Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костёр горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис — Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято — до меня донеслось: "У Адама шишка — во, а е…ть-то некого…" Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: "Сколькоо врэммени?" — и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по рёбрам и сел за секунду до того, как он занёс ногу.
— Доброе утро, — кивнул я, хотя было два ночи. — Вы ещё посторожите, а я пойду по делам.
Всё по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета — за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба "указатель" — палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:
М Ж
Посмеиваясь, я начал делать свои дела — и…
А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает — в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но во-первых — для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.
Во-вторых — как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.
Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошёл Фирсов и пристроился рядом. Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то ещё, даже при мальчишках.
— Ты чего, окаменел? — он толкнул меня плечом и снова зевнул.
— Смотри, — я щелкнул резинкой штанов. Олег ещё не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: — Да вон туда!
Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.
— Пожар, — сообщил он.
— Лес горит? — мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.
— Да какой лес… — озабоченно сказал Олег. — Настоящий пожар. Дом горит… или ещё что-то… но построенное что-то…
— Часовые, блин! — рявкнул Колька. — Ну мы же спать хотим!
Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал — уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сонно о чём-то думал, потом встрепенулся и сообщил:
— Пойду умоюсь.
Он исчез куда-то по направлению к роднику. Через минуту поднялся и я:
— Пройдусь вокруг холма… А ты кончай жрать, завтракать будет нечем.
Естественно, что первым делом я устремился смотреть на зарево. Оно имело место по-прежнему, хотя вроде бы приугасло как-то.
— Между прочим. — Сергей подошёл почти бесшумно, — наш костёр видно издалека.
— Не так далеко, как это, — я вытянул руку. — Видел?
— В кино так горят дома, — тихо сказал Сергей. — Давно?
— Я встал — уже горело. А ребят я не спрашивал.
— Как думаешь, далеко? — быстро спросил Сергей.
— Кто его знает… Ночью огни кажутся ближе… Нет, не знаю, — решительно помотал я головой. — Но завтра мы идём почти туда.
— Ну, завтра и увидим, — хлопнул меня по спине Сергей. — Пошли к костру?
— Я пройдусь вокруг холма, — решил я всё-таки исполнить своё первоначальное намерение.
— Давай…
…От страха перед ночной темнотой леса меня излечила раз и навсегда моя первая и последняя одинокая ночёвка в лесу на берегу Прорвы. Конечно, тут не Прорва, и тут есть не воображаемые страхи — хватает и без негров; вон кто-то утробно взревел где-то за луговиной. Интересно, Фирс знает, кто там ревёт?
Гулко отозвалась земля. Послышалось многоголосое ржание, я ощутил ногами вибрацию, а через минуту различил на луговине текущую реку конского табуна. Это было красиво, мне всегда нравились кони; больше их — только волки и собаки. Я даже мечтал научиться ездить верхом, но у нас в Кирсанове это было просто негде.
Кони резко ушли куда-то влево, в урочище. Я продолжал стоять на месте, всматривался и вслушивался. Нет, ничего. Нигде — ни единого признака человека… кроме пожара. Неужели негры потеряли наш след? Хорошо бы…
Я вздохнул и зашагал вверх — к костру.
* * *Жарко было с утра, и жара была нехорошая, душная — явно собирался дождь, хотя на небе не возникло ни облачка. Но летние ливни в наших местах (а это, как ни крути, наши места!) налетают молниеносно.
— Вода — проблема, — печально сказал Андрюшка. — В котелках не поносишь, а фляжка только у Кольки есть.
— В принципе, — я затянул ремень, — можно сделать кожаные фляжки, как в Англии.
Уайнскины они называются. Только, — признался я, — я вообще-то не знаю, как их делали.
— Иди ты, — уныло предложил Андрюшка, и я пошёл — снова в головной дозор, только теперь с Серёжкой.
Санек со Сморчом отстали — им приспичило выяснит насчёт негров, и они обещали соблюдать максимальную осторожность, а потом догнать. Дело вообще-то нужное, хотя и опасное — но я про них думать забыл. То ли погода так подействовала, то ли ещё что, но я находился в невероятно напряжённом состоянии. Сергей, похоже — тоже. Я заметил, как он то и дело касается рукояти своего палаша. Смешно это не выглядело — я-то свой и вообще нёс в руке.
