Дмитрий Емец - Карта Хаоса
– Уговорил, негодный! Я давно мечтала повыбрасывать у тебя все засохшие краски и разобраться с лысыми кистями! – сказала она.
Эссиорх застонал.
– Все, что угодно, только не кисти!
– И не мотоциклетные детальки, конечно? «Не смей трогать мои железки, а то ржавчине нечем будет питаться!» – уточнила Улита с коварной усмешкой. – Да здравствует глобальная расчистка жизненного пространства! Первое правило патологической домохозяйки: если о вещи не вспоминали две недели, значит в доме она не нужна! Смело на помойку! Исключение составляют елочные игрушки, зимняя обувь и собственные дети! – заявила она.
В глазах у Эссиорха поселилась тревога.
– Скажи, пожалуйста, почему рубашка валяется на стуле, когда в шкафу без дела висит прекрасная вешалка? – продолжала Улита.
Она входила во вкус и начинала излюбленную женскую игру в чистоплотную и положительную красавицу среди грязных и отвратительных чудовищ.
– Это не моя! – поспешно сказал Эссиорх.
– И не моя! – отрекся Корнелий.
– Вот и прекрасно! Раз никто не признается – тогда ее можно пустить на тряпки! Возражений, надеюсь, нет? – сказала Улита, решительно раздирая рубашку надвое.
– Это была рубашка Багрова. Пусть следит за своими вещами, – злорадно сказал Корнелий.
– Да. Но Багрову ты давал ее из своих, – уточнил Эссиорх.
Корнелий всмотрелся в рубашку и молча закрыл глаза.
– Поехали дальше: чьи это ботинки и почему у них такой вид, будто их две недели никто не носил? – продолжала Улита.
Корнелий попытался кинуть в нее ботинком, но попал в Мошкина, который втаскивал в комнату рюкзак «Гранд-каньон» и, нагруженный как ослик, не имел возможности увернуться. У подбитого ботинком Евгеши сразу сделался такой несчастный вид, что у Корнелия, как у стража света, мгновенно проснулось сердце.
Он вскочил и бросился к Мошкину помогать ему с вещами. Оказалось, что немало сумок осталось внизу. Вместе они спустились по лестнице. Корнелий то и дело с интересом посматривал на Евгешу, который имел лицо человека, чудом уцелевшего при падении с восьмого этажа.
– Ты случайно не влюблен, нет? – спросил он подозрительно.
– Кто, я? С чего ты решил? – напрягся Мошкин.
– Да вид у тебя такой… э-э… радостно-пристукнутый. Так влюблен?
Евгеша некоторое время размышлял, насколько секретной является эта информация, после чего осторожно кивнул. Связной света заинтересовался еще больше. Противоположности притягиваются. Мошкин же и Корнелий были противоположны до диаметральности. Ровно настолько, насколько Корнелий был деятель, Мошкин был созерцатель. Один вечно колебался, бесконечно всё взвешивая и во всем сомневаясь, другой же действовал, вообще забывая подумать.
– Не в Нату? – уточнил Корнелий.
– В Нату? – удивился Евгеша. – Когда-то она мне нравилась, но потом всё прошло само собой. Как ушиб после удара шестом в грудь. Вначале болит сильно, затем долго ноет, потом вспоминаешь все реже.
– А в кого тогда? – спросил Корнелий, невольно думая о девушке с тесаком. Все истинно влюбленные похожи на собак: каждому кажется, что только он один знает, где зарыта правильная кость.
Мошкин споткнулся о полосатую сумку Улиты и сел на нее.
– Тут всё непросто, – сказал он. – Я встретил ее на улице. Она шла со взрослой женщиной. Я увидел её со спины. У нее были длинные волосы и замечательная, красивая голень. Вот фактически и все, что я видел. Я шел и до дрожи боялся, что она обернется.
– Почему?
– Ну такое иногда бывает. Идешь за девушкой, которая кажется тебе хорошенькой, а потом она вдруг оборачивается и…
Корнелий хмыкнул.
– Можешь не объяснять. Я понял.
– В общем, она обернулась и я успокоился… Она же обернулась, да?
– Тебе лучше знать! Дальше! – поощрил Корнелий, заметив, что Мошкиным вновь овладел вирус тотального сомнения.
Евгеша благодарно кивнул.
– Я стал следить. Ехал в одном вагоне метро, затем на маршрутке и шел за ними до самого дома, пока они не скрылись в подъезде шестнадцатиэтажки. Это же их дом, да?
– В Москве мало кому принадлежит целый шестнадцатиэтажный дом. Ты, конечно, к ней не подошел? – угадал Корнелий.
– Не подошел, да?.. – удивился Мошкин. Он и сам, казалось, был поражен этим фактом. – Ну да, не подошел. Как бы я это сделал? Она же была не одна.
– А если бы была одна, подошел бы? – усомнился Корнелий.
Мошкин протянул руку и, застенчиво улыбаясь, потрогал колесо чемодана Вихровой.
