Дэвид Алмонд - Глина
— Откуда ты явился, Ком?
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
Веду его дальше. Выше больница Королевы Елизаветы, вся в огнях. Туда мы не подходим. К воротам сворачивает «скорая помощь».
— Это, Ком, больница. Тут мы почти все родились. Явились в этот мир.
Он опять переводит взгляд на меня.
— Сначала нас вообще нет, — говорю. — Потом мы возникаем у мамы в животе, потом вылезаем оттуда и попадаем в мир.
Воет сирена. Появляется еще одна «скорая помощь».
— И там же многие из нас уйдут из этого мира, — говорю. Потом задумываюсь над тем, что сказал. — Вернее, уйдет какая-то наша часть, — говорю.
Думаю дальше.
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
— Просто иди за мной, — говорю.
Теперь мы спускаемся вниз. Я перечисляю названия. Почта. «Гнедая лошадь». Клуб «Ветреный уголок». Свиноферма Ласки вон в той стороне. Рыбное кафе. Книжная лавка Джорджа Лэнга. Магазинчик Пирсона, там продают вкусный вареный бекон, бурый эль, масло в бочонках. Модный магазин Мей с его дурацкими финтифлюшками.
Дорога круто спускается к площади. Мимо топает какой-то пьянчужка, приподнимает кепку, пошатывается.
— Привет, парнишка и верзила нездешний, — говорит он, хихикает, спотыкается, рыгает и бредет дальше.
— Это Джордин дядя Джо, — говорю. — Ничего, он все забудет.
Проходим мимо кофейни Дрэгона. Рассказываю, что мы туда все ходим, и стар и млад, там шепчут друг другу тайны, и пересказывают разные истории, и учатся курить, и там же влюбляются. Рассказываю, что мороженое там самое вкусное на свете, и горячий молочный коктейль я тоже впервые попробовал там. Веду его дальше, показываю кинотеатр «Корона», и «Танцевальный дворец», и магазины на Хай-стрит, толчею товаров в тамошних витринах, и вижу наши с Комом отражения в стекле, и останавливаюсь, и чувствую, что сердце сейчас перестанет биться — так это странно.
— Видишь, Ком? — шепчу. — Это ты, а это я. Мы вместе в этом мире.
Подходим к витрине ближе. Стоим посреди улицы. Смотрим на самих себя, а они — на нас. Я машу рукой.
— Подними руку, — говорю, и Ком поднимает руку и будто бы тоже машет.
Веду его дальше. Показываю закрытые ворота, за которыми пункт приема металлолома, переулок, в котором находится дядина типография. Рассказываю, какие у Майерсов подают пироги и бутерброды со свининой, рассказываю о судачащих взрослых и играющих детях, которые заполняют эти улицы днем. И вот впереди начинает маячить церковь Святого Патрика.
— А там живет Бог, — говорю. — Вернее, мы считаем, что Он там живет. А может, Он повсюду, но там Он больше всего, там мы к Нему ближе. Ну, или что-то в таком духе.
Облака бегут, и поэтому кажется, что шпиль вот-вот опрокинется. Я смотрю, как он заваливается, но это, понятное дело, обман зрения, ничего ему не будет.
— Все сотворил Бог, — говорю я. — Он за всем приглядывает и все знает.
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
— А может, Он больше за нами не приглядывает и ничего уже не знает, — говорю. — Вот ты что думаешь, Ком?
Ничего, понятное дело.
Я наклоняюсь к нему совсем близко.
— А ты, Ком, веришь в Бога?
Молчит, понятное дело.
Стоим вместе, в молчании, во тьме, и никакого ни в чем смысла.
— И что мне с тобой делать? — вздыхаю.
Опять нет ответа. Мы стоим в молчании, минуту за минутой, и Ком делается мертвенно-недвижным.
— Ты что, ушел, Ком? — Шепчу и знаю, что часть меня, очень большая часть меня хочет, чтобы он ушел, чтобы превратился обратно в безжизненный ком глины, чтобы никогда не возвращался.
Дотрагиваюсь до него. Холодная глина.
— Ком? — шепчу.
И чувствую, как в него снова вливается жизнь.
— Пошли дальше. — Вздыхаю. — Покажу тебе, куда мы уходим, когда уходим.
49
Чтобы пройти в ворота, ему приходится нагнуться. У летучих мышей самая пора. Парочка сов охотится, ухает. Облака вокруг луны расступились. Мы идем дальше, под ногами Кома скрипит на дорожке гравий.
— Это кладбище, — говорю я. — Здесь похоронены тысячи людей. Многие мои родственники. Мои предки.
Показываю на древние, скособоченные надгробия. Показываю могилы Брэддоков.
Опять получается, что я перечисляю имена. Пригибаюсь к самой земле и в лунном свете читаю, что написано на камне:
— Элизабет Грейс Маккракен. Родилась в тысяча семьсот восемьдесят девятом году. Вернулась к своему создателю в тысяча восемьсот семьдесят восьмом. Возлюбленная жена такого-то… Возлюбленная мать таких-то… Уильям Эдвард Карр. Джорджина Фэй…
Хочу объяснить так, чтобы он понял, — хотя знаю, что не поймет, что все это выше его понимания.
