Владислав Крапивин - Рассекающий пенные гребни
– Подожди-ка! – Оська вскочил, хлопнул себя по бедрам. Остро ударился о ладонь сидевший в кармане барабанщик. “Ольчик, выручай!”
– Норик, смотри!
– Что?.. Ой, да он же оловянный, мягкий…
– Это лишь называется “оловянный”. А на самом деле из какого-то твердого сплава.
– Он не пролезет в замок…
– Подожди…
Ноги солдатика крепились к тонкой подставке размером с гривенник. “Прости меня, маленький. Другого выхода нет…” Оська сунул подставку в щель на каменном полу, потянул на себя барабанщика. Подставка легко отломилась.
Ножки барабанщика были похожи на стержень ключа с двойной бородкой.
Царапая о железо запястья, Оська опять просунул руки к замку. Солдатик ногами легко вошел в скважину. Но и только. Самодельный ключ не поворачивался. И застрял. Оська перепуганно задергал его, вытащил.
– Не получается.
– Ось, послушай…
– Что?
– Кто-то, кажется, есть там, в коридоре.
Оська замер. И надежда в нем, и страх. Но нет…
– Ничего не слыхать.
– Слыхать. У меня уши во какие… как радары. Всякий дальний звук ловят.
Оська притих снова. Теперь и ему показалось: кто-то есть в скальной толще.
– Я пойду, разведаю.
– Нет, вместе.
Крадучись, нырнули во тьму коридора. Прошли десятка два шагов, свернули раз, другой. Сперва тьма впереди была прежняя, непроглядная. И вдруг мазнул стену оранжевый проблеск.
На цыпочках, со ступеньки на ступеньку, добрались до нового поворота. И увидели то, чего не заметили по пути вниз. В конце короткого тупика светилась красноватая дуга – щель над полукруглой приоткрытой дверью. Из-за двери уже явно слышались шаги. И покашливание.
– Логово Сильвера? – шепнул Норик.
– Наверно.
Подобрались к двери и увидели в щель обширную каменную келью. Она была заставлена, завешена по стенам корабельным имуществом и обрубками дерева. Горела неяркая лампа. Зато огонь камина, вырубленного в известняковой стене, был сильный и горячий.
Между камином и голым дощатым столом ходил туда-сюда старик с большущей лысой головой, со щетиной на обвисших щеках. Седая щетина искрилась от огня. На лысине горел блик. Старик то ли напевал, то ли бормотал что-то. Он был похож на шкаф, обтянутый тельняшкой и старыми парусиновыми штанами. И двигался как шкаф. Словно воздух вокруг превратился в застывшие глыбы, и старик, хромая, расталкивал его плечами.
– Почему мы раньше-то не заметили огня? – прошептал Норик.
– Наверно, дверь была закрыта… Ну, как? Будем сдаваться?
– А чего еще-то…
Оська взял Норика за руку. Надавил плечом заскрипевшую дверь. Оба понуро шагнули через порог.
Норик шепотом сказал:
– Здравствуйте…
4
Старик если и удивился, то не сильно.
– А, птенчики… – Голос его был глухой и… щетинистый какой-то. Как щеки. – Сверху прилетели?
Они еще сильнее нагнули головы. Отпираться было глупо.
От камина несло по ногам густым теплом. В зябкости скального помещения это было приятно даже. Но вообще-то приятного мало…
– А идите-ка к свету, господа хорошие, – непонятным тоном пригласил старик. Оська и Норик побрели на середину кельи.
– Поворотись-ка, сынку… – Старик тяжелой рукой крутнул Оську. А потом и Норика. – Ну, ясно, что сверху. Вон сколько всего собрали на себя с цепи. Акробаты, будь вы неладны. Одно расстройство с вами…
Не понять, сердито он говорил или просто так. Ровно как-то, без интонаций.
Оська и Норик переминались. Под ногами теперь были не камни, а половицы.
Старик отошел к стене. Она была увешана корабельными фонарями, спасательными кругами, мотками тросов разной толщины. Есть там короткие с узелками?.. Старик со скрипом открыл железный шкафчик, зашарил в нем. Сказал, не оглянувшись.
– Ты, желтенький, давай-ка снимай штанишки.
Норик часто задышал.
– А я… после него, да? – с печальным пониманием уточнил Оська.
– У тебя разве тоже порваны? – Старик обернулся. В заскорузлых пальцах его была граненая игла с похожей на шпагат нитью. Видать, парусная.
– У меня… да, – тут же нашелся Оська. – Только чуть-чуть, у кармана. Я сам зашью, дома!
Норик обрадованно выбрался из штанов, отдал их старику. В плавках и рубашке отошел к камину. Затанцевал там, потирая ссадины. Старик сел на табурет, надел желтую материю на растопыренные пальцы.
