Лене Каабербол - Дина. Чудесный дар

Я почувствовала себя куда лучше, когда мы оказались внизу, на песке; мы стояли, вдыхая запах соленой воды, слыша крики чаек, круживших над нашими головами. Нас было десять человек… Двое стражей, которым осмелился довериться Предводитель дружинников, гарнизонный повар, сам Предводитель, Вдова, Мистер Маунус, Нико, моя мама, Роза и я.

– Что будем делать? – спросила матушка, рассматривая свои руки, чтобы не беспокоить остальных своим взглядом.

– Спрячемся в камышах у реки. А когда настанет вечер, придет паром.

– А на паромщика можно положиться?

– Это мой зять, – коротко ответил повар.

– Далеко ли нам еще идти?

– Еще немного, – сказал повар. – Не больше часа.

И мы прошли еще немного!

Я думаю, что у всех остальных глаза были начеку, а ушки на макушке. Нас несколько раз предупреждали, что надо залечь на землю. И вот мы лежали в мокром черном иле, глядя на желто-зеленые стебли камыша до тех пор, пока нам не давали знать, что мы можем снова подниматься. Вообще-то, было почти прекрасно лежать вот так, – во всяком случае, куда лучше, чем идти. Мне только ужасно хотелось пить. Я бы напилась темной морской воды, смешанной с пресной из канала, если б матушка не остановила меня, сказав, что рано или поздно от этого можно заболеть.

– Как ты? – спросила Роза. Между бровей у нее прорезалась озабоченная морщинка.

– Хорошо! – соврала я.

А что мне было еще сказать? Сейчас никто ничего не мог поделать. Матушка присматривала за мной, но даже она не предложила отдохнуть. Это было бы попросту опасно.

Наконец-то мы достигли убежища, о котором шла речь. Заросли камыша здесь поднялись высокие и густые; то был сплошной лес, куда мы могли сползтись со всех сторон. Предводитель дружинников применил свой меч – он срезал немного камыша – и сделал нечто вроде камышового коврика, на котором можно было сидеть и лежать. Камыш чуточку кололся, но все же был не такой мокрый, как тина. Меня непрерывно трясло от холода, хотя послеполуденное солнце по-прежнему сияло на горизонте, излучая тепло, а мелкие черные мушки жужжали и кусались.

– Ну ладно! – сказала мама. – Позволь мне взглянуть на твою руку!

Охотнее всего я бы лежала и лежала, не шевеля укушенной рукой, держа ее в покое, какой только возможен. Ведь она все время болела. Но когда матушка разговаривала в таком тоне, я хорошо знала, что осмотра не избежать. Она осторожно стянула с меня через голову полосатую вязаную кофту Розы, но рана снова кровоточила, и рукав крепко-накрепко приклеился запекшейся кровью. Я стискивала зубы изо всех сил, пока не заболел подбородок, однако слезы все равно лились, пока матушка не сняла рукав с хворой руки. С повязкой было еще хуже, она сбилась, превратившись в лепешку. А когда матушка в конце концов добралась до раны, я уже почти ничего не видела из-за слез.

Матушка долго, не произнося ни слова, смотрела на треугольную рану. Теперь она покрылась красными полосками, а края двух углов воспалились и пожелтели.

– Нельзя ли где-нибудь раздобыть чистой воды? – спросила она.

– Не раньше, чем придет паром, – ответил Предводитель дружинников. – Речная вода наверняка не чиста, а мы не смеем рисковать и разжигать костер, чтобы вскипятить ее.

Матушка ничего больше не спросила. Разорвав нижнюю юбку на полосы, она наложила на руку новую, хоть и не совсем чистую повязку. Вязаная кофта тоже не сияла чистотой, да и, по правде говоря, была просто отвратительна, но ничего другого, чтобы переодеться, у меня не было, и я мерзла, как собачонка.

– Я-то думал, что рана уже затянулась, – смущенно произнес Нико.

– Так оно и было, – сварливо пробормотала я, – пока все подряд не принялись трясти меня за руку.

– Поспи, если сможешь, – сказала мама, держа мою руку в своей.

Точь-в-точь как в те времена, когда мне было семь лет, и я тяжело хворала коклюшем. Но я все же заснула.

Когда я проснулась, вечерняя звезда стояла прямо над камышами, а небо стало с виду мягким, словно бархат, и темно-голубым. Матушки рядом больше не было, однако по одну сторону от меня сидела Роза, а по другую Нико.

– Паром пришел? – спросила я.

– Нет, но им показалось, что он на подходе, – ответил Нико.

Роза сидела повесив голову, будто задремав. Некоторое время было тихо. Я покосилась на Нико, глядевшего на вечернюю звезду с таким видом, словно он надеялся: она что-то расскажет ему.

– Нико?

– Мм?

– Там… на Арсенальном дворе, когда ты ударил мечом Дракана…

– Да, – сухо прервал он меня. – Я вовсе не забыл об этом.

– Ты ударил его плашмя.

– Да!

– А мог бы лезвием. Мог бы убить его! Он не произнес ни слова.

