Владислав Крапивин - Гуси-гуси, га-га-га...
— Их бытия, — вздохнул Корнелий, — в их время… А где уж нам, грешным обывателям…
— Но ведь и Хранители были в свое время простыми смертными. Со всеми слабостями и сомнениями. Они — реальные люди своих веков, это нам известно еще из школьных уроков…
При словах о школьных уроках беспокойство снова тяжело колыхнулось в Корнелии. Но все это было не важно («Да, не важно!»). Главное — удастся ли спастись. Главное — надежда.
Настоятель Петр, однако, продолжал ровным своим тоном:
— Жития Хранителей, кстати, еще не исследованная тема. Целый пласт нашей цивилизации. Масса бродячих, меняющихся сюжетов, сказок, легенд. Не переходят ли они из пространства в пространство? Взять хотя бы легенды о трубачах. Может быть, это кочующий сюжет об одном герое? Смотрите, как можно проследить трансформацию имени: Иту Дэн, Итудан, Итан, Ютан, Юхан… Впрочем, извините. Я начал развлекать вас темою, которая интересна лишь мне.
Корнелий сидел все так же, упираясь ладонями в край топчана. От напряжения болели мышцы предплечий. Особенная, горячая боль ощущалась в точке локтевого сгиба. Корнелий вдруг понял, что разболелся под пиджачным рукавом след от шприца. И сразу вспомнился такой же бурый бугорок на ноге у малыша Чижика. «Сволочи…»
— Я слышал о трубаче Юхане, — медленно, через силу сказал Корнелий. И с натугой поднялся. В брючном кармане нащупал среди легких, как лепестки, алюминиевых монеток одну — тяжелую. Взял на ладонь. Монетка показалась очень теплой, почти горячей. — Настоятель Петр, я должен сказать… я солгал вам.
Тот сделал от стены два легких шага. Наклонил набок голову.
— В чем же?
— Когда сказал, что ничего не держит меня здесь. Помните, я говорил о ребячьей сказке? Вот эти дети…
Подземный ход был, как в кино из рыцарских времен: каменный, извилистый. Лишь вместо факелов — редкие электрические огоньки в желтых плафонах.
Настоятель Петр легко и с шелестом шагал впереди. «Прелат»… Шли молча, и в такт шагам вспоминался Корнелию недавний разговор.
«…А чем вы поможете им, если останетесь? Скрасите им несколько дней или недель? Соразмерна ли цена — собственная жизнь?»
«Я не говорил — остаться. Я подумал: а если взять их с собой? На Луга… Это можно?»
«Это… наверно, можно. Больше дюжины, крупный переход, решать должен Круг Настоятелей, но нет времени. Я обязан рискнуть. В конце концов, наша общая вина, что безындексные дети до сих пор были почти вне нашего внимания. Эта проклятая беспомощность, мы можем так мало…»
«У вас будут неприятности?»
Петр коротко засмеялся:
«Не в этом дело. Нарушение Устава всегда несет опасность непредсказуемых последствий. Но это я возьму на себя. В конце концов, мы все в служении своему делу достаточно эгоистичны. Знать, что сделал больше, чем был обязан, и лишний раз прославил Хранителей — это ли не награда?» Петр опять усмехнулся.
«А ведь я тоже эгоистичен в том, что делаю, — подумал Корнелий. — Так ли уж близки и важны для меня эти ребята? Я боюсь за себя — что не смогу потом жить спокойно, если предам их…»
«Я знаю, о чем вы думаете», — осторожно проговорил Петр.
«Не трудно догадаться», — буркнул Корнелий. И не почувствовал смущения.
«Детям не так уж важны ваши побуждения. Главное, что они увидят Луга».
«Вы уверены, что им там будет хорошо?»
«Я знаю. Я несколько раз встречал мальчика, он приходит оттуда. Он обычный ребенок того мира. Удивительная отвага и ясность души. Если все они такие, можно верить, что дети там не знают обид…»
«Да помогут нам Хранители…» — шепотом сказал Корнелий и сжал в кулаке монетку.
«Да будет так…»
Теперь они шли и шли к тайному выходу, о котором, по уверению Петра, не ведали уланы. Петр оглянулся:
— Это маленькая дверца под аркой каменного моста через овраг, сверху идет монорельс. Дверцу все принимают за вход в каналы коммуникаций, она заперта. Я дам вам ключ… Детей старайтесь подвести незаметно. Для меня это, кстати, главная тревога. Если власти узнают про тайный ход, нашему делу будет нанесен большой урон…
— Я понял. Нельзя ли будет дождаться темноты?
— Нет. «Открытие врат» происходит лишь в течение нескольких минут. До этого момента осталось не более двух часов.
— Я успею.
Он успеет. Он все сделает как надо. Корнелий ощущал нервную решимость, и не было ни капли страха. Была цель. Вот, оказывается, что нужно для жизни, черт возьми! Знать, чего ты хочешь! Тогда возможен любой риск. Тогда удача — твой сторонник.