Мы шли в полнейшем молчании и наконец устали от этого. Ясно было, что сейчас кто-нибудь не выдержит и заговорит на отвлечённые темы, чтобы развеять напряжение.
Но посторонний разговор так и не успел начаться. Сергей, шедший впереди, вдруг как будто споткнулся, уставился себе под ноги, а потом резким взмахом руки подозвал меня. Я оказался рядом в два прыжка.
Сергей молча указал в папоротник подлеска. Я посмотрел туда — и ощутил стремительный спазм желудка.
Смяв телом — как упал на бегу, с размаху — целую полосу сочных листьев, около наших ног лежал парень постарше нас. Вернее, это я сообразил, когда разглядел его повёрнутое вбок белое лицо. А в тот момент я увидел две вещи: запутавшуюся в светло-русых волосах свежую дубовую веточку и две торчащих в спине рукояти — пустые, из двух параллельных прутьев, завершённых кольцом.
Точно под левой лопаткой. Брошенные с такой силой, что маленькие овальные гарды вдавились в кожаную куртку.
В правой руке у парня был длинный широкий кинжал, запятнанный кровью. А левая — левая сжимала отрубленную человеческую кисть, такую же гипсово-белую, как и лицо убитого…
…Второй труп мы нашли почти тут же — за двумя дубами. Это была девчонка — наших лет. Без руки и голая, только то, что она голая, не вызывало никаких мыслей.
На лице, запрокинутом вверх, искажённом мукой и залитом кровью, выделялись ярко-алые ямы на месте вырванных глаз. Уши девчонки и оттянутые под мышки груди были прибиты к дубу всё теми же длинными метательными ножами. Между широко раскинутых ног торчал вбитый толстый сук — прорвав тело, он вылез бурым от крови концом выше пупка из посиневшего живота.
Опомнился я за кустами, где меня стошнило — в несколько приёмов, пока я не начал давиться жгучей кислятиной лезущей из опустевшего желудка желчи. Судя по звукам, Сергей блевал вместе со мной, только чуть в стороне…
…К этим трупам мы не вернулись, но выиграли немного. Разве что сумели удержать девчонок — и то хорошо. А так — уже через полкилометра (когда стал отчётливым запах дыма, да и очевидно тянуло его с другого берега ручья, к которому мы вышли) прямо в воде мы нашли груду изрубленных тел, у которых даже пол опознать не представлялось возможным — ручей вымывал кровь и тёк дальше розовым… Поодаль на берегу горкой лежали отрубленные головы. Кто-то — до сих пор не знаю, кто — нашёл в себе силы их посчитать и сказал: семь голов, пять мальчишек и две девчонки в возрасте 12–16 лет.
Оба берега ручья были чёрными от крови. Мы буквально насильно заставили девчонок идти стороной, а сами двинулись напрямик. У меня по-прежнему жутко выкручивало желудок и шумело в ушах, то морозило, то швыряло в горячечный жар, а перед глазами со свистом летели — обрывками киноплёнки — кусочки увиденного только что…
…Тут, на высоком берегу ручья, было поселение — пять полуземлянок с крышами из хвороста и дранки, окружённых невысоким частоколом. Всё это было развалено, обгорело или даже ещё чадило. Тут тоже всё напрочь оказалось забрызгано кровью. Странно — меня больше не рвало.
Наверное, просто было нечем…
…Валялась обгоревшая щепа, какие-то перья, изломанное оружие… Девчонка с аркебузой — как у наших — смотрит левым глазом в небо, вся остальная голова снесена чудовищным ударом топора, мозг стынет в пыли подтёками, из ладони выпали две пули… Что-то, похожее на ворох чёрных сучьев (не сучья, но не хочешь думать — что) — у входа в одну из полуземлянок… Мальчишка года на два младше меня, привязанный лицом вниз к грубой крестовине из брёвен — лицо залито пеной, которая засохла серой коркой, дерево у губ изгрызено и окровавлено, кровью залиты ноги, земля между них, зад, а в спину с равнодушной точностью вбито короткое копьё с широким наконечником — ассегай… (Кажется, я спросил, что с ним и не понял Саниного ответа, что его изнасиловали) Ещё совсем не остывший костёр, разбросанные кости с ошмётками жареного мяса, а над этим — прибитая к покосившемуся бревну частокола голова девушки — опять ножом через обе щеки…
