Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч
— Волька! — повысила она голос. — Мне не нравится твоё мычание. Говори прямо: чья это овчарка?
— Ничья… То есть раньше была ничья, а сейчас моя.
Светлана Александровна порозовела от возмущения:
— Неужели ты унизился до лжи? Я была о тебе лучшего мнения. Отвечай: чья собака? Один её ошейник стоит десятки рублей…
Она думала, что ошейник украшен цветными стекляшками.
Сейчас не на шутку рассердился под кроватью Хоттабыч. Рассердился и весьма обиделся. Ему очень хотелось дать понять этой почтенной, но наивной женщине, что не таков Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, чтобы дарить своим лучшим друзьям грошовые стекляшки, и что не десятки, а многие тысячи рублей стоит этот поистине бесценный ошейник. Но он вовремя удержался. Он уже понимал, что подобной похвальбой только ещё больше усложнит Воль-кино положение.
Правдивый и прямодушный, он не мог не одобрить того, что Волька не хотел прибегать ко лжи, даже самой безобидной, и понял, что единственный выход — свести на нет всё это недоразумение, и самым решительным способом.
«Ладно, — подумал он, ухмыляясь себе в бороду, — придётся моему доброму и правдивому другу ещё некоторое время пожить без собственной собаки… И пусть его не томят до поры до времени мечты о собственной собаке!»
Из-под кровати донёсся еле слышный тоненький хрустальный звон, и собаки не стало, словно её корова языком слизнула.
— Волечка, — сказала Светлана Александровна, начисто забыв, о чём только что шёл разговор, — если позвонят из парткома или Сергей Сергеевич, скажи, что я буду через час-полтора… Кстати, ты не знаешь, к кому это в тридцать седьмую квартиру сейчас поднимался доктор?
— Наверно, к Гоге.
— Разве он заболел?
— Кажется.
— Кажется?.. Разве он не твой товарищ?
— Ну да, товарищ!..
— Мне стыдно за тебя, юный пионер Костыльков! — сказала Светлана Александровна, повернулась и вышла из комнаты с каменным лицом.
— Ну и ну, — сокрушённо вздохнул Волька и решил навестить Гогу, лишь только от него уйдёт доктор. — Хоттабыч, а Хоттабыч!
Из-под кровати не было никакого ответа.
— Ушёл! — с досадой проворчал Волька. — Как раз когда с ним надо посоветоваться, его нет. Ну и джинн!..
А Хоттабыч тем временем устраивался поудобней в тридцать седьмой квартире, на этот раз под кроватью так странно занемогшего Гоги. Ему было любопытно послушать, как будет беспомощно барахтаться в поисках правильного решения старый доктор, который, конечно, и понятия не имел, с каким могущественным и необычным противником ему предстояло вступить в бой…
И пока Волька, воспользовавшись отсутствием Хоттабыча, уселся за учебник географии, а старый джинн притаился под Гогиной кроватью, вот что происходило в комнате, где возлежал на высоких подушках самый удивительный из пациентов старого доктора из неотложной медицинской помощи!.. Его звали Александром Алексеевичем, этого бывалого и очень знающего доктора, и мы нарочно подчёркиваем это имя, чтобы вы знали, какой это настоящий врач, если вам когда-нибудь придётся с ним столкнуться.
— Наталья Кузьминична, — ласково обратился он к безутешной Гогиной маме, — оставьте нас, пожалуйста, наедине с Гогой. Нам нужно с ним кой о чём потолковать.
— Ну-с, молодой человек, — проговорил он, когда они остались вдвоём с Гогой (Хоттабыч под кроватью был, конечно, не в счёт), — как делишки? Гавкаем?
— Спасу нет! — простонал Гога.
— Тэк-с! Ну что ж, в таком случае, давай потолкуем. Ты какие стихи любишь?
— Гав-гав-гав! — вырвалось из Гогиного рта, и Наталья Кузьминична, притаившаяся у замочной скважины по ту сторону двери, залилась слезами.
Можете себе представить, что Гога собирался произнести в ответ на вопрос Александра Алексеевича. Гогу возмутил этот вопрос. Он считал его глупым и никчёмным.
Гогин лай, однако, нисколько не удивил и не огорчил старого доктора.
— Ты не злись, — сказал он самым спокойным тоном. — Этот вопрос имеет непосредственное отношение к твоей болезни.
— Я люблю «Буря мглою», — ответил наконец Гога, вдоволь отлаявшись. — «Буря мглою небо кроет», стихотворение Пушкина.
— Прошу тебя, прочти мне его. Ты его помнишь наизусть?
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя, — начал Гога.
— Довольно! — остановил его Александр Алексеевич. — Теперь скажи мне, будь добр, каково твоё мнение о твоём товарище по классу, ну, как его там?..
— О Вольке Костылькове?
— Вот именно.