«Ясное дело, не подошел бы», – подумал Корнелий.
И причина не только в робости. Евгеша – неизлечимый идеалист. Он склонен возводить девушку на такой немыслимый пьедестал внутреннего совершенства, что при встрече с реальной девушкой подсознательно боится, что всё пойдет не так, как в мечте. Ну а дальше как всегда: столкнувшись с поездом реальности, тележка мечты улетела в кювет.
Дождь, вылившись, перестал. В тучах завернули кран, хотя козырек подъезда еще плакал иссякающей струйкой. Птицы, как всегда бывает после дождя, гомонили как безумные, готовясь подбирать с асфальта безвременно утопших дождевых червей. Самих птиц при этом видно не было: лишь кустарник вздрагивал, и ветви его прыгали.
Корнелий потянулся, с любопытством к чему-то приглядываясь. После дождя все припаркованные у подъезда машины оказались обсыпанными чем-то мелким, липким, желтоватым, покрывавшим и стекла, и крыши, и капоты. Поначалу Корнелию подумалось, что это пыль, но что-то не укладывалось. Пыль не могла быть такой невесомо-светящейся. Наконец Корнелий понял, что пыль-то это пыль, но особенная. Пыльца! Мириады ее невесомыми тучами висели над городом, приносимые ветрами из Подмосковья, а тяжелые капли дождя сшибали пыльцу и прибивали ее к земле.
Сразу прояснились и внезапные его чихи, и опухшие чешущиеся глаза, и синеватые круги под ними. Не пыль, а пыльца. Не простуда, а аллергия.
– На другой-то день ты туда ездил? Ну, к дому? – спросил Корнелий.
Он поднес к носу рукав, спеша занюхать свежесть умытой природы чем-то комнатно-привычным.
Мошкин кивнул.
– Да. Два часа ждал у подъезда, но она так и не вышла. Можно было, конечно, поднапрячь какого-нибудь суккуба, он бы мигом вычислил, где она живет, но я не рискнул.
– И правильно сделал. Потом бы суккуб от тебя не отвязался. Тебе бы являлся в её облике, а ей в твоем. Суккубы, они такие штуки любят, – одобрил Корнелий.
– И что ты думаешь по этому поводу? Ты ведь что-то думаешь? – спросил Евгеша с надеждой.
– «Я думаю, что мечты – странная штука. Они могут всё. Всё зависит от их силы и постоянства», – процитировал Корнелий и уже от себя добавил: – Если же силы и постоянства нет, то мечта становится дряблой как нетренированное тело.
Как страж света, он способен был читать мысли. Не те суетные, мимопроходящие, но главные, доминантные, из которых и сплетена личность. Евгеша вздрогнул всем телом, будто кто-то подошел в темноте, зажал ему рот рукой и ткнул шилом, медленно погрузив его на всю глубину.
– Да. Так и есть, – обреченно произнес он.
Корнелию стало жаль его. Евгеша представился ему могучим великаном, которого кто-то по злому умыслу опутал обычными нитками, да так, что ни рвануться, ни дернуться. И вот великан лежит, смотрит на нитки, и обидно ему, и горько, и больно, да только что поделаешь? Можно, конечно, рвануться и нитки лопнут, но это будет больно, а к боли великан пока не готов.
– Хочешь я тебе помогу? – великодушно предложил Корнелий.
– Как?
– Да очень просто. Назови какое-нибудь время!
– Зачем?
– Назови! Ну там час дня, два часа и так далее!
– Семь часов вечера! – сказал Мошкин, проявив некоторую самостоятельность.
– Прекрасно! Послезавтра ровно в семь вечера она будет ждать тебя на станции… м-м-м… «Красные Ворота» в центре зала. Ей будет казаться, что пригласил ее именно ты. Твоя задача не разрушить иллюзию – вот и всё.
– А почему на «Красных Воротах»? – удивился Евгеша.
– Потому что надо же проявить хоть какую-то оригинальность! У памятника Пушкина банально. Ночью на кладбище… фрр… слишком готично. Готика надоела уже всем и давно.
– А если на «Тверской»?
– Ну уж нет! – заупрямился Корнелий. – На «Тверской» и «Маяковской» встречаются безнадежно пошлые люди, страдающие параллельно с банальностью географическим кретинизмом и незнанием Москвы. Я вот, например.
* * *Когда они вернулись с сумками и чемоданом, Эссиорх стоял у окна с бритвой и за отсутствием зеркала брился с помощью цифрового аппарата. Щелкал, проверял, где остались островки щетины и убирал. Нормальное зеркало не так давно разбил Корнелий, когда, развоевавшись, сам себя вызвал на «шесть и по хлопку!» Который из двух Корнелиев победил – неясно, но зеркало проиграло в любом случае.
– Хочешь я тебя побрею? – предложила Улита, огорченная, что ей не удалось выбросить ботинки, в которые Эссиорх вцепился мертвой хваткой.
Хранитель отказался.
