Филип Пулман - Чудесный нож
Ты победил его. Давай, Уилл, давай…
Наконец, ей удалось убедить его спуститься по лестнице, и они пробрались через разбитое стекло и разломанное дерево в маленькую, прохладную комнату на верхнем этаже. Стены были увешаны полками с разнообразными бутылками, ступками, колбами, и химическими весами. Под грязным окном была каменная мойка, где старик переливал что-то из большой бутылки в маленькую.
— Сядь и выпей это, — сказал он, и наполнил стаканчик тёмно-золотистой жидкостью Уилл сел и взял стаканчик. Первый же глоток обжёг ему горло, как огонь. Лира схватила стакан, чтобы тот не упал, когда Уилл закашлялся.
— Выпей всё, — приказал старик.
— Что это?
— Сливовый бренди. Пей.
Уилл отхлебнул, на этот раз осторожнее. Теперь его рука действительно начинала болеть.
— Вы можете вылечить его? — спросила Лира с отчаянием в голосе.
— О да, у нас тут есть лекарства на все случаи. Так, девочка, открой тот ящик в столе и достань бинты.
Уилл увидел нож, лежавший на столе в центре комнаты, но прежде, чем он мог взять его, старик приковылял к нему обратно с миской воды.
— Пей ещё, — сказал он.
Уилл крепко сжал стакан и закрыл глаза, пока старик делал что-то с его рукой.
Сначала он рука резко заболела, но затем он почувствовал шершавое трение полотенца о кисть, и что-то, аккуратно промокающее рану. Затем на мгновение была прохлада, после чего рука снова заболела.
— Это драгоценная мазь, — сказал старик. — Очень тяжело добыть. Очень хорошо для ран.
В руках он держал пыльный, помятый тюбик обычного антисептического крема, который Уилл мог бы купить в любой аптеке. Старик держал этот тюбик, как если бы тот был золотым. Уилл отвернулся.
А пока старик обрабатывал рану, Лира почувствовала, как Пантелеймон тихо зовёт её подойти и выглянуть из окна. Он был в форме коростеля, и сидел на раме окна, а глаза его не отрывались от чего-то, что происходило внизу. Она подошла к нему, и увидела на улице знакомую фигуру: девочка, Анжелика, бежала навстречу своему старшему брату, Туллио, который стоял спиной к стене на противоположной стороне улицы, размахивая руками перед собой, как будто пытаясь отогнать от лица стаю летучих мышей. Затем он отвернулся и принялся оглаживать камни стены позади него, внимательно разглядывая каждый из них, пересчитывая их, ощупывая их края, сутуля плечи, как будто пытаясь отгородиться от чего-то позади него, тряся головой.
Анжелика была в отчаянии, равно как и маленький Паоло позади неё, и они добежали до брата, и схватили его за руки, и попытались утянуть его от того, что пугало его.
И с отвратительным ощущением внутри Лира поняла, что происходит: на него нападали Призраки. Анжелика понимала это, хотя, разумеется, и не могла их видеть, а маленький Паоло плакал и размахивал кулаками в воздухе, пытаясь отогнать Призраков, но без толку, и Туллио был обречён. Его движения становились всё более и более летаргическими, и, в конце концов, полностью прекратились.
Анжелика вцепилась в него, тряся и дёргая его за руку, но ничто не могло разбудить его, А Паоло кричал имя своего брата, снова и снова, как если бы это могло вернуть его назад.
И тут, видимо, Анжелика почувствовала, что Лира наблюдает за ней, и посмотрела вверх. Злоба в её глазах была настолько сильной, что Лира почувствовала её, как удар, а затем Паоло посмотрел на сестру и тоже взглянул наверх, и закричал своим детским голосом: — Мы убьём тебя! Ты сделала это с Туллио! Мы убьём вас обоих!
Оба ребёнка повернулись и побежали, оставив своего брата в одиночестве, а Лира, испуганная и виноватая, отступила в комнату и захлопнула окно. Остальные ничего не слышали. Жакомо Парадизи как раз наносил на рану ещё немного мази, и Лира попыталась отрешиться от того, что она только что видела, и сфокусироваться на Уилле.
— Вам придётся обвязать что-то вокруг его руки, — сказала Лира, — чтобы остановить кровь. Иначе она не остановится.
— Да, да, я знаю, — грустно сказал старик.
Уилл старательно отводил взгляд в сторону, пока ему делали повязку, и пил небольшими глотками сливовый бренди. Он чувствовал себя спокойно и далеко отсюда, хотя его рука жутко болела.
— Теперь, — сказал Жакомо Парадизи, — вот, возьми нож, он твой.
— Я не хочу его, — сказал Уилл. — Я не хочу с ним ничего делать.
— У тебя нет выбора, — сказал старик. — Теперь ты хранитель.
— Я думала, вы сказали, что хранитель — вы, — сказала Лира.
