Дмитрий Емец - Карта Хаоса
– Хочешь я тебя побрею? – предложила Улита, огорченная, что ей не удалось выбросить ботинки, в которые Эссиорх вцепился мертвой хваткой.
Хранитель отказался.
– Боишься доверить мне бритву? Она безопасная. Такой белую мышь в две недели не зарежешь, – успокоила его ведьма и, поразмыслив, деловито добавила: – Хотя, можно, конечно, попытаться.
Однако, как выяснилось, резать бритвой белых мышей не входило в жизненную программу Эссиорха.
– Не в том дело, – ответил он уклончиво. – В таком ответственном деле, как мужское бритье, женщинам нельзя доверять в принципе. У них для этого слишком подвижная психика и слишком большая тяга к экспериментам над своей и чужой внешностью. Оставишь еще какой-нибудь островок на подбородке. Не хочу, чтобы Кареглазов дразнил меня Арамисом.
Улиту это не напугало.
– Не комплексуй ты! Мода бегает по кругу и никогда из него не убежит. Если хочешь одеваться с опережением на месяц – надень брюки своей мамы, в которых она сдавала первую в жизни сессию. На год – вытащи из шкафа платье своей бабушки, сдуй с него окуклившуюся моль и добавь какой-нибудь легкомысленный шарфик.
Перспектива сдувать моль неприятно напрягла Эссиорха.
– Можно я не буду надевать платье моей бабушки? – спросил он мягко.
– Да запросто! – разрешила Улита.
Она уже потеряла к бритью интерес. Ее уже грыз голод, а инспекция холодильника принесла самые неутешительные результаты.
– На твоем месте я бы его вообще выключила! – сказала Улита, досадуя. – Чего заставлять бедное белое животное морозить, если внутри у него ничего нет?
– Как это ничего? Там было молоко и масло! – возмутился Эссиорх.
– И где они сейчас?
– В настоящий момент они дружат, – сказал хранитель, похлопав себя по животу.
– Они пусть дружат, а я с тобой не дружу! Эй ты, сбегай купи нормальной колбасы! – приказала Улита Чимоданову, сообразив, что применять магию сейчас, когда резиденция мрака разрушена и Арей в бегах, будет глупо и неосторожно.
– Нормальную? Хочешь сказать, что раньше я покупал психованную? Назло никуда не пойду! – возмутился Петруччо.
В результате за колбасой послали безотказного Мошкина. Из окна было видно, как он прыгает по доскам и кирпичам, переправляясь через ставший рекой тротуар.
Деловая Ната уже отправилась в соседнюю комнату и разбирала чемодан, спеша занять побольше вешалок в шкафу. Она уже предчувствовала, что им предстоит здесь зависнуть.
Собственность – понятие относительное. Воробей настолько же позволяет тебе сидеть под своим деревом, насколько ты позволяешь ему летать и прыгать по своему участку, на котором это дерево растет. И неизвестно еще, кто кому делает большее одолжение.
Светлые стражи это прекрасно понимают, поэтому вселение Наты, Улиты и Чимоданова в трехкомнатную квартиру, где уже жили Корнелий и Эссиорх, произошло легко и естественно, без обострения берложных инстинктов. Один только Чимоданов грубо отвоевал себе отдельный угол, отгороженный от остальной комнаты легкой декоративной перегородкой. Угрожая боевым топором, он перетащил туда два стула, кухонный стол и тотчас что-то поджег. Мошкин, поселенный вместе с Чимодановым, трагически вздохнул и мучительно задумался на размытую тему.
Улита с Натой были водворены в среднюю комнату – с двумя большими окнами и книжным шкафом, где, кроме них, уже жил дряхлый пенсионный мотоцикл «Восход», который Эссиорху отдал один его приятель, женившийся на дочери военного.
– У них теперь в квартире идеальный порядок! Все блестит, полировка сияет. Годовалый ребенок раскормлен до состояния взрослого прапорщика. Яйца варятся ровно пять минут. Если четыре минуты – это недоработка. Если шесть – катастрофа. С байкерством, бедняге, конечно, пришлось завязать. Ему дали на это двадцать три часа сорок две минуты, – задумчиво сказал Эссиорх.
На «Восходе» он не ездил, но и избавляться от него было жаль.
Закончив разбирать вещи, Ната наведалась в ванную и мимоходом помыла голову. Голову Вихрова мыла всегда молниеносно, тратя на это не больше эмоциональных усилий, чем на чистку зубов.
– Стражи света как младенцы! Они пользуются детским шампунем! – сообщила она, вернувшись.
Улита хихикнула и даже сбегала посмотреть.
