Жаклин Уэст - Книга теней
– Вон он! – крикнул Леопольд и бросился в коридор. – Харви, охраняй мальчика! – Харви обиженно фыркнул, но Леопольд его проигнорировал. – Мисс, несите лампу! Скорей! Мы прикроем вас с флангов – он движется к чердаку!
– Я тоже пойду! – крикнул Мортон. – Кто-нибудь, дайте мне чем светить!
Олив суматошно вскочила с колен, сжимая фонарик в правой руке, и перехватила ручку лампы в левую. Горацио и Леопольд бежали у ее ног, а следом спешили Мортон и Харви, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем можно было бы зажечь его свечу. Олив кинулась к передней спальне и остановилась перед огромной позолоченной рамой. Древний город, как и все остальные картины, почернел. На холсте осталась лишь огромная каменная арка и воины с суровыми лицами по обе стороны от нее. Но теперь в конце каменного туннеля зияла лишь чернота.
– Очки… – простонала Олив. – Я не могу туда войти.
– Я вас проведу, мисс, – предложил Леопольд.
– Почту за честь, миледи, – встрял Харви, ворвавшись в комнату и оттолкнув того в сторону.
– Я проведу, только не знаю, что будет, если войти в такую картину, – сказал Горацио.
Мгновение все просто глазели сквозь каменную арку на чернильный мрак полотна.
– Все равно надо попробовать, – проговорила наконец Олив. – Давайте все пойдем.
Одной рукой она взяла за хвост Горацио, а другой – Леопольда. Мортон, по-прежнему сжимая в кулаке погасшую свечу, свободной ладонью ухватился за хвост Харви, и все вместе шагнули за раму.
Ощущение было такое, словно их отряд прошел под водопадом – на мгновение со всех сторон обрушилась холодная, тяжелая темнота. А потом они оказались в крошечной, пыльной комнатке, ведущей на чердак. Олив отпустила кошачьи хвосты и потянулась к ручке двери.
В лицо ударил морозный воздух, но девочка не растерялась. Она уже шагнула на первую ступеньку лестницы, как вдруг что-то выбило фонарь у нее из руки. Дверь чердака захлопнулась за спиной, и Олив осталась одна.
22
Ей слышно было, как по другую сторону яростно скребутся коты. Она схватилась за ручку и потянула, но дверь не поддавалась, словно вся тяжесть мрака давила на нее, накрепко запечатывая.
– Мортон! – позвала Олив, бешено дергая дверь. – Горацио!
Если кто-то и отозвался, она этого не услышала.
Упавший фонарик отыскать так и не удалось, сколько ни шарила руками по ступенькам. Его словно сама темнота проглотила. Олив вытащила последний запрятанный фонарик из левого кармана. Он был совсем небольшой – из тех, что люди хранят в бардачке на случай, если придется в темноте менять колесо. Эх, если бы ей нужно было всего лишь поменять колесо! Она понятия не имела, как это делается, однако не сомневалась, что это куда проще, чем то, что ей предстоит.
Олив осторожно провела лучом фонарика туда-сюда по каждой ступеньке чердачной лестницы. Пауки бросались врассыпную, завидев свет, но и без них лестница была усыпана насекомыми – правда, мертвыми. Обычно Олив они нравились не больше живых, но тут она только подумала, что сейчас даже осы – и даже мертвые – кажутся совсем не такими уж страшными.
На чердаке, как и в прошлый раз, пахло пылью и старой бумагой, но в этот раз запахи были слабее – их приглушал ледяной холод. Ступеньки скрипели под ногами. Девочка продвигалась очень осторожно, при каждом шаге водя перед собой фонариком.
Добравшись до верхней ступеньки, Олив огляделась. Массивные очертания накрытой чехлами мебели и нагромождение коробок превращались в темноте в расплывчатые горные хребты. Она обвела комнату тоненьким белым лучом.
Темнота обманывала глаза, то окутывая силуэт старого шкафа угрожающей тенью, то превращая вешалку для шляп в оскалившийся скелет. Олив слушала, как сердце бешено колотится в ушах, мечтая, чтобы что-нибудь – что угодно – нарушило зловещую тишину.
А потом кашлянула и начала петь.
Петь она умела не очень-то хорошо, зато очень громко. Начала девочка с песни «Мой огонек» [3] , потом перешла на «Пусть солнышко сияет» [4] , потом спела все куплеты «Свечи на воде» [5] , какие только смогла вспомнить. Вспомнила она немного, поэтому пришлось повторить припев раз пять или шесть. Пока длилась песня, ощущение одиночества становилось самую капельку слабее.
Тьма, казалось, прислушивалась. Олив медленно кралась по чердаку, в свете фонаря разглядывая громоздившиеся друг на друге вещи. При каждом ее движении тени на скошенных стенах дрожали и извивались, будто черный дым.
Она принялась петь все, что помнила из песни «Светлячок, свети!» [6] , и тут фонарь моргнул и выключился.