"Это не твоя мысль. Это говорил бородатый шкипер Галс из фильма «Красный огонь маяка Санта-Клара».
«Не все ли равно! Значит, не зря я смотрел эту ленту. Значит, хоть что-то в моей жизни было не зря…»
Он пробьется! У него талисман — монетка Цезаря… Уланы не успели тогда, на улице, уловить его индекс, а храм крепко экранирован, Петр сказал… Главное, переулками и садами проскользнуть к тюрьме. А на обратном пути вряд ли кто заподозрит воспитателя с ребятишками в школьных костюмах…
Коридор уперся в каменную кладку с железной дверью. Настоятель Петр из складок сутаны вынул тяжелый ключ, вставил в скважину. Замок сработал неожиданно мягко.
— Возьмите…
Ключ оттянул брючный карман. Звякнул о монетки.
— Можно идти?
— Постойте… — Петр прислушался, еле заметно отвел дверь. В сумрак вошел зеленый травянистый свет. — Сейчас пойдет поезд. Как зашумит — шагайте.
Послышался нарастающий свист и гул монорельсовых вагонов. Дверь приоткрылась пошире.
— Ну… давай. Будь осторожен. — Петр неожиданно обратился к нему на «ты». Корнелий коротко вздохнул, кивнул. И когда поезд был уже над головой, шагнул в лопухи.
…Сначала тропинкой по дну оврага, затем через большой заросший парк, а дальше глухими переулками — такой был путь Корнелия до тюрьмы. Хвала городу, где высотные районы со стеклянными офисами то и дело перемежаются путаницей старых кварталов с домами, церквами и бастионами прошлых веков.
Корнелий шел быстро, но с большой оглядкой. Конечно, он понимал, что уланы если и не махнули рукой на беглеца, то караулят его у храма. Но, во-первых, можно было опять напороться на какую-то случайность. А во-вторых, трезвые мысли — одно, а нервы — другое. Они натянуты были так, что порою в ушах начинался обморочный звон.
"А ведь это мой первый в жизни настоящий риск, — скользнула позади лихорадочной тревоги самодовольная мысль. — Мое первое приключение ".
«Дурак! — тут же оборвал он себя. — Это тебе не кино».
«А что делать, если кино въелось в мозг и печенку? — с трезвой насмешкой рассудил он о себе. — Поневоле примеряешь штаны и шпоры киногероя…»
В какое-то мгновение и вправду показалось, что перенесся в глубь стереоэкрана, в середину фильма, где режиссер умело перемешал фантастику, смертельные опасности и надежду на счастливый исход.
«Зато я живу! Черт побери, не гнию, как в последние дни, а живу!»
Возможно, это мысленное соединение с хладнокровным, решительным героем кино и помогло Корнелию Гласу в следующие полчаса.
В квартале от школьной проходной Корнелий увидел, что навстречу ему бежит старший инспектор Альбин Мук.
— Ты где? Ты… куда? — Альбин задыхался. Капли усеивали лоб и скулы. И паника металась в глазах. — Господи, куда ты девался?
Четко понимая, что произошло страшное, Корнелий упруго зажал в себе отчаяние. Не дал растечься по мускулам тошнотворн ой слабости. Сказал с изумительным хладнокровием:
— Чего ты бесишься? В соседнюю лавку ходил, ребятишки попросили.
— Пойдем. Ну, пойдем же! — Альбин ухватился за рукав. — Скорее.
— Да что случилось?
— Комиссия. Будет через сорок минут! Кто-то им капнул. Или про тебя, или что-то другое, не знаю. Но надо это… Ты извини. Все равно когда-то надо. Если тебя обнаружат, мне — хана… — Он трясся. Была в нем смесь жалкой виноватости, отчаянного страха и какой-то хорьковой агрессивности. В рукав он вцепился намертво.
«А ведь что-то такое должно было случиться, — сказал себе Корнелий. — Ты это знал. Ты этого ждал. Ну-ка, не теряй головы, мальчик…»
— Нашел, что ли, исполнителя? — спокойно, даже с каплей насмешки спросил он.
— Нет… Я сам. Ампулу раздобыл. Или — ты сам? А? Ты извини.
— Ну, пойдем, пойдем! Да не цепляйся так, никуда я не денусь. Мужик ты или истеричная девица?
— Да? Вот хорошо. Ты извини. Ты же знаешь, я к тебе всей душой. Все, что мог. А теперь — никак.
— Ладно. — Корнелий изобразил зевок. И в эти секунды сотни (нет, тысячи!) планов рождались и рушились в нем. — Мне самому осточертела эта волынка. Мышиная жизнь. Пошли.
— Ты только не обижайся.
Корнелий освободил рукав. Спросил небрежно:
— Бутылка-то есть? Дашь хлебнуть «на дорожку»?
— Ага. Это мы с милой душой. Ты только… в общем, ты понимаешь…
Мимо сонного улана они прошли на тюремный двор. Корнелий шел теперь чуть впереди. Руки держал в брючных карманах. В правом кармане — массивный ключ от двери под мостом. Все заледенело в Корнелии.