Лине Кобербёль - Последний дракон
— Пошли! Поднимайся с постели! Там какой-то тип очень хочет встретиться с тобой.
— Что?.. Встретиться?
Он почти вырвал меня из койки.
— Пошли! Всю свою болтовню прибереги на потом.
Я была вовсе обалделая от сна и снов, а голова болела от спертого воздуха в закутке.
Но он крепко держал меня за руку, и не успела я глазом моргнуть, как он уже тащил меня по трапу на палубу. Но когда он хотел было уже спуститься вместе со мной на набережную, я уселась, не желая двинуться с места.
— Погоди! Куда мы?.. Где Нико?
— Он ждет нас! Идем, девчонка!
Но я ему не поверила.
— Что ты собираешься сделать со мной? — спросила я, вспомнив его болтовню о торговле и выкупе. Неужто он нашел кого-то, кто хотел бы заплатить за меня?
Ворона окинул меня коротким невыразительным взглядом. Затем кивнул — всего лишь один раз, да и то слегка, но то был явно условный знак, потому что я внезапно перестала видеть. Кто-то накинул мне на голову одеяло, и, как я ни сопротивлялась и ни пыталась кричать, ничего не помогло: одеяло приглушало звуки. Они вертели меня и обвязывали веревкой, будто какой-то сверток, будто пакет, который кто-то заказал и заплатил за него.
«Где же Нико? И где же Кармиан, когда такое творится? Ведь ее на другой койке в закутке уже не было».
Меня подняли и стали передавать из одних рук в другие. Мое бедро наткнулось на что-то твердое, думаю на борт, и тогда я начала падать, да так круто, что испугалась, как бы они меня не уронили. Но кончилось тем, что повисла на плече кого-то из них, ясное дело, не на плече Вороны, а одного из его команды.
— Нико! — заорала я так громко, как могла. — Где ты?
— Тихо! — прошипел тот, что нес меня. Голос его прозвучал вроде как голос Энока. — Тебе что, хочется, чтоб караульщики в гавани услышали нас?
Караульщики в гавани? Краткий миг я раздумывала, не крикнуть ли еще громче. Но нет. Этого я, несмотря на все, не хотела. Если б мы все же не были на пути в объятия Дракана, пожалуй, не было никакой причины просить вдобавок еще и об этом. Однако же если они собирались продать меня не Дракану, то кому же тогда? А что они сделали с Нико? Я не верила, что он добровольно пошел бы на такое!
— Спусти меня на землю, — попросила я. — Я могу прекрасно идти сама.
— Местер? Она говорит…
— Нет! — коротко отрезал Ворона. — Никогда не знаешь, что выкинет этакий тролль-подменыш[15]. Смотри держи ее как следует.
Энок еще крепче обхватил мои ноги. Что он представлял себе? Что я удеру от него?
Где-то поблизости громко и злобно затявкала собака, и тут же семь-восемь других собак также начали лаять.
— Мерзкие твари! — пробормотал Энок. — Они ведь перебудят весь город.
— Прибавь-ка немного шагу! — сказал Ворона. — Чем раньше мы придем, тем лучше!
До чего же противно было ничего не видеть. Так бояться и вдобавок еще не видеть, что происходит. Я пыталась высвободить руку, но корабельщики не вяжут узлы, которые сами по себе могут развязаться. Я слышала шаги мужчин, сначала по деревянным доскам, а потом по гравию и брусчатке. Я слышала лай собак. Я слышала и ощущала, как Энок все сильнее и сильнее задыхался оттого, что тащил меня. Но я ничего не видела.
— Не понесешь ли ты ее немного? — застонал он, задав вопрос кому-то другому.
— Ты что, не можешь нести даже такую хилую девчонку? — раздался в ответ дразнящий голос.
— Тихо! — злобно шикнул Ворона. — Мы пришли. Держите язык за зубами и не мешайте говорить мне. Народец здешний куда как непрост!
Послышалось легкое постукивание в дверь, а затем звук отпирающейся щеколды.
— Войдите! — раздался чей-то свистящий голос.
Корабельщики послушно вошли. И дверь тут же закрыли и заперли за нами.
— Посадите ее! — велел Ворона.
Энок сделал, как ему велели. Я была не в себе, после того как долго висела вниз головой: голова моя кружилась и я не в силах была держаться на ногах.
— Дайте мне взглянуть на нее!
Новый голос — чужой и вместе с тем на удивление хорошо знакомый!
Веревку развязали, и я наконец-то освободилась от омерзительного одеяла. Мы находились в маленькой горнице с низким потолком, почти пустой. Стол, скамья, очаг. И у очага стоял…
Мое сердце подпрыгнуло и застучало так, что я чуть было не впала в беспамятство. Ведь это невозможно…
Но…
— Отец?
