Яник Городецкий - Треугольник
И вдруг я увидел трех человек возле небольшого памятника. Я их и со спины узнал, и мне ужасно захотелось убежать отсюда. Потому что их лица я не желал видеть и подавно. Я просто не вынесу этого.
Юлька тревожно посмотрела на меня.
— Придется идти, — то ли прошептал, то ли прохрипел я и пошел к ним.
— Мама, — тихо позвал я. — Я здесь, сзади. Мам, ну посмотри на меня…
Я постарался взять ее за руку, но у меня ничего не вышло. Только снова было жутко больно.
Отчим оглянулся на подошедших брата с сестрой.
— Вы? — удивился он. Мама с Глебом обернулись тоже. А я догадался, чего больше всего сейчас хочется Юльке и Пальме. Скорее всего, провалиться под землю. — Зачем… вы?
Пальма отвернулся.
— Мы его друзья, — сказала Юлька. Глеб подошел к ней и грустно улыбнулся.
— А я его брат, — сказал он и добавил: — Как же так, а?
Никакой оградки у меня, конечно, еще не было. Наверное, не соорудили за такое короткое время. И не надо.
Фотография тоже была не такая, как во сне. Правильно, откуда у меня фотки с короткими волосами. Я все время мохнатый. Я отвернулся. Мне тут ужасно не нравилось. Главное, дело было даже не в том, что у меня за спиной был мемориальный камешек с моим именем. Нет. Я просто задыхался в чужом горе. Все кругом пестрело памятниками и крестами, самых разных размеров и расцветок, но одинаковой беды и скорби. Разных следствий одной причины.
А я всем этим дышал. Не знаю, почему мне было так тяжело. Может, потому что я сам был таким же следствием?
Я посмотрел на табличку соседнего камня. Ярцев Николай Петрович. 1946 — 2003. Совсем недавно умер. Не по ошибке, а в самом деле. Похоже, от старости. Хотя не такой уж и старый он был. Я попытался представить себе Николая Петровича. Но у меня раскалилась голова. Я понял, что мне здесь не место. Надо уже уезжать отсюда.
Я обернулся ко всем. И увидел двойника. Он посмотрел на меня и развел руками. А когда я моргнул, его уже не было.
— Как думаешь, а вдруг он сейчас здесь? — спросила мама отчима и заплакала. Я присох к земле.
— Я здесь, мам, — прошептал я.
— Он здесь, — твердо сказал отчим. А Пальма с Юлькой обернулись ко мне. Я был бледный, как смерть.
— Я здесь, — повторил я.
Я больше не могу здесь находиться, не могу, не могу!
И вообще, кажется, я сейчас разревусь… Только этого не хватало, выть при Юльке…
— Ты сам виноват, — справедливо заметил Пальма, когда мы пришли домой. Кстати, домой нас домчал тот же самый браток, он ждал нас у выхода. — Это была твоя идея, туда ехать.
А я и не пытался это оспаривать.
— Я хочу спать, — сказал я убитым голосом. На самом деле я не хотел спать. Я просто хотел остаться один.
— Ты не хочешь спать, — сказала Юлька. — Ты просто хочешь остаться один.
Я приподнял брови. Вот так номер.
— А тебе нельзя одному, — мрачно констатировал Пальма. — Ты спятишь. Или поседеешь до конца. А тебе больше нельзя, ты и так уже почти белый. Знаешь… попробуй забыть все. Сотри это из головы. Это помогает иногда.
Я покачал головой. А потом достал из рюкзака рубашку и штаны. Они всегда лежали там, после того как Пальма заботливо их постирал, а я выгладил. Я снял "Калифорнию" и надел свою белую рубашку. И брюки.
Рукава немножко пообтрепались. Ну ладно, это можно будет срезать и перестрочить. Я и сам могу, кстати. Меня тетя Валя на машинке шить учила, когда мне одиннадцать было. Я даже прихватку сам сшил. Она у тети Вали на стене висит. Во всяком случае, раньше висела. Так что рубашку я и сам могу зашить.
Я подумал немного и повязал галстук. Ненавистный галстук, "удавку", как я его называл.
— Нет, Пальма. Я не могу. Если я сотру это, то для чего мне вообще… быть.
— Тогда не стирай, — согласился он.
Я молчал. Наверное, я молчал долго. Мне совсем не хотелось говорить.
— Может, ты есть хочешь? — довольно заботливо предложила Юлька. А я даже не понял ее сначала, настолько дикой мне показалась мысль о еде.
— Нет, спасибо.
— А чего ты хочешь? — устало спросил Пальма.
А я ничего не хотел. Совсем.
— Что за форма у Графика? — ни с того ни с сего поинтересовался я.
— "Манчестер Юнайтед", — ответил Пальма. — Он всем хвалится, что ему мяч Бэкхем подписал.
— Правда?
— Нет, конечно. Мечтает человек.
— Ну и пускай. Может, подпишет.
