдывайся. Лично ты ни в чем не виноват. Ты же не знал. Ты мне скажи только: да или нет? Я хочу разом покончить со всеми этими вопросами. И не волнуйся — я уже совершенно здоров, больше не будет истерик.