– Распорол, однако… Ну, ладно, тонкой работы не обещаю, а прочность будет с гарантией. – И заработал изогнутой иглой-великаншей.
Странно: не ругал, не грозил, не упрекал. Или это еще впереди?
Оська осторожно спросил:
– А почему внизу решетка? Раньше не было.
– От ворья решетка, – подтвердил старик догадку ребят. – Повадились нехристи. Вы, небось, наверху сами видели двери-то… Жулики, они всегда снизу лезут. Кто сверху, по цепям, тот без корысти. По глупой своей лихости или по другим причинам, но не для наживы…
– Мы не по лихости, – негромко сказал от камина Норик.
Старик вскинул на него от шитья глаза.
– Глянь-ка сколько царапин у тебя. Высветились на огне. Ну, герой…
– И Оська тоже, – сказал Норик.
– Похоже, что тоже… Ты, значит, Оська? – Старик обернулся.
– Да. А он – Норик.
– Ну и ладно. А я Иван Сергеич, как Тургенев, который про Муму написал. А чаще Сильвером кличут. Слыхали, небось?
– Слыхали, – признался Оська.
– А почему Сильвером? – спросил Норик.
– “Острове сокровищ” читали, небось?.. Ну вот. По причине одноногости, значит. – И он деревянно притопнул правой, явно неживой ступней.
Оська и Норик виновато молчали.
– Норик, ты вот что. Возьми-ка из шкафчика зеленый бутылёк. Намажь все ранения себе и другу. Там такая жидкость лечебная…
– Щипучая, наверно, – безразличным тоном заметил Оська.
– А вот и нет. Не щипучая, не жгучая. Этот рецепт я специально для внучки составил, когда вот такая была, – Старик поднял над коленом ладонь с иглой между пальцами. – Не хотел, чтобы кроха роняла слезы, когда болячки мажут. Я ее, боль-то, и сам не переношу. Даже самую малую. С той поры, как ногу оборвало…
– На войне, да? – тихо спросил Оська.
– Не на войне, после уж… Был такой, как вы. Пацаны отыскали в бункере круглую железяку и давай расковыривать. Думали, коробка с патронами, а оказалась мина… Ума-то не было… Двоих на месте положило, а мне вот ногу напрочь, по щиколотку…
Старик, видимо, не впервые рассказывал свою историю. Говорил спокойно и все махал иглой.
– Такое вот дело… Говорят, что при этих случаях шок бывает и человек сперва боли не чувствует. Какое там “не чувствует”. Помню, я аж задохнулся от нестерпимости и в глазах краснота. Хорошо, скоро в бессознательность впал. И очнулся уж в госпитале, после операции… С тех пор вот и не терплю ничего болезненного, просто аллергия на это, выражаясь по-научному. И другим никакой боли не желаю…
Оська и Норик мазали ссадины маслянистой жидкостью. Она и правда не щипала, холодила только.
Норик сказал с виноватостью:
– А говорят, что вы линьками тех, кого поймаете…
Вот болтун! Напрашивается, что ли?
Старик перекусил нитку.
– Держи работу… Мало ли что про меня говорят. Это потому, что я сам велю так говорить. Тем велю, кто здесь побывал. Чтобы другим неповадно было… Потому немногие и лазают. За все время десятка полтора было таких героев. В основном тех, кто у Николы Чудотворца просил что-то заветное… Вы ведь, наверно, с тем же, а?
– С тем же, – шепнул Норик, натягивая штаны. И спохватился: – Спасибо. Крепко так зашито.
љ– Носи на здоровье… А с какой просьбою к Николе спустились, я не спрашиваю. Не каждый скажет. Главное, чтобы сбылось. Дай вам Николай Угодник удач…
Да, ничуть не свирепый был Сильвер. Наоборот. У Оськи даже в глазах защипало.
Сильвер спросил:
– Чайку хотите?
Чай у легендарного Сильвера – это разве не заманчиво? Еще одно приключение. Оська глянул на часики. Солнце заходит в семь, а была только половина шестого.
– Конечно хотим! Норик, время еще есть.
– Да.
– Вот и ладно. А то гости у меня не часто, больше все один…
Сильвер выставил на дощатый стол три щербатые фаянсовые кружки. Вышел куда-то и скоро вернулся с булькающим чайником – синим с черными оспинами отбитой эмали. Прямо на доски высыпал из холщового мешка крупные сухари. Белые и черные вперемешку. Стукнул о стол стеклянной сахарницей с кусками рафинада.
– Ну, давай к столу, босоногий экипаж.
– Мы свои башмаки наверху оставили, – оправдался Оська за себя и за Норика.
– Понимаю… А я вот босиком постоянно гулял. До десяти годов, когда случилось это… До сих пор снится порой, что мальчишка я и бегаю по берегу, ракушки ищу. И будто камушки колют ногу, которой нет уже полвека… Ну, садитесь, садитесь.
