Владислав Крапивин - Тридцать три – нос утри…
За огородами виден был громадный пустырь. Среди репейных джунглей и чертополоха торчали бетонные балки, валялись треснувшие панельные плиты и ржавела брошенная стрела подъемного крана. Когда-то городские власти надумали строить там новый квартал. Сил и денег, однако, хватило только, чтобы вырыть два котлована для подвалов.
Теперь котлованы превратились в покрытые ряской пруды, а среди строительного мусора паслись козы и бродили вольнолюбивые коты. Они, наверно, воображали себя рысями и леопардами. Впрочем, на коз коты не нападали, зато часто дрались друг с другом.
Иногда на пустыре играли в индейцев мальчишки.
За пустырем виднелись дома улицы Стахановской. Двухэтажные, обшитые почерневшими досками строения с квадратными окнами и деревянными балкончиками. Построены они были в давние времена, которые назывались “эпоха первых пятилеток”. Давно следовало их снести и дать жильцам нормальные квартиры. Но на это у городского начальства, конечно, тоже не было денег.
За крышами синел дымчатый лесной горизонт.
Винцент Аркадьевич поводил трубой по зубчатой кромке елового леса. Потом поймал в объектив маневровый тепловоз, неторопливо катившийся по далекой насыпи. Далекой – это когда смотришь просто так. А если в трубу, насыпь – вот она. Различим каждый стребелек на откосе, каждый цветущий одуванчик. А в открытом окне кабины виден усатый седой машинист и рядом, под локтем у него, лопоухий пацаненок в полосатой майке.
Винцент Аркадьевич привычно вздохнул. Конечно, хорошо, что есть внучка Зиночка (родная и любимая, несмотря на все вредности). Но жаль, что Клавдия не догадалась родить заодно и мальчишку. Могла бы постараться. Вон у Максима Гавриловича Ступки невестка принесла из роддома аж целую тройню! И все пацаны…
Винцент Аркадьевич вздохнул еще разок и повел трубою вниз, на пустырь. Там наскакивал на мирных коз бестолковый клочкастый щенок. Козы лениво мотали рогами и по-лошадиному отбрыкивались от дурня задними ногами. Щенок наконец обиделся и ушел…
– Деда, а на Луну ты дашь мне посмотреть? – напомнила о себе Зинуля.
– Луна будет вечером.
– Иногда она бывает и днем.
– Да, – сдержанно согласился дед. – Но в эти дни она восходит после восьми часов вечера, на востоке. Сейчас полнолуние…
– Деда… я тебе надоела, да?
– Ну что ты такое говоришь, – устыдился своей сухости Винцент Аркадьевич. – Просто я… гляжу в окуляр и в это же время думаю о своей работе. Поэтому неразговорчивый…
– А в эту трубу можно открыть новую звезду? Или они уже все открыты?
– М-м… не знаю. Я ведь не астроном… Наверно, можно открыть. Какую-нибудь сверхновую…
– Как это “сверх”?
– Бывает, что в небе зажигается новая звезда, которой вчера еще никто не видел. Где то в космосе была она совсем маленькая, даже для телескопов неразличимая, а потом вдруг разгорелась, взорвалась ослепительным светом. И кто ее первый увидит – тому честь и слава…
– А! Тогда я знаю!
– Что ты знаешь? – подозрительно спросил Винцент Аркадьевич, не отрываясь от окуляра.
– Я догадалась! Ты специально купил трубу, чтобы открыть сверхновую звезду!
– Что за глупости! Я купил… просто ради удовольствия. Потому что с детства мечтал о такой оптике, да все не мог собраться. То денег не было, то времени… А звезду… гм… подожди-ка… Ха! Кажется я и в самом деле… открыл что-то такое…
Звезда была не на небе. На пустыре. Среди свежих лопухов что-то синело, и на этой синеве как раз и светилась звезда. Белая, пятиконечная.
Может, упала с неба и застряла в зарослях? Чем не сюжет для нового рассказа…
– Где звезда? – Зинуля решительно оттерла деда от телескопа. И тут же изошла шипучим презрением:
– Это просто Печки-Лавочки!
– Что за лавочки?
– Прозвище такое, вот что! Вовка Лавочкин из нашего класса!.. Балда такая! Что-то прячет в траве. Или рогатку, или дневник…
– Ну-ка… – Винцент Аркадьевич в свою очередь оттеснил Зинулю.
Да! Вовка там или нет, но безусловно мальчишка. Он стоял на четвереньках, сунув голову в лопухи. Теперь можно было различить зеленый школьный рюкзачок и рубчатые подошвы кроссовок с желтой прилипшей кожурой тополиных почек. А между кроссовками и рюкзачком был тощий зад, обтянутый пестрой материей. На этом заду и была звезда. Вернее, на его левой половине. Мальчишка попятился, и стало видно, что правая половина зада расцвечена красными и белыми полосами.
