Владислав Крапивин - Крик петуха
Зареветь было самое время. Филипп так бы и поступил, если бы имел дело с простым хозяином сада. Но отец Дмитрий был как бы идейный противник, и остатки гордости удержали Филиппа от унизительных воплей. Слабо упираясь, он семенил за настоятелем.
Тот привел пленника в комнату с узким, защищенным витой решеткой окном, сказал: «Посиди, чадо» — и удалился, шурша одеянием. Щелкнул замок. Филипп беспомощно переступил босыми ногами и стал озираться.
Было сумрачно, тлел в углу огонек лампады, и темнели неразличимые лики в искрящихся золотистых обрамлениях. Могучие кожаные книги стояли на полках аж до самого потолка. На покрытом бархатной скатертью столе рядом с магнитофоном «Феникс» дрыхнул серый сытый кот. На подоконнике стоял берестяной туесок с черникой и какая-то странная штука — клетка из тонких проволочных решеток с множеством разноцветных шариков. Створки окна были распахнуты, но решетка начисто исключала возможность бегства.
«Чик!.. — орал в саду невидимый воробей. — Чик!..» Он явно намекал Филиппу на предстоящие неприятности.
Раздались шаги, у Филиппа опустилось в желудок сердце, но отец Дмитрий явился не с орудием возмездия, а с корзинкой, полной «мячиков», самых отборных.
— Господь Бог милосерд, хотя его и нет, по твоему убеждению. Возьми и ступай с миром… Корзину потом не забудь принести.
— Да не надо… вот еще… — забормотал Филипп. — Мне и так хватило уж…
— Бери, бери… А коли захочешь снова, иди через калитку, она не заперта. На заборе же можно и штаны порвать, знаю по себе…
— Через калитку неинтересно, — насупленно признался Филипп.
— Ну… дело вкуса, конечно. Можешь и через забор… Держи корзину-то.
Филипп взял. Вздохнул. Сказал «спасибо». Потоптался.
— А это что? — Подбородком он показал на странную клетку с шариками.
— Это?.. Это, брат, игра такая. Хитроумная. Вроде пространственных шашек. Когда они ходят не по доске, а в трехмерном объеме, да еще с учетом проекции на дополнительные пространства… Понял что-нибудь?
— Чего не понять-то…
— Ну, дитя мое, от сомнений в себе ты не заболеешь… Даже я в этой штуке не сразу стал разбираться, хотя сам ее придумал. Давно, когда еще преподавал высшую математику в Южноморском политехе…
Филипп, стукая коленками по корзине, подошел к подоконнику. Провел глазами по блестящим проволокам.
— А если вот эти шарики… синий и красный вот так… пересекающая диагональ свободна для большого черного?
— Постой-ка, чадо, — быстро сказал отец Дмитрий. — Давай-ка поставим эту штуку на стол… Брысь ты, четвероногое… Вот так. Черный большой — это «дамка» с правом скользящего хода и поворота. А это… Нет, давай все в исходное положение.
Филипп уперся немытыми локтями в бархатную скатерть. Подпер щеки.
— У меня будут черные и желтые…
С той поры отец Дмитрий и обрел достойного соперника в игре, которую постигнуть до конца не могли даже ведущие аналитики Станции…
Матери Филиппа отец Дмитрий сказал правду. Споров о религии они больше не вели. Только иногда, охваченный победным азартом, Филипп нетактично поддевал соперника:
— А что же вам Бог-то не помогает?
— Только ему и дела такой ерундой заниматься, — ворчал отец Дмитрий, переживая очередной проигрыш. А когда наконец выиграл два раза подряд, на радостях показал Филиппу длинный розовый язык.
— А еще это… служитель культа, — сказал Филипп, крайне раздосадованный поражением.
— Грешен. Падок на соблазны и мирские радости… Давай еще разок, а?
3
Ярмарка разноцветно и горласто заполнила Гусиные луга. Уже издалека слышен был ее праздничный гул: рекламные крики динамиков, духовые марши и электронные «дзынь-бухи», слитный шум голосов, который прорезали чьи-то веселые и тонкие вопли. От всех этих волнующих звуков сердце колотилось, а ноги шагали все быстрее. Конечно, Филипп уже ни капельки не жалел, что пошел сюда. И вот ярмарка прихлынула вплотную, обняла со всех сторон. Обдала запахами свежих красок, фруктовых леденцов, бензина, лошадей, сиреневых букетов, соломы, стряпни и хлопушечного пороха. Оглушила, завертела…
В такие минуты хочется сразу оказаться везде, все увидеть, все купить, все попробовать. Мама и бабушка ухватили Филиппа за обе руки. Иначе, дело известное, — не сыщешь. Он даже не спорил, только вертел черной кудлатой головой — ошеломленно и молчаливо. Машинально жевал печатный пряник с гербом города Соловьи (непонятная птица, а под ней два скрещенных музыкальных рожка).