— Гав-гав-гав! — залился Гога пронзительным лаем.
— Ты словами, словами выражайся.
— Гав-гав-гав!.. — отвечал Гога, беспомощно разводя руками. Дескать, и сам рад бы словами, да не могу, не получается.
— Понятно… Хватит… Хватит, говорю!.. Так-с! Ну, а каковы остальные ребята в вашем классе?
— В нашем классе? — усмехнулся больной Гога. — В нашем классе, если вы хотите знать, все ребята гав-гав-гав!..
— Ну, а насчёт меня у тебя какое мнение? Ты валяй, не стесняйся. Каково твоё мнение обо мне как о докторе?
— Как о докторе? Как о докторе я о вас думаю, что вы порядочный гав-гав-гав!
— Замечательно! — совершенно искренне обрадовался Александр Алексеевич. — Ну, а о твоей маме какое у тебя мнение?
— Мама у меня очень хорошая, — сказал Гога, и Наталья Кузьминична за дверью снова залилась на этот раз счастливыми слезами. — Она только иногда бывает гав… — Он вздрогнул и замолк. — Нет, она у меня вообще и всегда очень хорошая.
— Ну, а о вашей классной стенгазете у тебя тоже имеется мнение? — спросил, только для очистки совести, старый доктор. Он уже окончательно понял, в чём сущность редкой болезни его молодого пациента. — Протаскивали там тебя иногда?
На этот раз Гога пролаял битых две минуты. Хоттабычу под кроватью даже надоело слушать. А Александр Алексеевич наслаждался этим лаем, словно это не лаял Гога Пилюкин, прозванный за свой мерзкий характер Пилюлей, а какой-то отличный певец пел лучшую из арий своего репертуара.
Дав Гоге отлаяться досыта, Александр Алексеевич довольно потёр руками.
— Комиссии всё ясно, — сказал он. — Наталья Кузьминична, попрошу вас в комнату!
Вошла Наталья Кузьминична, вытирая отсыревшим носовым платком покрасневшие глаза.
— Надо вам доложить, — сказал Александр Алексеевич, пригласив её присесть, — что я последнюю ночь, по существу, не спал, просматривал медицинскую литературу, размышлял. В специальной литературе я ничего похожего на случай с вашим сыном не нашёл…
Бедная Наталья Кузьминична встревоженно ахнула.
— Не огорчайтесь раньше времени, дорогая Наталья Кузьминична, — остановил её старый доктор, — дело ещё не так страшно. Читал я, читал… думал, думал и потом, конечно, не мог уснуть. Тоже ничего особенного — дело стариковское. Чтобы отвлечься от своих мыслей, я взял томик арабских сказок «Тысяча и одна ночь» и прочитал там, между прочим, о том, как один волшебник, точнее говоря — джинн, превратил одного неугодного ему человека в собаку. И тогда я подумал, что если бы существовали на свете джинны (Хоттабыч под кроватью обиделся) и если бы один из них захотел наказать человека, ну мальчика, предположим, за то, что он сплетничает, ябедничает, плохо отзывается о своих близких, то он мог бы заклясть его таким заклятием, чтобы тот лаял каждый раз, когда захочет сказать гадость. Только что мы с вашим сыном по душам потолковали, и оказалось, что он, ни разу не пролаяв, прочитал стихи Пушкина, почти ни разу не тявкнул, говоря о вас, Наталья Кузьминична, и почти всё время лаял, говоря о своих товарищах и о классной стенгазете, в которой, видимо, иногда прохаживались на его счёт… Вы понимаете мою мысль? Я, кажется, ясно выразился?
— Вы полагаете, — задумчиво протянула Гогина мать, — что…
— Вот именно. Конечно, никаких джиннов в природе не существовало и не существует. (Хоттабыч снова, на сей раз не на шутку, обиделся.) А существует очень своеобразная психическая травма у вашего сына. Я должен вам сказать со всей ответственностью, что он будет и впредь лаять…
— Боже мой! — всплеснула руками бедная женщина.
— …лаять каждый раз, когда вздумает сплетничать или ябедничать, вообще когда он будет пытаться говорить гадости. И тогда все будут называть его не Гога Пилюкин, а Гавгав Пилюкин. А когда он подрастёт, его будут, за глаза конечно, величать не Георгий Васильевич, а Гавгав Васильевич. Как видите, ваш сын может оказаться в весьма незавидном положении. Зато, если он твёрдо возьмёт себе за правило не ябедничать, не сплетничать, не портить хорошим людям жизнь, я вам головой своей отвечаю, что лай у него прекратится навсегда.
— «Гавгав Васильевич»! — ужаснулась бедная Наталья Кузьминична. — Даже подумать страшно! Я бы этого просто не пережила!.. А лекарства!.. Может быть, вы всё же пропишете ему какое-нибудь лекарство?