– Нико… после всего, что он натворил… Почему ты не сделал то же самое? Почему не отнял у него жизнь?

С глубоким вздохом он быстро глянул в мою сторону.

– Этого я не знаю, – пробормотал он. – Я просто не смог.

Мы молча сидели, глядя вдвоем на вечернюю звезду. Моя рука дико болела, но после сна я чувствовала себя чуточку бодрее, и у меня меньше кружилась голова.

Но вот зашелестели стебли камыша, и Вдова вместе с моей матерью вынырнули из зарослей.

– Паром здесь, – сообщила Вдова. – Мы сейчас же тронемся в путь.

Нико помог мне встать. Я по-прежнему едва держалась на ногах и поэтому не сразу обратила внимание, что Роза все еще сидит на месте.

– Пошли! – позвала ее я. Она покачала головой:

– Нет! Лучше нам попрощаться сразу.

– О чем ты? Куда же ты собираешься идти?

– Домой.

– Домой?

– В Грязный город! К моей матери!

Я заметила, что во всяком случае Ауна она не упомянула.

– Тогда ты просто сдурела, – сердито сказала я. – Ты что, думаешь, будто можешь вернуться обратно, словно ничего не произошло? Ведь ты воткнула нож в ногу Дракана, Роза! – Она посмотрела на меня блестящими от слез глазами. Но она не плакала, не хотела плакать.

– А ты как думаешь, куда мне еще податься? Голос ее был тверд и враждебен, но я знала, что в душе она чувствовала вовсе иное.

– Само собой, вместе с нами. Правда, матушка? Она кивнула:

– Роза, добро пожаловать к нам! Мы пошлем весточку твоей маме, чтоб она знала, куда ты подевалась. Но Дина права! В Дунарк тебе возвращаться нельзя.

Уголок рта Розы дрогнул…

– Вы так думаете?

– Ну да!

– Но…

– Но что?

Не вставая, она энергичными движениями рвала на мелкие кусочки стебель камыша.

– Ведь только то, что я… что я не знаю… что я не ведаю… – Она запнулась, а потом продолжила свою речь в том же воинственном тоне, с которым я уже была так хорошо знакома: – Легко тебе быть такой храброй! У тебя есть твоя мама, и твоя семья, и Нико, и… а у меня никого нет. Да и… я никогда нигде, кроме Дунарка, не бывала.

– У тебя ведь есть я. – Я слегка обиделась.

– И я, – присоединился ко мне Нико. – На самом деле я твой должник. Возможно, ты об этом забыла, но я-то не забыл.

Роза по-прежнему терзала камыш на все более мелкие и мелкие кусочки. Мне хотелось схватить эти ощипывающие и рвущие стебелек руки и заставить их прекратить свое занятие, но я не посмела… В какие-то минуты с Розой надо было соблюдать осторожность. Сильная, она была в то же время уязвимой. Можно было пожалеть Розу. Но она бы этого не дозволила.

Наконец руки ее успокоились, и последние остатки камыша отлетели в ил.

– Посмотри на меня.

Это прозвучало так тихо и так неожиданно, что поначалу я подумала, будто ослышалась.

– Что ты сказала? Роза встала.

– Посмотри на меня! – чуть громче повторила она. – Посмотри, чтоб я знала, на что решаюсь.

Порой в глубине души возникает такое, что не выразишь словами. Нечто в этом роде я как раз и испытала в тот миг. Я не произнесла ни слова. Я лишь посмотрела прямо в глаза своей подруге, мне хотелось, чтоб она поняла: я знаю, она сильная, храбрая и мужественная девочка.

Домой…

Хорошо бы закончить мой рассказ здесь – среди зарослей камыша, где мы были все вместе: Роза, и я, и Нико, и матушка, и вечерняя звезда. Только в жизни так не бывает. В жизни история всегда продолжается. И поэтому я вынуждена рассказать также, что случилось потом…

Почти две недели занял у нас путь домой, в Березки. Будь у нас крепкие, отдохнувшие лошади, дорога заняла бы меньше чем полдня, но у нас крепких отдохнувших лошадей не было, не было даже и крепких отдохнувших ног. У меня началась гнойная лихорадка и я вообще не в силах была держаться на ногах.

Зять повара доставил нас в маленькое селение, всего из четырех домов, прямо посреди болота – Пуховой Топи, к западу от Дунарка, в противоположной стороне от Березок. Там мы укрылись, выжидая, покуда я наберусь сил. И наше возвращение домой было не быстрой скачкой верхом по проселочной дороге, а попросту медленным шатанием по тропам и выгонам, по скрытным тайным следам, что трудно было разглядеть.

Однако же долго ли, коротко ли, но мы увидели наконец пригорок, поросший светлыми березками, давшими имя селению. И – ох! Как я мечтала улечься в мою собственную постель в Доме под Липами, и проснуться вместе с Давином, Мелли, и встать с кровати, и выйти в кухню к завтраку – к овсяной каше и к материнскому чаю, настоянному на черной смородине.