С. Гроув - Стеклянная карта
– Так вы из Пустошей? – Тео подался вперед.
Миссис Клэй посмотрела ему прямо в глаза:
– Да.
– И я тоже!
– Я так и предположила. Поэтому, думается, выслушав мою историю, ты поймешь, в каком затруднительном положении я оказалась. Однако Софии придется разъяснить все как следует. Дело в том, что здешним жителям трудновато понять, каково это – жить по ту сторону, в другой эпохе…
София забралась с ногами на бархатное кресло. Голос миссис Клэй, высокий и дрожащий, заставлял позванивать фигурки под потолком.
– К тому же мне неизвестно, много ли тебе рассказывал твой дядя, – продолжала экономка, – о том, как мы с ним познакомились посреди Пустошей.
– Он мне про академию говорил, – сообщила София. – Про то, как учился в ней год или два… давным-давно. А вы там работали. Вот, собственно, и все.
– Это правда. – Миссис Клэй вздохнула. – Много лет назад он был студентом Королевской картологической академии Нохтланда – столицы Пустошей и крупнейшего города Тройственных эпох. Ты не бывала в Пустошах, София. Не знаю даже, как объяснить тебе, на что похожа эта страна. Ты, вероятно, про нее читала и от дяди слышала.
София кивнула.
– Там много областей, и каждая состоит из нескольких эпох прошлого. Нохтланд, где я родилась, – прекраснейший город. Я так по нему порой скучаю… Какие там сады! А уж если идет дождь, то настоящий ливень, не морось какая-нибудь. Жизнь там намного спокойнее и размереннее здешней… – Миссис Клэй снова вздохнула. – И в то же время это место ужасно. Там может произойти что угодно, нет ничего неизменного… – Она покачала головой, словно добиваясь ясности в мыслях. – Позволь, однако, рассказать эту историю с самого начала.
Я впервые встретилась с Шадраком более пятнадцати лет назад. Он приехал в картологическую академию Нохтланда совсем молодым человеком, чуть за двадцать. А я там хозяйство вела. Дом, знаешь ли, был в центре города, большой, каменный, старинный, с чудесными внутренними двориками и крытыми переходами. У меня было десять человек под началом, я всем заведовала – готовкой, стиркой, уборкой. В академии постоянно проживало человек пятьдесят – преподавателей и студентов. Не хвастаясь скажу, что со своими обязанностями я справлялась неплохо.
Миссис Клэй ностальгически улыбнулась. София улыбнулась в ответ, хотя, правду сказать, с трудом представляла себе эту робкую и немного рассеянную женщину начальницей. Да ей не совладать с одним подчиненным, не то что с десятью!
– Я уже несколько лет работала в академии, когда прибыл Шадрак, – продолжала домоправительница. – Мы, служащие, сразу поняли, что этот юноша преуспеет. Видишь ли, студенты с Нового Запада не так уж часто приезжают в Нохтланд. Преподаватели, конечно, собираются со всего мира, но учатся большей частью уроженцы Пустошей. Мы даже не были уверены, что на Новом Западе знают о нашем существовании. А вот Шадрак разведал про нашу академию и решил прослушать у нас курс… невзирая, уж ты прости меня, на некоторую отсталость своей родной эпохи.
За два года в Нохтланде он особенно сблизился с одной из студенток своей группы, молодой женщиной из Пустошей. Она обещала стать очень даровитым картологом. По завершении первого года, определившись со специализацией и начав индивидуальное обучение, они стали попросту неразлучны. Мы все были уверены, что они поженятся и уедут вместе. Либо к нему на север, либо на юг, в Кселу, где жила ее семья.
Однако все сложилось иначе… Шадрак первым завершил учебу, и к тому времени между ними как будто пробежал холодок. Никто не знал, что произошло. Ему нужно было всего-то месяцок подождать, пока у нее закончится практика, но он просто распрощался и отбыл. Знаешь, мне казалось, будто вместе с ним исчезла часть ее души… Она очень нравилась мне, я за нее беспокоилась… – Миссис Клэй помолчала и произнесла: – Это ее звали Верессой.
– Что? – София выпрямилась в кресле. – Так Вересса – человек?
Миссис Клэй кивнула:
– Некоторое время они с твоим дядей были лучшими друзьями.
– Но он мне никогда не говорил о ней, – нахмурилась София.
– Видимо, дело в том, что они из-за чего-то поссорились перед самым отъездом Шадрака. Мне известно лишь, что в дальнейшем они не разговаривали и не общались. Неудивительно, что он ни разу не произнес при тебе ее имени: верно, воспоминания были слишком болезненными.
