Борис Батыршин - Египетский манускрипт
Ольга тоже времени не теряла. Увидев террориста на расстоянии вытянутой руки от окна кареты, девушка не стала стрелять из Корфова бульдога — зато вспомнила о припрятанном в манжетке смартфоне и принялась снимать злодея крупным планом. И — увидала, как студент машет кучеру, приказывая свернуть в переулок.
Пролетка резко вильнула влево, вдоль кованой ограды храма мученика Иоанна Воина; барон, попытался свернуть следом, но преуспел лишь в том, что чуть не врезался в решетку. Пришлось останавливаться, осаживать лошадей, а потом и вовсе спускаться с козел и разворачивать карету посреди мостовой. Пролетка с бомбистом давно угрохотала куда-то в переулки, а вокруг кареты собралась толпа. Кто-то смеялся, кто-то давал советы; однако ж, разглядев решительную физиономию и пудовые кулаки возницы, насмешники сочли за благо поутихнуть. Никонов сохраняя остатки невозмутимости, сидел на козлах, помогая, в меру сил, барону.
Наконец карету развернули; было ясней ясного, что беглеца не догнать. Продолжать погоню не имело никакого смысла, и карета с понурым Корфом на козлах затарахтела дальше, по Якиманке. Проезжая мимо строящегося здания Голутвинской мануфактуры, Корф наклонился к сидящим в карете Никонову И Ольге:
— Вот что, друзья, есть у меня презанятнейшая мысль. Мадемуазель Ольга, вы не против, если мы ненадолго остановимся? Надо кое-что обсудить, и, желательно… барон сделал нарочитую паузу, — без нервических барышень. Вы уж подождите нас в карете, хорошо? — И барон глумливо улыбнулся, в ответ на яростное шипение девушки.
Через десять минут Ольга тряслась в пролетке, возвращаясь к разгромленному флигелю — на прощание барон велел ей позаботиться о Яше с Николкой. Справиться со строптивой барышней оказалось нелегко — особенно после того, как Корф напрочь отказался обсуждать при ней дальнейшие планы. А уж, услыхав о том, что ей предлагается вернуться на Воробьевы, Ольга немедленно возмутилась, наговорила дерзостей и под конец заявила, чтобы барон и думать забыл о чем-то подобном. Но вдруг неожиданно согласилась и потребовала извозчика. Никонову оставалось лишь гадать, что за мысль пришла ей в голову — ясно же было, что Ольга стала сговорчивой не просто так. Но с этим можно было и повременить — имелись дела и поважнее.
Вот что придумал барон. Они ведь собирались ехать в психиатрическую клинику, где удерживают Евсеина, так? Вот и поехали — предложил Корф, доведем это дело до конца! Может ван дер Стрейкер и бережет пленника пуще глаза — но сейчас-то несчастный доцент наверняка остался без присмотра! Громилы разорваны бомбой, студент, совершивший это нехорошее дело, в бегах, другие его помощники никак не могут знать о том, что произошло на Воробьевых. Удобнейший момент! Разве что, доцента охраняет сам ван дер Стрейкер — но уж встрече с ним беседы с ним Корф с Никоновым будут только рады. Правда, сам Стрейкер вряд ли разделит их энтузиазм то тут уж, как говорится — каждому свое.
А Ольга, тем временем, наскоро просматривала видео, снятое во время погони. Она и сама не сразу поняла, что подтолкнуло ее вместо револьвера достать смартфон и крупным планом заснять бомбиста в пролётке. В отличие от барона и Никонова, Ольга отлично его рассмотрела. Это, вне всяких сомнений, был студент — видны были молоточки Технического училища в петлицах форменного сюртука. Девушка усмехнулась — он даже переодеться не удосужился!
Геннадий, строя планы для Бригады, возлагал большие надежды на студенческие кружки и народовольцев. Их организация была, в основном, разгромлена царской охранкой: кто попал на каторгу, кто — в эмиграции; иные взялись за ум и бросили революционные игрища. Поиск нужных людей представлялся задачей крайне непростой; Геннадий хотел вычислять их по архивным документам — явки, места жительства, знакомые, маршруты поездок — все это имелось, конечно в богатейшем материале, скопленном историками революции за годы Советской власти. Были сведения и о квартирах, где собирались студенческие кружки, о заведениях, которые посещали молодые бунтари… Однако — данные эти были не вполне надёжны; трудно оценить, кто из авторов писал на основе архивных документов, а кто повторял чьи-то домысли или вовсе занимался сочинительством.
