Джеймс Паттерсон - Спасти Ангела
Но темноволосый парень уже подталкивает их обоих в спины:
— Сказано вам, идите!
Они оказываются в узком сыром коридоре, освещенном резким светом флюоресцентных лампочек. Едва за ними захлопнулась дверь, на Ангела с лаем набрасываются сразу несколько здоровенных ощерившихся доберманов. Она мысленно убеждает псов, что они не враги, и злобные зверюги тут же утихомириваются.
Ангел поднимает голову и видит стоящих перед ней все тех же подростков из переулка и взрослого дядьку.
— Кто твои новые друзья, Тони? — спрашивает дядька девицу, и Ангел чувствует его подозрительность.
— Анжелика и ее брат Андрю. Они хотят вступить в члены.
— Тони, не сейчас. Все уже решено! — разорался дядька. — Нам больше новенькие не нужны.
— Мы не хотим назад, — взмолилась Ангел. — Разрешите нам остаться с вами.
— И зачем нам это надо? — оскалился дядька.
— Мы не можем с ними больше жить. С нормальными людьми. Сил уже никаких больше нет.
И Ангел медленно расправляет крылья.
67
— Так вы что, из тех? Крылатые дети? — Мужик явно подобрел. Но Ангел нутром чует, что он притворяется. — Наслышаны о вас, наслышаны. Отведите их наверх к Марку, — приказывает дядька Тони, совершенно игнорируя Газзи. Ангел сладко ему улыбается, и они с Газманом следуют за Тони по узкому коридору.
Здание, в котором они оказались, — типичный старый парижский жилой дом. Они пробираются по узким извилистым коридорам. Низкие дверные проемы перегорожены стальными решетками. Что-что, а защищено оно отлично.
Тони вытаскивает связку массивных ключей и одну за другой отпирает череду дверей в бесконечном лабиринте. Все эти ключи и запоры слишком похожи на клетки их детства, и Ангел чувствует, как Газзи, идущего у нее за спиной, захлестывает волна паники. Надо как-то его успокоить.
Вместе с Тони они идут вперед, и Ангел слышит доносящееся из-за запертых дверей пение:
Единый Свет льет на нас счастья лучи,Единый Свет дарит к свободе ключи…
Наконец они выходят в большое помещение, похожее на заброшенную фабрику. Несколько свисающих с потолка лампочек слабо освещают огромное пустое пространство.
Около копировального автомата собралась группа ребят разного возраста. Одни вынимают вылетающие из ксерокса листы. Другие устроились на полу, перегибая их пополам. Третьи складывают стопками готовые листовки. Лица у всех серые, и вид изможденный, но глаза сияют. Только один парнишка чуть в стороне все бьется и бьется головой о кирпичную стену, и со лба уже падают жирные алые капли крови.
— Чт-т-то с ним т-т-такое? — Газзи вдруг стал заикаться.
— Не обращай внимания, — улыбается Тони. — Ему просто надо научиться доверять Единому Свету.
Ангел пытается прислушаться к бессвязным паническим мыслям, подключиться к фанатическому сознанию. Но, кроме «стремись к совершенству, стремись к совершенству, стремись к совершенству», она ничего не слышит.
Как же ей все-таки не по себе.
Тони останавливается возле черной двери, около которой стоит похожий на охранника мальчишка постарше. Он кивает, и она стучит.
— Входите, — гудит бас из-за двери.
Тони открывает дверь, и на Ангела обрушивается шквал злобы, жадности и жажды власти. И притворного добродушия. Подавив дрожь в коленках, взяв Газзи за руку и собрав волю в кулак, она переступает порог. «Не забудь про невинный взгляд, не забудь про невинный взгляд», — твердит она себе, но в горле у нее пересохло, а от затхлого пыльного воздуха не вздохнуть.
Мимо высоких стопок пожелтевших газет Тони вытолкнула ее вперед в тускло освещенное пространство в глубине комнаты. В центре его, заложив руки за спину, стоит человек и внимательно изучает прикнопленные к стене газетные вырезки и карту мира, на которой черным фломастером жирно обведены несколько городов. Он только что бросил смятую газету в пышущую жаром открытую печную дверцу.
— Тони! — Человек повернулся, злобно сощурившись. — Ты прекрасно знаешь, необходимая нам квота уже достигнута. Ты понимаешь, что действуешь вопреки моим приказаниям?
— Что ты, Марк! Как можно! — быстро затараторила она. — Это Роб послал меня к тебе с этими двумя. Я никогда ни за что вопреки приказаниям не поступаю. Клянусь!