Это слово сорвалось у меня с губ, хотя я этого вовсе не хотела. Но тут он шевельнулся. И я знала уже, что все-таки никакое это не чудо. То был не Сецуан. Он походил на моего отца, походил так, что у меня щемило в груди, когда я глядела на него. Но хотя руки его умело охватывали флейту, то не были руки моего отца, да, кроме того, были еще кое-какие отличия: складка у рта, форма подбородка и носа. То был не мой отец. Отец мой умер. Ведь я это хорошо знала, и все же ощущение было такое, будто он только что умер вновь.
— Мое имя — Ацуан! — произнес он. — А ты, должно быть, дочь моего брата.
Глаза его были такими же зелеными, как и мои. Точь-в-точь такими же зелеными, как у моего отца. У него не было никакой серьги со змейкой, но пряжка на плаще была той же формы — змейка из серебра, с мелкими зелеными драгоценными камешками вместо глазок. Должно быть, это правда. Он — мой дядя! Брат моего отца!
— Ты ничего не скажешь? — спросил он.
— А что, по-твоему, мне говорить?
Мои слова прозвучали куда строптивее, чем мне хотелось бы. Я ведь не была строптива. Мне лишь казалось, будто кто-то треснул меня по голове чем-то тяжелым.
— Ты можешь сказать мне, как тебя зовут.
То были первые слова, что сказал мне отец: «Как тебя зовут? Я ничего тебе не сделаю. Я очень хочу узнать, как тебя зовут!»
Однако же он кое-что сделал мне. Причинил мне как зло, так и… так и добро, что бы там ни говорили другие.
— Ее зовут Дина, — сказал Ворона, которому явно показалось, будто я медлю с ответом. — Дина Тонерре. Она — дочь Пробуждающей Совесть.
— Да! — кивнул Ацуан. — Эта мятежная Мелуссина. Ее-то мы помним хорошо.
Что-то таилось в том, как он произнес слово «мы». Словно весь род его, стоя за его спиной, глазел на меня. Этого никогда не делал мой отец, хотя никакого сомнения в том, что он хорошо знал, откуда он родом, не было. Пожалуй, только тогда я начала страшиться Ацуана.
Моя мать бежала сломя голову от моего отца, да, это так, но куда страшней был его род. И была какая-то… какая-то самодовольная глупость в том, как глядел на меня Ацуан. Будто я была его собственностью. Нет, не его — их рода. Я избавилась от них поначалу, когда была в лоне матери. Но теперь им хотелось получить меня обратно. И они хотели заплатить за это кругленькую сумму. Достаточную, чтобы удовлетворить алчную душу Вороны.
Если б он попросту хотел купить меня и взять с собой в Кольмонте или куда-то далеко-далеко, не спрашивая, хочу я этого или нет. Я глядела в то лицо, что так сильно походило на лицо отца и все же не было его лицом. Ацуану я была не по душе.
— Это флейта моего отца, — сказала я, чтобы выиграть время.
— Да! — только и вымолвил Ацуан.
— Могу я получить ее назад?
— Он что, отдал ее тогда тебе?
И снова в глазах этот блик — блик не только любопытства — интереса, алчного внимания. Словно кот глазеет на мышь.
Я кивнула:
— Теперь она моя.
Он взвешивал мои слова. А потом протянул флейту мне:
— Дай мне послушать!
Это было испытание, это я знала хорошо. Он хотел послушать, есть ли у меня Дар Змеи. Но флейта была и оружием, которое он протянул мне, и я намеревалась пустить ее в ход. Я приложила флейту к губам и выдула первые звуки.
Поначалу это звучало ужасно. Во рту у меня пересохло, и мне не удавалось как следует настроить губы. Ворона издал короткий презрительный смешок.
— Ну и музыкантша! Просто замечательная! — произнес он. — Коли тебе хочется заполучить ее ради прекрасной музыки, сбавь цену.
Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, хотя, собственно говоря, мнение Вороны о моей игре на флейте было последним, что могло меня огорчить. Но я взяла себя в руки. У меня была одна-единственная возможность. И я не имела права ее упускать.
Я надула губы, как учил меня отец, и снова заиграла.
Это не была мелодия. То было куда большее. Шум ветра в трубе. Потрескивание пламени.
«Здесь тепло, — пела флейта. — Тепло и прекрасно. Здесь можно посидеть и чуточку отдохнуть».
Ворона сел. Один из корабельщиков зевнул.
«Уже поздно, — пела флейта. — Полночь. Подумать только, как чудесно было бы лежать в своей постели… тепло и уютно… постели…»
Энок прислонился к беленой стене. Голова его упала на грудь.
Я заставила звуки стать тяжелее, медленнее, спокойнее. Будто тело твое тяжелеет, когда засыпаешь. Будто сердце твое бьется медленнее. Будто дыхание твое становится куда спокойнее.