И тут — такая удача! Ольга не сомневалась, что бомбист так или иначе связан с террористами-народовольцами. Вряд ли это бельгиец, на которого он работал — тот мало походил на революционера. Однако ж и на хитровских громил студент похож не был. Да и само орудие — адская машина — ясно указывала на определенные «круги». Такие бомбы были популярны среди народовольцев, а позднее — и эсеров…
Так что Ольга легко согласилась оставить мужчин — надо было как можно скорее рассказать обо всем Геннадию. Конечно, Москва девятнадцатого века не утыкана сплошь видеокамерами, да и с базами персональных данных сеть некоторые сложности; но, имея приличное изображение нужного человека, можно надеяться на успех. А как искать — это другой вопрос. Ольга не сомневалась, Геннадий способен справиться и не с такой задачей. Были у нее и другие идеи: всесторонне обдумав визит к модистке, Ольга собиралась предложить своим соратникам неожиданный, но верный способ пополнения партийной кассы. И не просто предложить — но и с привести его в жизнь, причем с немалым удовольствием…
* * *Николка пришёл домой в весьма предосудительном виде — с рассеченным лбом, в одежде с которой, несмотря на все усилия, так и не удалось убрать кровь, пыль и прочие следы приключений. Скандал, конечно был неминуем — поднимаясь по лестнице, мальчик уныло подумал, что не худо было бы зайти на квартиру Семёновых и подобрать чистую рубашку среди Ваниных вещей — взамен собственной, продранной в двух местах и покрытой наспех замытыми кровяными пятнами. Мысль была хороша — но увы, из разряда запоздавших. Потому как стоило тете Оле увидеть племянника…
Нельзя сказать, что Николка рос таким уж домашним мальчиком. Случалось ему прийти из гимназии и с бланшем под глазом, и в шинели с оторванной полой. Летом он исправно таскал домой занозы, содранные колени, пятна дегтя на штанах… Во общем, все, что полагается мальчугану его лет, ведущему нормальный образ жизни. Но — сегодняшние достижения затмили все.
Рассеченный в двух местах лоб. Рука, ободранная от локтя до запястья — в горячке, после взрыва, Николка даже этого не заметил, ссадина обнаружилась только когда пришлось снимать рубашку. Волосы, слипшиеся в колтун от запекшейся крови — Ольга пыталась заставить мальчика вымыть голову, но тот лишь буркнул в ответ что-то невразумительное и поглубже натянул на глаза гимназическую фуражку.
Фуражке, кстати, тоже досталось — козырек треснул пополам, и теперь правая его половина лихо топорщилась вверх, а нижняя понуро свисала на лоб. Про то, в каком виде были рубашка и штаны вообще не стоило упоминать; точнее всего на сей счет выразилась Марьяна: «Вы что, паныч, с нищим на паперти у Николы Мирликийского, одёжкой поменялись?»
Надо отдать должное тёте Оле — рассердилась она не из-за плачевного состояния Николкиного гардероба. Увидав рассеченный лоб и слипшиеся от крови волосы, женщина чуть не грохнулась в обморок. А придя в себя принялась хлопотать вокруг него как вокруг раненого на войне героя. Николка был раздет, отмыт, ссадины обильно залили йодной настойкой и перевязаны чистой небелёной марлей, за которой Марьяне пришлось бежать в аптеку Ройтмана, на самый Земляной вал.
Оказав первую помощь пострадавшему, тетка критически обозрела плоды своих трудов — племянник стоя перед ней, живой, отмытый, с головой, замотанной в марлевый тюрбан, как у турецкого паши, — и поинтересовалась, где это Николку черти носили и как его угораздило так пораниться и изгваздаться?
Мальчик пытался отделаться привычным «да так, гулял, упал», — отговоркой, придуманной для не в меру любопытных родителей еще в античные времена, — но тётя была непреклонна. Она твёрдо решила выяснить, где и каким путём племянник пытался сгубить свою молодую жизнь?
Допрос, как и легко догадаться, закончился слезами — сначала расплакалась тётя Оля, огорченная упорным нежеланием Николки держать ответ за проступки, а потом и он сам — мальчик не мог вынести слез любимой тётушки. Так они и рыдали, когда в дверь заглянула Маринка — и к слезному дуэту немедленно присоединился еще один исполнитель, превратив его, таким образом, в трио.
Когда слезы были высушены, носы — утерты, а кружевные платки, сыгравшие в этих мероприятиях наиглавнейшую роль — спрятаны в рукава дамских платьев или засунуты под подушки, никто из присутствующих уже не помышлял о продолжении допроса. Тётя Оля послала дочку на кухню, сказать Марьяне, чтобы та ставила чай, а сама заявила Николке чтобы тот собирался. Оказывается, утром пришло письмо от Русаковых, соседей семейства Овчинниковых по Перловке.