– Сияй, сияй… – прошептала она, и ее дрожащий голос потух вместе со светом.
Рука затряслась. Фонарик выскользнул из пальцев и со стуком упал на пол. Конечно, он и так был слишком мал, чтобы им можно было вправду защититься. Это словно драться на дуэли зубочисткой. Но все равно он успокаивал. На руке по-прежнему висела лампа, но это было ее последнее оружие. И она знала, что его нужно приберечь.
Во мраке позади послышался шорох. Что-то холодное коснулось щеки. Олив резко развернулась, но там ничего не было. По крайней мере, ничего, что можно было бы увидеть.
Холод сочился со всех сторон. Тени все густели и густели, напоминая грозовые облака, которые перед самой бурей стягиваются в одну огромную тучу.
Тут Олив ощутила, как по руке пробежало что-то холодное и скользкое. В горле поднялся крик и едва не вырвался изо рта, но столкнулся со стиснутыми зубами и в итоге вылетел через нос. Девочка бросилась к лестнице, но на полпути вспомнила, что дверь не открывается. А по другую сторону ее ждут Мортон, Горацио, Леопольд и Харви. Должно быть, они вслушиваются, прижавшись ушами к двери. Они услышат, как Олив бежит обратно, и поймут, что она сдалась.
Девочка остановилась и медленно повернулась к центру чердака.
– Я тебя не боюсь, – сказала она темноте. Голос вышел слабым и дрожащим. Олив сделала глубокий вдох и повторила: – Я тебя не боюсь, Олдос МакМартин! И еще, по-моему, художник ты не особенно хороший!
На этот раз ее слова заполнили весь чердак. Темнота на мгновение отпрянула, а потом ринулась к ней, обхватила со всех сторон, морозя голую кожу. Руки и ноги налились невыносимой тяжестью.
Зубы у Олив стучали, но она сказала самым своим беззаботным тоном:
– Это ты так пытаешься меня испугать? Ничего не получается.
Она тихонько сдвинулась к центру комнаты, растирая ладонями замерзшие руки и плечи, и стукнулась ногой о какую-то большую деревяшку со скрипучими петлями. Боязливо протянула руку. Это было зеркало – старое зеркало на подставке, высотой в человеческий рост. И в голове у Олив замерцало крошечное зернышко – идея, из которой вырос план.
Действовать пришлось быстро. На чердаке стоял мороз, ледяной воздух жалил горло и легкие, и все же она заставляла себя шевелиться. Хоть темнота до сих пор стояла кромешная, остальные чувства начали приспосабливаться. Никогда еще она ничего не слышала так четко и ясно; никогда не задумывалась, сколько информации приходит с кончиков пальцев. Девочка стаскивала пыльные простыни со старой мебели, торопливо проводила ладонями по поверхности и растаскивала вещи по нужным точкам.
Поначалу, когда из темноты стали появляться странные видения, она подумала, что у нее просто разыгралось воображение. Олив помнила, что если долго смотреть на свет, а потом закрыть глаза, то его очертания останутся у тебя под веками. А если слегка нажать пальцами на закрытые глаза, во мраке иногда вспыхивают и скачут цветные пятна, будто новогодняя гирлянда, накрытая черной бумагой. Так что когда в темноте мимо ее лица скользнуло что-то длинное и змееподобное, она решила, что зрение просто играет с ней в игры. «Показалось», – повторила себе Олив, краем глаза заметив, как в воздухе плывет нечто с выпученными глазами и длинными клыками. Но когда скользкая, холодная и чешуйчатая тварь медленно протащилась у нее между щиколоток, она поняла, что это никак не может быть просто ее воображение.
Страшно хотелось протянуть руку и щелкнуть выключателем. Но нет. Ей снился кошмар, и она никак не могла проснуться.
Несмотря на холод, голая кожа, словно сыпью, покрылась капельками пота. Олив растерла руки и крепко обняла себя за плечи. На секунду ее охватило такое отчаяние, что хотелось упасть на пол и зарыдать. Она понимала, что наверняка заснет и замерзнет насмерть, но по крайней мере тогда все кончится. И никакие холодные склизкие угри с огромными глазами и зубами больше не будут ползать по ней в кромешной черноте.
– Ты этого и добиваешься, да? – шепнула Олив во тьму.
Ответа не было.
Олив тряхнула сначала одной ногой, потом другой. На них ничего не было – уже не было, по крайней мере. Сделав глубокий дрожащий вдох, она вернулась к делу.
Вокруг снова поплыли серые сгустки тени с длинными хлесткими хвостами. У одних были клювы, длинные носы, у других когти, которые с силой рассекали темный воздух. Девочка не обращала на них внимания – или делала вид, что не обращает. Они всего лишь пытались отвлечь ее, запутать. Настоящая опасность по-прежнему таилась во мраке, не давая себя увидеть. Она опять принялась мычать «Пусть солнышко сияет» нарочито беззаботно, двигая и расставляя мебель.
