Наталья Суханова - В пещерах мурозавра
И уже Людвиг Иванович поставил ее, выбравшись в тоннель, на пол, а сам посветил в Нюнину записку, перечитывая ее, а она все твердила:
— Лучше я погибну, чем скажу хоть слово! Лучше я язык проглочу! Ни слова, буквально — ни слова!
Но Тихая больше не обращала на нее внимания. Она увидела, а может, учуяла того самого жучка, которого при первой встрече так испугались женщины и которого тщетно разыскивал Фима. Жук, по-видимому, кормился, поглаживая передними лапками муравья, а три муравья в свою очередь облизывали его. Растолкав муравьев, Тихая принялась «сдаивать» капли с его шкуры в свою фляжку.
Людвиг Иванович, спокойный за нее, двинулся с Бабоныкой дальше, и действительно, Тихая вскоре догнала их. Разочек она, правда, остановилась, чтобы пригубить из фляжки, а Людвиг Иванович предупредил:
— Смотрите, Тихая, не нахлебайтесь какой-нибудь гадости.
Но Тихая успокоила его:
— Муравль, Лютик Иваныч, гадости исть не станеть.
Однако через некоторое время она повела себя как-то странно. Сначала она захихикала. Это было так невероятно, что Людвиг Иванович даже пощупал у нее лоб. Лоб был нормальный, и они продолжали путь, как вдруг Тихая визгливым голосом заверещала:
— Хороша я, хороша, ох!
— Тихая, что с вами? — строго спросил Людвиг Иванович, но Тихая молчала.
Не успели они сделать несколько шагов, как Тихая снова заверещала:
— Хороша я, хороша, ох!
— Да она поет! — догадалась Бабоныко.
— Вы что, с ума сошли? — обеспокоился Людвиг Иванович.
Тихая вместо ответа припала к фляжке, а завернув крышку, опять заголосила:
— Хороша я, хороша!
— Хороша, тут уж нечего сказать, — рассердился Людвиг Иванович и отобрал у нее фляжку, потому что догадался наконец, что бабушка Тихая пьяна.
Тихая раскричалась:
— А хто ты такой есь? Цветик несчастный! Ха-ха, одно название — Лютик! Ха-ха-ха, брови, как усы, а сам Лютик!
И вдруг начала притопывать и вертеться, подвизгивая себе:
Мой миленочек,точно алый цвет!Я люблю яво,и разговору нет!Ух, ух, ух!
— Это что же у них, развозное пиво? — поинтересовалась Бабоныко.
— Живой бочонок! Сам обирает муравейник, а их поит!
— Никогда бы не подумала, что муравьи такие пьяницы. Впрочем, что же, культуры никакой, одна работа да темень!
Тихая уселась наземь.
— Вы идите, идите! — махнула она ручкой Людвигу Ивановичу. — А я ентого толстяка туточки обожду. Ку-у-ды вашим ликерам до его!
Жисть отда-ам, не пожалею,буйну го-олову отдам,
снова заголосила она, так что Людвигу Ивановичу пришлось поднять ее, встряхнуть и вести, не отпуская от себя, потому что она все порывалась на поиски винного толстяка.
Глава 37
Феромония
В камере куколок среди совершенно белых коконов и среди коконов рыжеватых и даже совсем темных выделялись два кокона несколько необычных. Шелковая тесьма на них была завернута не так тщательно, как на других, а из одного изредка показывался красный свет. Впрочем, эти куколки стояли в самой глубине за другими, и муравьиные няньки равнодушно пробегали мимо них.
Между тем, если бы няньки задержались, а главное, умели слушать, они были бы поражены.
На секунду засветившись красным светом, одна куколка оказала:
— Ты написала, где мы?
Другая куколка Нюниным голосом ответила:
— Да! Два даже раза!
— А что выбросила?
— Ленту и пояс.
— Ничего себе! Так мы скоро совсем голые останемся.
— Ну как, хорошо обмазался феромоном? Царапину щиплет?
— Щиплет, зато заживает, как на собаке.
Та куколка, в которой красный свет не светился, вдруг зашаталась.
— Ты чего? — спросил Фимка из своего кокона.
— Стоять устала.
— А упадешь — кто поднимет?
— Что ли, нянек нет?
Но шататься перестала.
— Ты не думай, — помолчав, сказал Фимка. — Ты только не воображай, что я жадный, — мне просто не хотелось тратить деньги на ерунду.
— Конечно, Фимочка!
— Циолковский — он же не жадный был, а стал бы он тратиться на мороженое?
— Конечно, в ракетах же зачем мороженое? Там же еда в тюбиках, правда ж, Фимочка? — по-умному ответила Нюня.
— Дело не в том, что в ракете; дело в том, что тогда бы ему, может, и до ракеты не додуматься, если бы он на всякие удовольствия кидался, а не думал о космосе.
— А я знаю — лучше всего быть космонавтом!
