Вероника Рот - Избранная

Он наклоняется к моему лицу и обхватывает пальцами мой подбородок. От его ладони пахнет металлом. Когда он в последний раз держал пистолет или нож? В точках, где прикасаются его пальцы, кожу покалывает, как будто через него течет электричество.

— Мое первое побуждение — давить на тебя, пока ты не сломаешься, просто чтобы посмотреть, как сильно нужно надавить, — продолжает он, стискивая пальцы на слове «сломаешься». От его раздраженного голоса я напрягаюсь, сжимаюсь в тугую пружину и забываю дышать.

Он поднимает на меня темные глаза и добавляет:

— Но я борюсь с этим.

— Почему… — Я с трудом сглатываю. — Почему это твое первое побуждение?

— Страх не вырубает, а пробуждает тебя. Я видел это. Завораживающее зрелище. — Он отпускает меня, но не отстраняется, гладит по подбородку, по шее. — Иногда мне просто… хочется увидеть это снова. Хочется увидеть тебя пробужденной.

Я кладу ладони ему на талию. Не помню, как решила это сделать. Но я тоже не могу отстраниться. Я приникаю к его груди, обвиваю его руками. Мои пальцы скользят по мышцам его спины.

Через мгновение он касается моей поясницы, прижимает меня теснее и проводит свободной рукой по моим волосам. Я снова чувствую себя маленькой, но на этот раз не пугаюсь. Я зажмуриваюсь. Он больше не пугает меня.

— Мне следовало бы плакать? — Его рубашка приглушает мой голос. — Со мной что-то не так?

Симуляции пробили в Але такую широкую брешь, что он не смог ее заделать. Почему со мной все иначе? Почему я не такая, как он… и почему при этой мысли мне настолько не по себе, как будто я сама балансирую на краю обрыва?

— По-твоему, я знаю все о слезах? — тихо спрашивает он.

Я закрываю глаза. Я не жду от Четыре утешений, а он не пытается меня утешить, но рядом с ним мне легче, чем было среди друзей в своей фракции. Я прижимаюсь лбом к его плечу.

— Если бы я его простила, как по-твоему, он был бы сейчас жив?

— Не знаю, — отвечает он.

Он кладет ладонь мне на щеку, и я поворачиваюсь ей навстречу, не открывая глаз.

— Я чувствую себя виноватой.

— Ты не виновата. — Он касается лбом моего лба.

— Но я должна была. Должна была простить его.

— Возможно. Возможно, все мы чего-то не сделали. В другой раз чувство вины напомнит нам, чтобы мы лучше старались.

Я хмурюсь и отстраняюсь. Это урок, который дается членам Альтруизма: чувство вины — инструмент, а не оружие против себя. Его слова словно взяты из отцовской лекции на наших еженедельных встречах.

— Из какой фракции ты вышел, Четыре?

— Неважно. — Он смотрит вниз. — Теперь я здесь. Хорошо бы и тебе это накрепко запомнить.

Он бросает на меня противоречивый взгляд и касается губами моего лба, между бровями. Я закрываю глаза. Я не понимаю, что происходит. Но я не хочу это разрушить и потому молчу. Он не двигается, просто стоит, прижимаясь губами к моей коже, и я тоже долго стою, обнимая его за талию.

Глава 25

Позже вечером, когда большинство лихачей ушли спать, я стою с Уиллом и Кристиной у перил над пропастью. Оба моих плеча горят от татуировочной иглы. Полчаса назад мы все сделали новые татуировки.

Кроме Тори, в тату-студии никого не было, так что я решилась нанести символ Альтруизма — круг и в нем пара рук ладонями вверх, как бы поддерживающих кого-то, — на правое плечо. Я знаю, что это рискованно, особенно после всего, что случилось. Но этот символ — часть моей личности, и мне казалось важным носить его на коже.

Я встаю на перекладину, прижимаясь к перилам бедрами, чтобы не упасть. Здесь стоял Ал. Я опускаю взгляд в пропасть, на черную воду, зазубренные камни. Вода ударяется о стену и брызгает вверх, оседая каплями на мое лицо. Он боялся, когда стоял здесь? Или окончательно решился прыгнуть и это было легко?

Кристина протягивает мне стопку бумаг. Я достала копии всех отчетов, которые выпустила Эрудиция за последние шесть месяцев. Выбросить их в пропасть не значит избавиться от них навсегда, но, возможно, мне станет легче.

Я смотрю на первый отчет. На нем фотография Жанин, представителя Эрудиции. Ее взгляд пронзителен, но в то же время притягателен.

— Ты когда-нибудь ее видел? — спрашиваю я Уилла. Кристина комкает первый отчет и швыряет его в воду.

— Жанин? Однажды, — отвечает он.