Человек поворачивается и в упор смотрит на Ангела. Он кажется очень-очень старым, хотя лицо у него гладкое и совсем без морщин. Но в этом лице нет и следа той улыбчивой пустоты, которая так знакома Ангелу по лицам других концесветников. Ангел чувствует исходящее от него зло такой силы, что ее чуть не сбивает с ног.
— Конечно, конечно, Тони, — говорит человек, лыбясь, как чеширский кот. — Ты же веришь в Единый Свет. Ты хочешь быть частью общего дела. Ты не хочешь создавать никаких проблем. Не правда ли, Тони?
— Да, Марк, ты прав, Марк, — поспешно отвечает Тони. Ангел чувствует ее ужас и видит, как у нее в голове зажигается зловещий красный огонь. — Я верю в Единый Свет! Я верю в Единый Свет.
— Вот и молодец.
Тони чуть не разрыдалась от облегчения. Она повернулась к Ангелу и Газзи и пихнула их ближе к Марку:
— Покажите ему.
— Газ, стой у меня за спиной, не двигайся, — просит Ангел Газзи и, собрав всю свою храбрость, делает шаг вперед и раскрывает крылья.
— О-о-о! Прекрасно, — мурлычет Марк. — Прекрасно! Твои крылья придадут силы нашим отрядам.
«Что бы это могло значить?» — думает Ангел, глядя, как он вытаскивает из печки раскаленную добела кочергу.
— А теперь посмотрим, можно ли тебе доверять? — говорит Марк и надвигается на нее.
68
Плакаты Группы Конца Света возвещают, что День-А близок и что после конца света наступит новое правление.
Почему это всяким психам мало захватить один город? Почему им вечно весь мир подавай? Ну пусть бы собрали себе команду человек в двадцать и ими правили. Нет, им весь мир нужен. И богатства их им мало — они всех на свете сокровищ жаждут. И свои генетические эксперименты они хотят ставить не над жалкой горсткой, а раскидывают свои сети и в воде, и в воздухе. Подай им всех и каждого.
Как же я от этого устала!
Но если то, что они сулят, правда, ничего хуже этого мы еще не встречали. А значит, рисковать нельзя.
И больше всего меня беспокоит, что, с тех пор как Ангел и Газзи ушли вчера к концесветникам, от них ни слуху ни духу.
Только бы они были целы. Воображаю себе всякие ужасы. Но, с другой стороны, если бы с ними что-то случилось, я бы наверняка почувствовала. Только тем себя и утешаю.
— Когда там все начинается? — спрашивает Дилан.
— Ты же видел, там на плакате все написано. — Я психую и срываюсь.
Мельком глянув на него, по глазам вижу, он понимает и не обижается. А еще вдруг вспоминаю, как мы целовались над городом на Триумфальной Арке. Как он держал меня, как согревал. Вот бы и сейчас так же… Опять я готова рассиропиться. Я разозлилась на себя и сердито отвернулась.
— Надо туда пораньше прийти, — ерзает Надж на стуле.
Сколько бы опасностей мы ни преодолели, в каких бы передрягах и катастрофах ни побывали, сейчас нам всем почему-то особенно не по себе. Мы все на пределе.
— Позавтракаем и сразу пойдем, — соглашаюсь я. — Постарайтесь в какие-то их действия добровольцами вписаться.
На митинге это задача стаи. У команды Клыка — роль другая.
К десяти утра на Площадь Согласия начинают стекаться толпы народа. Площадь огромная — на ней четверть всего населения Парижа уместится. К тому же концесветники каким-то образом получили разрешение перекрыть дорогу вокруг высокого обелиска розового мрамора, два века назад привезенного из Египта.
Каждый фонарь, каждый камень ГКС облепила листовками и плакатами. Крупные буквы обещают, что этот фантастический митинг принесет парижанам правду, свет и начало новой эры счастья и просвещения.
— Тоже мне, «счастье и просвещение»… Как насчет массового уничтожения и геноцида? — шипит Дилан.
Продолжаю внимательно обозревать площадь. Пока никаких зловещих признаков. Но ни Ангела, ни Газзи тоже не видно. Что сулит нам этот День-А? Бомбу? Смертоносные лучи? Падение метеорита? Поди попробуй догадайся. Каждый нерв у меня напряжен, живот скрутило. Тошнит. А может, это все-таки большой блеф? Может, концесветники попросту раздули свое значение?
А вдруг нет?
Вокруг главной сцены ребята ставят железные барьеры. По крайней мере шесть телевизионных каналов разгружают с грузовиков свое оборудование. Что бы ни произошло — сенсационные новости им сегодня обеспечены.
— Почему мы до сих пор ничего ни от Ангела, ни от Газзи не слышали? — спрашиваю я, почти не разжимая губ. — Мне от нее ничего не доходит.
— Только ты не волнуйся. — Дилан кладет руку мне на плечо.