— Это почему?
— А потому, что тогда на планете можно же встретить кого-нибудь, кого никто никогда не видел, даже никто не думал, что такое бывает. Всякие никому неизвестные открытия!
— Эх, Нюня-манюня, а ты много кого на земле видела? Или, может, в муравейнике все открыто? Если бы все было открыто, я бы сюда не полез. Знаешь ты, например, жука-чернотелку? Не знаешь и знать не можешь! Потому что живет он, где никто жить не может, в такой пустыне, что там никогда не бывает ни капли дождя, так что ни единого растеньица не растет.
— А чего же ест жук?
— Ага, то-то, что ест? А что пьет, спрашивается? Если ни капли воды! И никаких растений!
— Ничего себе!
— А вот: горячущий ветер из далеких-далеких земель несет иссохшие крошечные остатки растений. Там бы и муравью нечем было поживиться, а жук-чернотелка умеет добывать воду из этой сухости!
— А как?
— Ну, это тебе еще не понять. Это называется биохимия. А то еще вот, это уже о муравьях, вернее, об их паразитах. Есть такой паразит, который в начале жизни должен пожить у муравья, а потом переселиться в корову. Но попробуй-ка, попади от муравья к корове. Корова ведь не муравьед и муравьями не питается. И что же тогда делают эти паразиты? Они прогрызают стенки муравьиного желудка, но тут же эти дырки за собой заделывают, чтобы муравей не подох раньше времени, а то как же тогда к корове они попадут? А потом один из них пробирается в муравьиный мозг и сводит муравья с ума.
— Ой!
— Да ты не бойся. Думаешь, этот ненормальный муравей бегает по муравейнику, на всех бросается, кусает, да? Как же, очень это надо паразиту! Ему другого надо. Ему надо, чтобы муравей, забросив все свои дела, влез куда-нибудь повыше на стебель, на травинку и висел, вцепившись в нее, и ждал, пока его сожрет корова!
— А как же он заставляет муравья? Заберется к нему в мозг и шепчет в ухо, и шепчет в ухо, да? «Бро-сай ра-боту! Бро-сай ра-боту! Лезь на траву! Лезь на траву!» Да? А муравей: «Не хочу — жарко!» А паразит: «Лезь, что говорю!»
— В жару они не лазят — в жару ведь и коровы не пасутся.
— Ага, «сейчас, говорит, жарко, можешь отдохнуть!»
Фимка, который невольно заслушался вкрадчивого Нюнишиного голоса, наконец опомнился:
— Затвердила: шепчут, шепчут! Целое утро в муравейнике — и всё сказки в голове! Много с тобой твой Фефешка разговаривал? Это же насекомые, а не люди!
— А приказы забыл, Фимочка? Значит же, есть все-таки разговор?
— Это химический разговор!
— А бабушка Тихая тоже этот разговор понимает!
— Бабушка Тихая, конечно, феномен…
— И я, и я!
— …Но и ей далеко до насекомых! Сможет она за двенадцать километров запах вот такой мошки услышать? А отличить пароль одного улья от пароля другого, хотя ни один великий химик ни в одной самой точной лаборатории бы не смог?
— Фимочка, а почему?
— Да потому, что химик-то как определяет? Того столько, этого столько! Так какой-нибудь робот с другой планеты определял бы человеческое слово. Я бы показал на маму и сказал бы: «ма-ма», а он посчитал бы: два «м», два «а» получается «ам-ам», будто я есть хочу, и потащил бы ко мне маму, чтобы я ее съел.
— Ужас какой!
— Или я показываю на льва, говорю: «пасть», а он считает, сверяет, и у него получается «спать». Он — раз и засовывает меня в пасть ко льву, да еще и песенку колыбельную поет.
— Фу, какой злой!
— Да при чем тут?!.. Вот Нюня-манюня! Я просто к примеру, как химики иногда читают живые вещества. Немножко не тот порядок — значение-то уж другое, муравей сразу поймет, муха поймет, а мы еще не всегда понять можем. Вещество это как слово, понимаешь? Даже важнее! А букв для веществ, знаешь, сколько?
Нюне очень хотелось сказать «знаю!» Страсть, как хотелось. Она ведь уже столько узнала за этот день, столько умела! Поэтому она хорошенько представила все запахи, которые помнила в муравейнике, — ей ведь казалось, что из запахов и состоит вещество! Она даже зажмурилась, хотя и так было темным-темно, представила и крикнула:
— Шесть!
— Не знаешь — так и скажи! — строго, но не очень сказал Фима. — Ну, хорошо, этого ты еще не можешь знать. Но сколько нот в музыке, знаешь? Молодец! А сколько букв в алфавите? Верно! Не так уж много, а сколько слов и песен получается! А элементов, ну, скажем, химических букв, так мы их назовем, больше ста! Вот какой это может быть богатый язык! В музыке есть симфонии, а это, может быть… феромонии.