Ясно стало, что Зинулин одноклассник одет в костюм, сшитый как бы из американского флага. Такая мода появилась пару лет назад. На рубашке сзади обычно красовался разлапистый штатовский орел или ковбой на вздыбленном мустанге.
Каждый раз, когда на глаза попадался такой вот “амэрикен бой”, Винценнт Аркадьевич усмехался и думал: а что, если бы он, Винька Греев, полсотни лет назад пришел бы в школу в таком вот наряде? Или появился бы в нем на улице Зеленая Площадка? Весь окружающий мир встал бы на уши! Мало того, что такая девчоночья пестрота! Она еще и американская. “ Трумэн! Генерал Макартур! Поджигатель войны!”
Все на свете меняется: и моды, и политика…
Лавочкин между тем выпрямился, повернулся. Отряхнул и заправил в мятые шорты куцую рубашонку. Она была заметно полинялая: видать костюм служил Вовке не первый год. Вовка поправил лямки рюкзачка, расставил крепкие, покрытые майским розоватым загаром ноги, сунул пальцы в кармашки у пояса и глянул вверх.
Лицо у Лавочкина было скуластое, нос вздернутый, с двумя аккуратными дырками, толстогубый рот – приоткрыт. Вовка водил по губам кончиком языка и о чем-то размышлял. Кажется, о серьезном. Возможно, он видел в небе что-то свое, незаметное для других.
Винцент Аркадьевич ощутил к незнакомому Вовке симпатию.
– А почему Печки-Лавочки? Глупое прозвище.
– Ничего не глупое! Из-за фамилии…
– А чем плохая фамилия? Был в свое время такой ученый, знаменитый конструктор боевых самолетов!
– Ну, так это конструктор – знаменитый. А наш-то Лавочкин просто “Вовка – не боли головка”…
– Вы его еще и так дразните?!
– Ага… Только не часто. Он такой. Терпит-терпит, а потом как бросится! Не дай Бог, если догонит!
– А что сделает?
– Мне один раз чуть косу не выдрал.
– Ну и правильно.
– Ничего не правильно! Ты ведь не знаешь, в чем дело!
– Я знаю тебя.
– А я его тоже огрела. Он даже ревел, вот…
Сообщив это, Зинула надулась. Всерьез. А Вовка Лавочкин между тем еще раз поправил рюкзачок и деловито удалился из поля зрения.
Зинаида тяжело сопела. Чтобы смягчить обстановку, Винцент Аркадьевич примирительно сказал:
– А зачем ему дневник-то прятать? И почему он с рюкзаком? Ведь каникулы же у вас!
– Каникулы у тех, кто добросовестно учился в году, – с ощутимым самоуважением сообщила Зинуля. – А такие, как Лавочкин, будут заниматься до тридцать первого мая. А кое-кто и дальше. Так решила наша завуч Венера Григорьевна.
“Ясно, что за Венера” – сказал себе Винцент Аркадьевич. И опять посочувствовал в душе Вовке Лавочкину.
– А что, неужели он двоечник?
– Не двоечник, а… он непредсказуемый ! Так говорит Анна Сергеевна. В этом все дело.
– Не понимаю…
– Ну… от него не знаешь, чего ждать! То пятерки, до еле на троечках ползет! То тихонький ходит всю неделю, а то… в субботу притащил во-от такую брызгалку! С мягкой бутылкой из-под газировки! Говорит: это салют в честь окончания учебы. И прямо на уроке давай всех поливать!..
– Но вы же сами, наверно, все визжали от радости!
– Мы-то от радости… А Анна Сергеевна говорит: кому-то конец учебы, а кто-то еще походит в школу до конца месяца. За свое поведение… Только он ведь все равно не ходит! Ты же сам видел: гуляет в лопухах и галок в небе считает…
– Я бы тоже гулял. Разве это справедливо лишнюю неделю гонять человека на уроки за какую-то брызгалку!
– Не за брызгалку, а за всякое…
– Зинуля, ты зануда, – Винцент Аркадьевич встал. – Шагай отсюда, моя дорогая, мне надо работать.
Мальчик в окне вагона
1
Сейчас работа шла хуже. Мешали сосредоточиться посторонние мысли. И почему-то все время вспомингался тепловоз на насыпи – с усатым машинистом и мальчишкой.
Винцент Аркадьевич не устоял перед соблазном, опять сел к трубе. Но теперь насыпь была пуста. Лишь скакали по блестящему рельсу воробьи. Винцент Аркадьевич повел трубой пониже: нет ли чего интересного в других местах? В поле зрения косо поплыли дощатые дома Стахановской улицы. В одном доме на втором этаже было распахнуто окно. И… в этом окне Винцент Аркадьевич увидел уже знакомого Вовку Лавочкина.
Он узнал Вовку по звездно-полосатой рубашке. Вовка был виден по плечи (видимо, стоял у окошка на коленках). Локти он поставил на подоконник, а лицо его было скрыто кулаками и подзорной трубой, которую он в этих кулаках держал – приставил ее к глазу.
