Дмитрий Емец - Череп со стрелой

В ШНыре не поощряют парных нырков. Исключение составляет только вариант «инструктор + новичок». Обычные же нырки вдвоем чреваты многими опасностями. Двух шныров проще заметить и перехватить. Конкурирующие пеги могут повредить друг другу крылья, некстати начав выяснять отношения, или, того хуже, летящий первым пег застрянет в тоннеле и тогда в него обязательно врежется другой. Да и эльбы не упустят шанс вызвать у шныров взаимную ненависть. Есть и другие варианты, родственные лишь своей неутешительностью.

Сашка дождался дня, когда у них с Даней наложилось расписание нырков, и отправился в пегасню. Снег уже начинал таять, и весь парк представлял собой поле с синими провалами следов, в которых, как в колодцах, стояла вода. Прыгая по кирпичам и доскам, Сашка благополучно добрался до развилки, где одна дорожка вела к воротам, а другая сворачивала к пегасне.

На развилке стоял Горшеня и смотрел на Сашку. Бараний тулуп был распахнут. Поблескивало громадное медное брюхо-котел. Глаза-пуговицы таращились на Сашку очень торжественно. Казалось, Горшеня – часовой под невидимым знаменем, которое трепещет на ветру у него над головой. Видя, что дорогу ему уступать не собираются, Сашка остановился и стал прикидывать, не безопаснее ли обойти Горшеню по глубокому снегу. А то еще сожрет, а искать начнут не раньше вечера. Сейчас весна, в брюхе сидеть холодно, а на улице народу мало: ори не ори – никто не услышит.

Сашка шагнул в снег и стал пробираться к пегасне. Метров через двадцать он обернулся. Горшеня, не покидая развилки, смотрел на него все с той же торжественностью. Убедившись, что его не преследуют, Сашка сделал еще несколько шагов и… провалился по пояс.

Слишком поздно он вспомнил, что здесь овражек, который зимой заваливает до самых краев. Горшеня, прекрасно знавший парк, переиграл его очень красиво: просто поставил себя, как шахматного ферзя, в самой важной центральной клетке. Делать нечего, пришлось возвращаться на тропинку. Не прокапывать же снежные тоннели.

Перед тем как приблизиться к Горшене, Сашка подобрал длинную жердь. Он прикинул: если Горшеня будет его глотать, он вцепится в жердь руками и в рот его будет не протолкнуть.

Горшеня с пониманием посмотрел на жердь.

– Гуляешь? – спросил он.

Сашка ответил, что гуляет. Они помолчали. Горшеня сохранял ту же важность. Потом протянул руку и потрогал Сашкино плечо. Легко потрогал, но Сашка ощутил, что силы в этой жерди столько, что она смогла бы вбить его в снег как гвоздь.

– Хочешь нести? – спросил Горшеня. – Неси! Но будь осторожен! Горшеня тебя любит, но защитить не сможет!

Горшеня отодвинулся, и Сашка, теряясь в догадках, пошел в пегасню. Там он застал Даню, который топтался рядом с Макаром, подозревая, что тот украл у него скребок, чтобы почистить Грозу.

– Отдай, а! Мне в нырок идти! – повторял Даня уныло.

– Докажи! – орал Макар, колотя себя в грудь. – Он у тебя подписан? Все, отвали! Это мой!

– Вон твой сломанный валяется!

– Где валяется? Ничего не валяется! – Макар торопливо пнул что-то под кормушку. – Уйди, длинный! Еще раз подойдешь – врежу!

Что-то высчитывая, Даня посмотрел на совковую лопату в своих руках:

– Это навряд ли. С учетом рычага этой лопаты и длины моих рук я могу не опасаться физического воздействия!

Макар оценивающе покосился на лопату, на баскетбольного Даню и предпочел перевести физический конфликт в вербальный:

– Ничего я тебе не дам! Ты псих!

– «Ты псих!» Предложение простое, по интонации восклицательное. Двусоставное, нераспространенное, составное именное сказуемое. Глагол «есть» подразумевается, но отсутствует. Стилистически окрашено, но окрашено куце, вяленько так, без изобретательности, без полета… – мгновенно отозвался Даня. – А вообще, то же самое, про психа, говорила мне бабушка, когда я учил Вергилия по латыни, а нам звонила учительница и жаловалась, что я отказываюсь писать сочинение по «Муму».

Макар угрюмо кивнул. Он догадывался, почему Даня не хотел писать про Муму. Всем известно, что Муму была оборотнем и загрызла Герасима. Сведения эти он почерпнул от Рины, которой доставляло удовольствие пересказывать ему русскую классику с небольшими вкраплениями отсебятины.

По проходу пегасни бегал Витяра, хлопал себя ладонями по бокам, дергал за красные уши-баранки и издавал похожие на ржание звуки. Пеги в денниках волновались и поглядывали на него с беспокойством.

– Чего на него нашло? – поинтересовался Сашка.