— Мой время прошло, — ответил он. — Нож знает, когда покинуть одну руку и устроиться в другой, а я знаю, как определить это время. Ты мне не веришь?
Смотри!
Он протянул вперёд свою левую руку. Мизинец и безымянный палец на ней отсутствовали, как и у Уилла.
— Да, — сказал он, — я тоже. Я сражался и потерял те же пальцы, знак хранителя.
И я тоже не знал всей правды заранее.
Лира присела, широко раскрыв глаза. Уилл держался за пыльный стол своей здоровой рукой. Он пытался найти слова.
— Но я… мы пришли сюда только потому, что… там был человек, который украл кое-что у Лиры, и он хотел получить нож, и он сказал, если мы его принесём, он…
— Я знаю этого человека. Он лжец, обманщик. Можете быть уверены, он не отдаст вам ничего. Он хочет нож, и, как только он его получит, он предаст вас. Он никогда не будет хранителем. Нож твой по праву.
Сражаясь с собственным нежеланием, Уилл повернулся к ножу и подтянул его к себе.
Тот выглядел как самый обычный кинжал, с обоюдоострым двадцатисантиметровым лезвием из тусклого металла, короткой крестовиной из того же металла, и рукояткой из розового дерева. Приглядевшись внимательнее, он заметил, что древесина была покрыта гравировкой из золотых нитей, формирующих рисунок, который он не мог опознать, пока не догадался перевернуть нож и не увидел ангела со сложенными крыльями. На другой стороне тоже был ангел, с широко расправленными крыльями. Нити немного выступали из древесины, давая хороший захват, и, подняв его, он почувствовал, как легко кинжал лежит в его руке, как тот крепок и идеально сбалансирован, и заметил, что лезвие вовсе не тусклое. На самом деле, под поверхностью лезвия, казалось, жили многочисленные туманные цветные завихрения: фиолетовые, синие, коричневые, небесно-серые, тёмно-зелёные, тёмные, подобные клубящимся теням у входа в склеп, когда вечернее солнце опускается за кладбищем… Если была на свете вещь цвета тени, то это было лезвие скрытного ножа.
Но грани были различны. Фактически, две грани отличались друг от друга. Одна была стальной, яркой и чистой, немного смешанной с этим тенистым разноцветьем, и невероятно острой. Глаза Уилла отказывались смотреть на эту грань неё, настолько острой она была. Другое лезвие было таким же острым, но серебристым, и Лира, глядевшая на него через плечо Уилла, воскликнула: — Я видела этот цвет раньше!
Это того же цвета, что и то лезвие, которым они пытались отсечь меня от Пантелеймона — в точности такого же!
— Это лезвие, — сказал Жакомо Парадизи, прикасаясь к стальному лезвию рукояткой ложки, — разрежет любой материал на свете. Смотри.
И он прижал серебряную ложку к лезвию. Уилл, державший нож, почувствовал лишь самое слабое сопротивление, а кусок рукоятки ложки упал на стол, начисто отрезанный.
— Другое лезвие, — продолжил старик, — ещё острее. С ним ты можешь прорезать отверстие, ведущее из этого мира. Попробуй сейчас. Делай так, как я говорю. Ты хранитель. Ты должен знать. Никто не может научить тебя, кроме меня, а у меня осталось совсем немного времени. Вставай и слушай.
Уилл отодвинул свой стул и встал, придерживая нож. Его тошнило, у него кружилась голова, и он был не в настроении слушаться.
— Я не хочу… — начал он, но Жакомо Парадизи покачал головой.
— Замолчи! Ты не хочешь, ты не хочешь… У тебя нет выбора! Слушай, потому что времени мало. Теперь держи нож перед собой, вот так. Резать должен не только нож, но и твой собственный разум. Ты должен думать про это. Теперь сделай следующее: помести свой разум на самый кончик ножа. Сконцентрируйся, мальчик. Сфокусируй свой разум. Не думай про свою рану. Она исцелится. Думай про острие ножа. Ты теперь там. Теперь почувствую его, очень-очень нежно. Ты ищешь выемку настолько маленькую, что ты бы никогда не смог её увидеть глазами, но острие ножа найдёт её, если ты переместишь туда свой разум. Ощупай воздух, пока не почувствуешь самую маленькую выемку в мире…
Уилл попытался сделать это. Но его голова кружилась, а его левая рука дико пульсировала, и он снова видел свои пальцы, лежащие на крыше, а затем он подумал про маму, про его бедную маму… Что бы она сказала? Как бы она успокоила его?
Как бы он мог успокоить её? И он положил нож на стол и скорчился на полу, убаюкивая свою раненую руку, и заплакал. Это было слишком тяжело для него.
Рыдания раздирали его горло и грудь, слёзы ослепили его, ведь он должен был плакать за неё, за несчастную, бедную, напуганную, одинокую, дорогую, любимую — он оставил её, он бросил её…