София тряхнула головой:
– Он об этом не рассказывал.
– Скорее всего, причина имелась, – негромко ответила миссис Клэй. – Вы с Шадраком очень близки, ближе просто не бывает. – И она наморщила лоб. – Позволь мне продолжить.
Она налила себе еще кофе и сделала несколько глотков. Похоже, ей требовалось не только привести в порядок мысли, но и как следует собраться с силами.
19 часов ровно: миссис Клэй рассказывает о лакриме
– После отъезда Шадрака, – начала она, – Вересса затянула окончание практики. В то время она приболела – правду сказать, превратилась в тень. Думается, она твоего дядю очень любила… Когда наконец занятия завершились, она заглянула в мою комнату попрощаться, но меня на месте не оказалось. Она мне оставила коробочку засахаренных цветов… – Миссис Клэй улыбнулась. – Пережитое расставание не лишило ее доброты. Что ж… с тех пор я ее не видала. Время от времени слышала, как о ней говорили преподаватели, но Нохтланд – город не маленький. Можно всю жизнь прожить в нем, а с большинством горожан так и не познакомиться.
Потом несколько лет все было тихо. Студенты приезжали и уезжали, преподаватели давали уроки и занимались исследованиями. Для меня это были самые счастливые годы. А потом, лет семь назад, начались сплошные несчастья.
Миссис Клэй помешала кофе в чашечке и вздохнула:
– Ты прочла много книг, София, но кое-чего не узнаешь, пока сама не увидишь. В Пустошах, например, водятся твари, о которых здесь и не слыхивали. Да, да, тут то и дело поднимается шумиха из-за налетов на приграничье, ходят слухи о людях с крыльями, хвостами и чем-то там еще… Только у них все равно человеческий облик. А есть существа, которых видели очень немногие и никто не способен понять. Случилось так, что я, на свою беду, с одним из них встретилась.
Помнится, я впервые его услышала в погожее октябрьское воскресенье. Большинство учащихся проводили свой выходной, отдыхая в садах или посещая увеселительные заведения в городе. Я развесила на заднем дворе простыни, а потом присела на солнышке и стала смотреть, как ветерок шевелит белую ткань. Все мои работники разошлись, ведь было воскресенье, так что я осталась одна. В то время меня, не в пример нынешнему, тишина не пугала, скорее успокаивала. Вот и просидела я там почти полчаса, наслаждаясь солнцем и тишью. А потом… потом я это услышала. Решила сперва, что звук доносится с улицы, но он раздавался слишком близко. Он был очень негромкий, но я сразу поняла: кто-то плакал.
Я сразу забеспокоилась. Плач, повторяю, звучал совсем тихо, но проникал в самую душу. В нем такое горе звучало! Я вскочила, подумав: верно, кто-то из моих работниц спрятался поблизости, чтобы в одиночестве отреветься. Стала смотреть… И краем глаза увидела среди колышущихся простыней – кто-то бежит прочь. Я бросилась следом, но разве догонишь!
Потом плач послышался снова, уже из комнат, но из какой именно – я определить не смогла. Зато на меня саму такая грусть накатила, что слезы сами собой из глаз полились. Разом все горести вспомнились… Собрала я высохшее белье и стою себе одна посреди дворика, стараюсь понять, кто же это плачет и где… Там-то меня и нашли две девушки с кухни – стою, значит, одинешенька, и реву. Как только они подошли – и плач прекратился, и отчаяние мое сразу делось куда-то. Я их спрашиваю: «Вы слышали?..» А они только головами мотают и глядят на меня в изумлении: что такое?
А на другой день я снова это услышала. Только проснулась утром, а оно тут как тут. И опять на меня горе вселенское навалилось… Выскочила я в чем была в коридор и ну стучать в двери справа и слева! Никто ничего понять не может – у всех все хорошо, да и откуда звук идет, не разобрать. Ну и что прикажете думать? Раз слышится плач, значит кто-то прячется по углам и слезы льет. Так я решила.
А плач день ото дня стал раздаваться все чаще. Донимал меня постоянно, повсюду, даже когда другие работники рядом были. Мало-помалу и они стали его слышать…
Куда бы я ни шла, чем бы ни занималась, все время эти всхлипы. Я только и делала, что грустила, и это стало сказываться на мне. Я понимала, что рационального объяснения здесь быть не может, но поделать ничего не могла: горюю, и все тут! Плач – чтобы тебе было ясно – сердце мне надрывал. Иногда – тихий и горестный. И тут же – чуть ли не вопли, как будто существу этому муки невозможные причиняют! Вот тогда-то и пришлось мне наконец признать очевидное: меня преследовала лакрима.