— Может. Может, лет через пятнадцать — двадцать он и сам подпишет.
Я улыбнулся, представив веснушчатого футболиста.
— А я хотел быть писателем, — вдруг признался я. — Писать интересные книжки.
— У тебя все шансы, — усмехнувшись, заметил Пальма. — А особенно если ты перескажешь все это.
Нет, это я пересказывать не буду. Ни за что.
Юлька выразительно посмотрела на брата.
— Март, врежь ему подушкой. Чтоб болтал поменьше.
Пальма протянул мне подушку и опустил голову. Я не удержался и улыбнулся.
— А я хотел быть путешественником. Открывать новые страны, — сказал мальчик. — Только все уже открыто. Кроме тропиков и Бермудского треугольника. Меня туда не тянет.
— Странно, треугольник — и не тянет, — сказала сестра. — Знаешь, Март, какая у них с геометрией любовь. Прямо страсть.
Я удивился. Пальма — и геометрия?!
— Да не такая геометрия, не как в учебнике, — объяснил мальчик. — То есть можно и как в учебнике, но чтобы ее не учить на оценку, а просто так читать. Понимаешь?
Нет. Не понимаю. Тоже мне, художественная литература.
— И часто ты ей зачитываешься?
— Нет. Я ее и не читаю почти. Просто в ней все логично, и это хорошо.
В геометрии все логично? Да там вообще никакой логики!
— Да вы ничего не понимаете. Ну вот, например: две прямые, параллельные третьей, параллельны. Логично?
— Логично, — согласился я. Подумаешь, нашел одну нормальную теорему.
— И ничего лишнего. Понимаешь?
— Ну… а ты в девятый класс заглядывал? Там была теорема косинусов. Жуть.
— Да, ее я тоже помню. Квадрат стороны треугольника равен сумме квадратов двух других сторон минус удвоенное произведение этих сторон на косинус угла между ними. Так?
Я испуганно посмотрел на Пальму.
— Ты что, все теоремы знаешь?
— Нет, конечно. Несколько. И без доказательств.
Еще не хватало с доказательствами.
— Ну разве не логично? Теорема косинусов? — засмеялся Пальма.
Логично, наверное. По крайней мере, если знаешь, что такое косинус.
— И ничего лишнего, — передразнил я. — Я ее с десяти раз не повторю.
— Повторишь. Ты ее просто не понимаешь.
Конечно, не понимаю. Это вообще девятый класс.
— Но мне косинусы не нравятся, — добавил Пальма. — Они неинтересные. Фигуры интересней.
— Особенно треугольники, — вставил я. — Эти три признака меня задолбали в прошлом году. Чушь такая.
— Особенно треугольники, — серьезно сказал Пальма. — Потому что в них тоже ничего лишнего. Три стороны и три угла. Меньше не бывает, а больше и не надо. Понимаешь, они как будто… ну это… ну, я не знаю. Они самые простые. Ведь нету двухугольников. А четырехугольники — это уже не то. Самые простые — треугольники. Самые ясные. Самые надежные.
— Ну все, его понесло, — предупредила меня девочка. — Ты сам его спровоцировал, теперь тебе придется все это слушать.
Я улыбнулся. А Пальма надулся и обиделся.
— Подумаешь, могу не рассказывать.
— Рассказывай, — попросил я. — Я тебя понял. То есть чем проще, тем лучше, так?
— Конечно. Надежнее. Треугольник — самый надежный. Трехногие табуретки самые устойчивые. Они почти никогда не падают.
— А у нас все стулья с четырьмя ножками, — вспомнил я.
— А вот нога, например. Мы же опираемся на три точки. Пятка там, и еще две косточки. Это же не зря придумано.
— Так у нас же две ноги, — не согласилась Юлька. А я уставился на свою ногу.
— Кстати да, — сказал я. — А на одной неудобно стоять. Так что твоя теория не подтвердилась.
— Подтвердилась. Просто площадь маленькая. Поэтому на одной ноге стоять неудобно. Все равно, это лучше, чем если бы она была четырехугольная. Ты вдумайся — три угла. Три стороны. Три точки. Просто, как все гениальное.
— Ну… наверное.
Сказать по правде, я не считал треугольник таким уж гениальным. Но в Пальминых словах логика была. Особенно если представить четырехугольную ногу.
— Значит, треугольник — самый великий, так? — не успокаивалась Юлька. — Ты это хотел сказать?
— Вроде того, — кивнул мальчик.
— Пальма, ты зануда, — мрачно подвела итог она.
— Это почему? — вяло поинтересовался Пальма. Ему явно не хотелось спорить.
— Да потому. Только зануды и ботаники боготворят геометрию. То, что ты ботаник — отпадает сразу. Стало быть, ты зануда. Логично? Логично. Что и требовалось доказать. Давай я тебе нарисую большой треугольник, а ты его на стену повесишь и будешь любоваться каждый день. Хочешь?