– У «от ты дуси» очередная идея фикс. Чтобы пеги тебя уважали, надо, чтобы они считали тебя не человеком, а лошадью-вожаком. То есть фыркать, кусаться и лягаться. Я вчера ночью заглянул в конюшню, а он тут бегает и ржет, – объяснил Даня.

– И что ты сделал?

Даня смущенно кашлянул:

– Не угадаешь! Тоже с ним побегал-поржал! За компашку!

К радости Сашки, на совместный нырок Даня согласился быстро, хотя и поворчал, что не положено.

– А тебя за какой закладкой послали? – спросил Сашка.

– За красной. Девушка там одна не ходит.

– С ногами что-то?

– Не, с ногами у нее как у страуса. И ходит, и бегает. Но, насколько я понимаю проблему, она не умеет ходить в заданном направлении. Только в своем собственном. Ее даже за хлебом не пошлешь. Она вернется через месяц, и не с хлебом, а с селедкой, а попутно еще выйдет в какой-нибудь замуж… В общем, я не вникаю! Послали и послали!

Сегодня Даня нырял на Афродите, молодой нервной кобыле, которая вечно во что-то влюблялась. Ее влюбленность была особого свойства, не связанная с приумножением рода пегов. Влюбившись, Афродита ходила за предметом своей страсти по пятам и постоянно его нюхала. В настоящий момент она была влюблена в шныровскую куртку Дани. Почему именно в нее, никто не знал, потому что на прошлой неделе она была влюблена в боксерский мешок Макса, висевший слева от ворот. Стояла рядом с ним часами, нюхала и успокоилась только тогда, когда разодрала его зубами и просыпала все опилки. Понюхав опилки, Афродита пришла к выводу, что предмет ее любви самый что ни на есть нестоящий, и, разочаровавшись, перевлюбилась в куртку Дани.

Вынужденный подбирать пега, который беспроблемно ладил бы с Афродитой, Сашка выбрал Гульду, мать Гульденка. Гульда, конечно, имела ряд собственных заскоков, например любила, неожиданно падая на колени, выбрасывать седока из седла, но в целом ее заскоки не совпадали с заскоками Афродиты и получалась гармония.

Пока они седлали, Макар ходил рядом и ныл, выпрашивая денег в долг, чтобы сходить в Копытово. Сашка давно заметил, что Макар способен повторять одно и то же десятки и сотни раз. Такой детский, но действенный способ, отработанный, видимо, еще на бабушке. Если долго повторять одно и то же, человек рано или поздно сдастся, потому что воля человека имеет суточные колебания, а повторение ее ужасно размывает. Чтобы отделаться от Макара, Сашка сунул руку в карман, желая показать, что там ничего нет, и, к своему удивлению, выгреб приличную горсть мелочи. Нечего делать, пришлось отдавать. Современную мелочь стали делать с примесью, расплавится еще при нырке.

– Когда вернешь? – спросил он.

Макар честно вытаращил глаза и пообещал вернуть завтра, с самого утра. Сашка хмыкнул. Он знал, что завтра у Макара никогда не наступает.

– Странно. Почему Ганичу отдают деньги, а нам с тобой нет? Ганич что, круче? – спросил Даня, когда они выводили кобыл из пегасни.

– Ганич – это Ганич. Он бы и мелочь из карманов не забыл выгрести! – сказал Сашка.

– Ну и ладно! Ignoscito saepe alteri, nunquam tibi[2], – миролюбиво отозвался Даня и не то сел в седло Афродиты, не то перешагнул через Афродиту. Во всяком случае, со стороны это выглядело именно так.

Самое удивительное, что Афродита после этого смогла взлететь, причем довольно резво. Сашка на Гульде даже отстал от нее. В воздухе Афродита некоторое время бестолково порыскала, отыскивая, во что бы еще влюбиться, но решила не изменять Даниной куртке и успокоенно стала набирать высоту.

Небо было ясное, весеннее. Над Копытово Сашка заметил боевую двойку берсерков. Еще одна боевая двойка, разделившись, медленно огибала ШНыр со стороны шоссе. Гиелы, раскинув крылья, парили в восходящих потоках теплого воздуха и явно наслаждались выглянувшим солнцем.

Глава четырнадцатая

Пузырек из-под перекиси

Как омерзителен Иуда! Потому что предатель. А ведь были, наверное, палачи, которые кожу с людей живьем сдирали. И все их забыли.

В день, когда Сашка с Даней собрались в парный нырок, Рина отправилась с утра в свою прежнюю поликлинику рядом с домом Мамаси. Ей нужна была справка в бассейн, открывшийся в коттеджном поселке по ту сторону шоссе.

С ней вместе в электричке ехала Фреда, которая всю дорогу доставала по телефону свою маму. Мама почему-то называла Фреду Людой. Фреда же вела себя так, словно сама была мамой своей мамы. Опекала ее, во всем ее подозревала и то и дело произносила строгим голосом: «Это не забудь! То сделай! Сколько раз тебе говорила!»