Было отчего закружиться голове. Справа, в пяти шагах, на сцене театра-автофургона плясали игрушечные актеры кукольной труппы «Добрый Карабас». Ниток не было — видимо, в массивной крыше фургона пряталось гравитационное устройство с заданной на весь спектакль программой… Слева небритый дядька в удивительно разноцветных лохмотьях показывал электронного попугая, который вытаскивал из коробки карточки с предсказаниями судьбы и картаво орал что-то про пиастры. Сам дядька тоже орал:
— Граждане! Если через три дня предсказание не сбудется, плюньте мне на шляпу!
Адрес дома с крыльцом, где будет выставлена для этой цели шляпа, красовался на плакате на груди у дядьки…
На длинных прилавках громоздились разноцветные груды корзин, матрешек, шкатулок. Искрились и переливались хрустально-прозрачные звери, посудины, игрушки и бусы — продукция Соловьевского хрустального завода.
Тетки в пестрых сарафанах щедро и почти задаром — по копейке штука! — раздавали сверкающих сахарных петушков на пластмассовых стерженьках с названием фирмы (потом десять таких палочек можно обменять на одного петушка).
Худой коричневый старик в белой чалме продавал длинноногих чубатых верблюжат — ростом Филиппу до пояса, пушистых и с ласковыми глазами. Филипп ринулся к ним всем сердцем. Но оказалось, верблюжата искусственные, с программным управлением…
Реяли над головами большущие разноцветные шары с клоунскими рожами. А выше их Филипп краем глаза вдруг зацепил сверкающий самовар. Тоже — летающий?
Нет, самовар висел на верхушке высокого желтого столба. По столбу натужно лез парень в синей майке и красных штанах. Метрах в трех от самовара он остановился, посидел неподвижно несколько секунд и поехал вниз.
— Филюшка, ты куда?
— Филипп, что за новости!
Но он молча волок бабушку и мать через толпу. К столбу.
Там, у подножия, сидя по-турецки на коврике, командовал полный бритоголовый мужчина с темными, как сливы, глазами и похожим на банан носом. Он продавал билеты желающим лезть за самоваром. Впрочем, после съехавшего парня желающих не было.
— Пуп-то мозолить, — говорили в толпе. — Ишь, надрывайся тут для него… Он, глядишь, билетами-то на машину себе заработает, пока кто самовар его ухватит…
— Сколько стоит билет? — неласково сказал Филипп Банану (так он мысленно прозвал хозяина столба и самовара). Его задергали с двух сторон: «Филюшка, да ты что! У нас есть самовар… Филипп, ну что опять за фокусы! Хочешь шею свернуть?»
Банан поднял глаза-сливы.
— Десять копеек… Ай, нет! Какой красивый мальчик! Лезь так. Детки бесплатно… Какой храбрый мальчик! Покажи им всем, что такое ловкость.
Филипп сунул в карман остатки пряника. Лягнув ногами воздух, сбросил растоптанные полукеды. Подвернул выше коленей свои роскошные штаны.
— Фили-ипп… — сказала мама.
Бабушка что-то шептала и постанывала. Отец посоветовал:
— На ладони поплюй.
Филипп деловито поплевал. Облапил руками-ногами гладкое дерево. Полез рывками, будто приклеиваясь к столбу.
Вокруг притихли. Только отец лупил кулаком о ладонь и басовито вскрикивал:
— Филя, давай! Жми, сынок!
Мама его дергала за рукав. Она была воспитанная, а отец, хотя и занимал интеллигентную должность старшего бухгалтера в группе снабжения Станции, часто «вел себя как грузчик с автобазы». Мама в такие минуты его стеснялась.
— Филя, не сдавайся!
Он и не сдавался. Лез. Сперва было не очень трудно ему — цепкому и легонькому. А на полпути стало ой-ей-ей, приходилось отдыхать. Но что это за отдых, если нельзя ни насколечко расслабить мускулы… Ладно, еще разок. Еще… Заболело в животе, руки и ноги немели и слабели… Ну, еще чуточку… Внизу шумел уже не только отец, а все зрители. Давай, мол, пацан, покажи этому наживале. А чего там «давай», когда уже сердце из затылка выпрыгивает и в глазах что-то черно-зеленое… Обидно до чего: самовар-то вон он, всего за полметра. Еще бы рывочек, другой — и тогда приз, и слава, и восторг ярмарочной публики…
Не осталось сил для рывка. Филипп всхлипнул и обморочно поехал вниз.
…Нет, насмешек не было. Наоборот, одобрительный гул: «Во малец! Выше всех забрался… Чемпион! Еще бы маленько… Да ему и так приз полагается, за рекорд!..»
Филипп сунул ноги в полукеды. Сказал, ни на кого не глядя:
— Конечно… У него он чем-то намазан, столб-то. Скользкий, как мыло…