– Ты права! На нем даже написано: «не щиплет глазки»! – умилилась она, возвращаясь. – Только знаешь, небось, как всё было? Эссиорх обычно приходит в магазин и бубнит по списку: «Шампунь – один. Паста – одна. Порошок – один. Мыло – три». Марки он принципиально не запоминает и даже не разрешает их при нем произносить.
– А это еще почему?
– Он говорит, что потребительство заразнее гриппа. Грипп – сомнительное удовольствие на две недели, а потребительство – на всю жизнь.
Вихрова пару раз обошла мотоцикл и пришла к выводу, что, если между рулем и батареей натянуть веревку, его вполне можно использовать для сушки белья. Закончив на этом хозяйственные размышления, Ната рухнула на диван и принялась ныть, что у нее устали ножки и она умирает.
– Если тебе нечего делать – почитай что-нибудь, – с досадой сказала Улита, дергая подбородком в сторону книжного шкафа.
Она стояла у окна и озабоченно размышляла, где сейчас Арей. Однако оказалось, что скучающей Нате было не настолько нечего делать, чтобы открывать книгу.
– Я не люблю читать. Мне интереснее жить. В сущности, вся литература – это сплошное «Жил-был Вася». Только очень умными буквами! – заявила она.
Книги, продолжала Вихрова просто и логично, это разговор с мертвецами. Ведь большая часть писателей уже мертва, не так ли? Вот пусть те, у кого есть время и желание, беседуют со своими мертвецами сами, если им так хочется. У нее, Наты, такого желания нет.
* * *Пока Ната рассуждала, а Чимоданов развлекал свое величество бытовыми поджогами, Корнелий вышел на балкон и стал смотреть по сторонам. Внизу листом молодой сирени дрожал свежеумытый город. Казалось, если напрячь слух, можно услышать, как жадно и быстро растет трава, решительно раздвигая тонкими зелеными пальцами землю.
Последние грустные жертвы недавнего дождя постепенно сползались к своим каменным норкам, где жили как в сотах, над головами друг у друга, хотя повсюду, всего в сотне километров в любую сторону, лежала огромная страна. Многие промочившие ноги уже не береглись и решительно шагали через лужи, из чувства самонаказания выбирая самые глубокие места. То, что на них давно уже и нитки сухой не было, доставляло им мрачное удовлетворение. Другие, самые упорные, еще пытались идти по бровкам, узко ступая и время от времени совершая головоломные прыжки.
Метрах в пятидесяти от подъезда прогуливался маленький горбоносый суккуб с сиреневым зонтиком, похожий на бедуина. Он предлагал всем проходящим мимо женщинам на руках перенести их через большую лужу. Платой, разумеется, служил эйдос. Дела у суккуба шли неплохо. Он был под охмуряющим мороком, и каждая видела в нем свой идеал мужчины – кто-то кудрявого блондина с лицом самодовольного пупса, кто-то томного брюнета с нервными пальцами пианиста и плаксивым голосом околотворческого истерика, кто-то баскетболиста с вытатуированной пантерой на крепкой руке, а кто-то и надежного трудоголика из крутого офиса – с толстым бумажником и бедной фантазией, как потратить его содержимое.
Расставание с эйдосом происходило тем стремительнее, чем меньше промокшая женщина признавала у себя сам факт существования души. Сумочку с кошельком и ключами она, разумеется, не отдала бы (еще чего!!), а вот гипотетически существующей душой распоряжалась легко и отважно. Едва формула отречения произносилась до конца, суккуб равнодушно ставил размечтавшуюся бедолагу в самое глубокое место лужи и, запустив руку по локоть в грудную клетку, выуживал из нее свой трофей.
Через пять секунд обворованная женщина ни о чем уже не помнила. Она ощущала себя совершенно разбитой и мечтала об одном: добраться до ванной, а потом сразу пойти спать и спать вмертвую, без снов и метаний.
Эх! Красота, красота! Созданная для сердец, она стала тщеславной игрушкой плоти. Плохо, если восприятие ее идет от скучного бухгалтера-разума, а не от всеведающего сердца, которое обмануть гораздо сложнее.
Животным, как существам без эйдосов, в этом плане проще. Стражей мрака они не интересуют и существуют в конкретном предметном мире, где ценность имеет только то, что можно съесть, а враг только тот, кто может съесть тебя. На отвлеченности у них времени нет. Прекрасная лошадь не склонна любоваться прекрасной бабочкой да и на собственную пышную гриву она по большому счету ржать хотела.
Корнелий потянулся за флейтой, и застигнутый врасплох суккуб сполз в лужу кучкой грязи и тряпок. Теперь, если пройти рядом, можно было подумать, что кто-то выбросил в лужу некоторое количество старой одежды и ботинки. Через несколько минут, привлеченная использованием боевой маголодии, сверху спикировала двойка златокрылых и, махнув рукой Корнелию, ловко выудила из лужи освобожденные эйдосы.