— Нас приносят сюда, когда из нас уходит жизнь, — говорю. — Когда от нас остается одно только тело, нас закапывают в землю.
Он поворачивает ко мне пустые провалы глаз.
«Отдай приказание, повелитель».
— Прах к праху, — говорю и тут понимаю, что вещи, которые я сейчас говорю, которые мы все говорим, выше и моего понимания.
Иду дальше. Веду его мимо новых могил. Продолжаю по дороге перечислять имена. Скоро мы оказываемся у ограды, которая отделяет кладбище от шоссе. Приготовленная пустая могила, через яму перекинуто несколько досок, рядом — холмик земли. Я отодвигаю доску. Всматриваюсь во тьму.
— Вот она какая, земля, Ком. Из нее мы зарождаемся и в нее уходим.
Нагребаю землю в ладонь. Скатываю в шарик. Бросаю его вниз, в темноту.
— Земля к земле, — говорю. — Глина к глине.
Стоим рядом у края могилы.
— Сюда уйдет Чарли Черрис, — говорю.
«Отдай приказание, повелитель».
Я бросаю вниз еще горсть земли. Поворачиваюсь, он идет следом.
— А теперь нам обратно в сад, — говорю.
50
Полицейские вывесили объявление, его можно прочитать в свете луны: «ПОСТОРОННИМ ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН». Череп и кости отливают белым. «ОПАСНАЯ ЗОНА».
Я веду Кома мимо, в разрушенные ворота.
— Это самое древнее место во всем Феллинге, — говорю, пока мы продираемся сквозь боярышник в сторону каменоломни. — Здесь ты зародился, — говорю. — Помнишь?
Указываю на край каменоломни.
— Отсюда упал Череп. Ты был тут со Стивеном Роузом. Помнишь?
Подходим к глинистому пруду. Я выуживаю горсть глины.
— Это ты, — говорю.
Размазываю глину ему по груди. Она высыхает, становится частью его. Он никак не реагирует.
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
Беру еще горсть. Вылепляю крошечного человечка.
— Оживи, — шепчу, и, хотя глина так и лежит мертвым грузом, в ней теплится воображаемая жизнь.
Сможем ли мы со Стивеном населить весь сад такими существами? Сможем заселить целый новый мир? Перед глазами видение: наши уродыши мельтешат в траве. Вижу их рядом со змеями и с лягушками, и перепелятник парит сверху. Вижу, как они разбегаются из сада по всему миру. По телу проходит дрожь, сметает видение, я разжимаю ладонь, и комок глины с плеском падает обратно в воду.
— Это было совсем недавно, — говорю. — Ты лежал здесь на земле. А мы были рядом, Стивен Роуз и я. Ты был ужасно красивый. Мы создали тебя, и мы просили тебя ожить, молились, чтобы ты ожил. Я хотел поверить в то, что жизнь может войти в тебя, так же как она выходит из мертвых. Я хотел поверить, что прах к праху может означать «из смерти в жизнь», так же как оно означает «из жизни в смерть». Но ты ведь меня не понимаешь, верно? Все это выше твоего понимания, да и моего тоже.
Я вздохнул, вдруг осознав бессмысленность своих слов.
— Я всего лишь мальчишка, — говорю. — Ты — всего лишь ком глины. Мне со всем этим не справиться. Я не знаю, зачем я в это ввязался и зачем спутался с этой гнидой Стивеном Роузом!
Смотрю в небо. Там плывет луна. Ночь проходит мимо. Я вдруг подумал про Джорди — как мы шатаемся с ним по улицам, смеемся и перешучиваемся. Вспомнил, как мы расставляли ловушки в каменоломне. Вспомнил про драки со Штырем и Скиннером. Вспомнил, как Трёп Паркер вылавливает из воздуха мармеладки. Вспомнил Марию — ее лицо, кожу, голос, ее губы на моих губах.
— Пошло оно все, я хочу жить своей жизнью! — говорю.
«Отдай приказание, повелитель».
— И на фиг мне нужен здоровенный безмозглый ходячий ком глины!
«Отдай приказание, повелитель».
Я попытался заглянуть поглубже в его платановые глаза.
— Хочу, чтобы ты лег, Ком, — бормочу. — Мы всю ночь ходим. Ты, наверное, устал. Ложись.
Нет ответа.
— Выполняй, Ком.
Взял его за руку, осторожно тяну вниз, к земле.
— Ну пожалуйста, Ком.
«Повелитель».
— Ложись. — Уже громче: — Ложись. Не двигайся!
Он послушался. Сел на землю, медленно повернул ко мне лицо.
— Хорошо, — говорю. — Умница, Ком.
«Повелитель. Мой повелитель».