Он берет следующий отчет и рвет в клочья. Обрывки осыпаются в воду. Он делает это без злобы в отличие от Кристины. Мне кажется, что он участвует в этом, только чтобы доказать мне свое несогласие с тактикой своей бывшей фракции. Верит он в их слова или нет, остается неясным, и я боюсь спрашивать.

— До того как стать лидером, она работала с моей сестрой. Они пытались изобрести более долгоиграющую сыворотку для симуляций, — говорит он. — Жанин такая умная, что это видно еще до того, как она раскроет рот. Как… ходячий, говорящий компьютер.

— Что…

Я бросаю листок через перила, сжав губы. Надо просто спросить.

— Что ты думаешь о ее словах?

Он пожимает плечами.

— Не знаю. Возможно, это неплохая идея — иметь больше одной фракции в правительстве. И возможно, нам не помешает больше машин и… свежих фруктов…

— Ты ведь понимаешь, что никакого тайного склада, где все это хранится, нет? — К моему лицу приливает жар.

— Да, понимаю, — отвечает он. — Просто я думаю, что комфорт и процветание — не самое главное для Альтруизма, но могут стать таковыми, если к принятию решений привлекут другие фракции.

— Потому что дать подростку-эрудиту машину важнее, чем еду — бесфракционникам, — фыркаю я.

— Потише. — Кристина гладит Уилла по плечу. — Мы собирались устроить легкомысленное символическое уничтожение документов, а не политические дебаты.

Я проглатываю возражения и смотрю на стопку бумаги в руках. Уилл и Кристина в последнее время часто прикасаются друг к другу без особой необходимости, я это заметила. Или нет?

— Однако из-за всего того, что она говорит о твоем папе, — добавляет он, — я ее почти ненавижу. Не представляю, какой прок в том, чтобы говорить такие ужасные вещи.

Зато я представляю. Если Жанин заставит людей поверить, будто мой отец и остальные лидеры Альтруизма испорчены и ужасны, люди поддержат революцию, которую она намерена осуществить, если ее план действительно в этом. Но я не хочу больше спорить и потому просто киваю и бросаю оставшиеся листки в пропасть. Они порхают взад и вперед, взад и вперед, пока не касаются воды. У стены пропасти их отфильтруют и выбросят.

— Пора спать, — улыбается Кристина. — Готовы вернуться? Я подумываю опустить руку Питера в миску теплой воды, чтобы он описался ночью.

Я отворачиваюсь от пропасти и замечаю движение на правой стороне Ямы. Кто-то поднимается к стеклянному потолку, и по его плавной походке, как будто ноги едва касаются земли, я понимаю, что это Четыре.

— Звучит отлично, но мне нужно переговорить с Четыре. — Я указываю на тень, идущую вверх по тропинке. Кристина смотрит в ту сторону.

— Уверена, что стоит разгуливать здесь ночью в одиночестве? — спрашивает она.

— Я буду не одна. Я буду с Четыре. — Я прикусываю губу.

Кристина смотрит на Уилла, а Уилл смотрит на нее. Оба меня толком не слушают.

— Хорошо, — рассеянно говорит Кристина. — Тогда увидимся.

Кристина и Уилл идут к спальням, Кристина ерошит Уиллу волосы, а Уилл тычет ее локтем под ребра. Мгновение я наблюдаю за ними. Мне кажется, будто передо мной разворачивается начало чего-то, но я точно не знаю чего.

Я бегу к тропинке на правой стороне Ямы и начинаю подниматься. Я стараюсь ступать как можно тише. В отличие от Кристины мне несложно лгать. Я не собираюсь разговаривать с Четыре… по крайней мере, пока не узнаю, что ему нужно поздней ночью в стеклянном здании над нашими головами.

Я бегу тихо, затаив дыхание, когда достигаю ступеней, и встаю на одном конце стеклянного зала, в то время как Четыре стоит на другом. Сквозь окна видны городские огни. Они еще сияют, но постепенно гаснут прямо у меня на глазах. В полночь их должны выключать.

На другом конце зала Четыре стоит у двери в пейзаж страха. В одной руке он держит черную коробку, в другой — шприц.

— Раз уж ты здесь, — произносит он, не оборачиваясь, — можешь войти со мной.

Я прикусываю губу.

— В твой пейзаж страха?

— Да.

Я иду к нему и спрашиваю:

— Разве это возможно?

— Сыворотка подключает к программе, — отвечает он, — но пейзаж определяет программа. И сейчас она настроена на то, чтобы провести сквозь мой пейзаж.

— Ты позволишь мне это увидеть?

— А иначе зачем мне идти? — тихо спрашивает он, не поднимая глаз. — Я хочу кое-что тебе показать.

Он поднимает шприц, и я наклоняю голову, подставляя шею. Когда игла вонзается, я чувствую острую боль, но я уже привыкла к ней. Закончив, Четыре протягивает мне черную коробку. В ней лежит второй шприц.