Яник Городецкий - Треугольник
Мы ушли в единственную в этой квартире комнату — стелить постели. Правда, спать хотелось до ужаса. Что-то двойник напутал…
Поздно ночью меня разбудил Пальма. Он толкнул меня в бок. Раньше я ни за что не проснулся бы, меня среди ночи поднять нереально. Но на этот раз я вскочил тут же.
— Что случилось? — испуганно спросил я. Я почему-то был уверен, что что-то случилось.
— Слушай, ангел-хранитель, — прошептал Пальма, — мне правда надо помочь. Помоги мне найти мой носок!
Я зевнул, буркнул Пальме, что убью его, вот только высплюсь, и непременно убью, и повернулся на бок — спать дальше…
Первый раз за эти несколько дней я выспался по-настоящему. Я дрых до двенадцати, а брат с сестрой меня почему-то не разбудили.
— Спящая красавица, — насмешливо умилился Пальма, проходя мимо спящего меня. — Весь день проспишь.
— Привет, — сказал я. — Нашел носок?
— Нашел, справились и без вас… Ну и какой от тебя толк, если ты не собираешься нам помогать? Даже носок не помог найти. Тоже мне помощник.
Я запустил в нахального парня подушкой. Он иронически завизжал, отпрыгнул в сторону, поймал подушку и полностью изменил ее направление с точностью до наоборот. Подушка резко сменила курс. Я и пикнуть не успел.
— Так тебе и надо, — пошутил Пальма. Я выплюнул подушку и несколько перьев, невесть как очутившихся во рту, и спросил:
— А почему ты — Пальма?
— А ты — почему Март? — хмыкнул мальчик и взял со своей кровати новую подушку. Понравилось ему, видите ли. Я закрылся руками, но Пальма со скоростью молнии или Шумахерского болида подбежал ко мне сзади и треснул по затылку.
— Я — Кот Мартовский, — отшутился я. — Специально такое кошачье имя подбирали. Вот у одного маминого брата, у него фамилия тоже Кот, зовут Василий! Представляешь! Кот Василий!
Я врал. Отголоски прошлого напоминали о себе. У мамы никогда не было братьев и сестер.
— У тебя есть дядя? — полюбопытничал Пальма.
— Ага. Двоюродный. Он капитан дальнего плавания. На днях он уезжает в Африку. Как Айболит.
— Зачем? — удивился мальчик.
— Надо, — безапелляционно заявил я. Я понятия не имел, зачем. И вообще я этого дядю выдумал. Но не мог же я об этом сказать Пальме. — Слушай, а где Юлька?
— Как где? В школе, где же еще. Это существо еще не достигло совершеннолетия и ежедневно страдает в подобном заведении, как впрочем, и все.
— А ты? Ты уже достиг совершеннолетия? — удивился я и размахнувшись, совершенно неожиданно для Пальмы, залепил ему подушкой в ухо. Надо сказать, подушка была вполне увесистая, и Пальма пошатнулся.
— Я болею, — захихикал мальчишка. — Разве не видно, какой у меня нездоровый вид? Я при смерти, ой, Март, скорую быстрее вызывай… Умираю! А-а-а…
Пальма придурочно опустился на пол, застонал и забился в конвульсиях. Потом он приподнял голову, скорчил недовольную рожу и укорил меня:
— Ну ты даешь! Человек лежит, умирает, а ты даже не соизволишь поднять жо…то есть встать и пойти вызвать "скорую"! Спасатель, блин!
Я включился в игру.
— Черт с тобой… Где телефон?
— В коридоре… О-о-о… Мамочка, помоги… Святой Петр, помоги… Святой Павел, помоги… Умираю…
Я, стараясь не расхохотаться, пошел в коридор, взял трубку, и сказал в микрофон:
— Алло? Скорая? Здрасьте… Примите вызов… Что с больным? Приступ. Приступ истерики. Да-да, бьется в судорогах, несет какую-то чушь… Что вы говорите? Да ну? Эпилептический припадок? Что сделать? Но позвольте, как — придушить? Все равно не успеем? Ну ладно, хорошо, спасибо…
Я вышел из коридора. Пальма хохотал.
— А я по твою душу, Пальмиро! Велено тебя придушить. Я буду рад облегчить твои муки, пусть даже таким страшным путем… Отче наш, иже еси на небеси… Прими же темную душу этого грешного отрока…
— Слышала бы бабушка, — улыбнулся Пальма. — Сказала бы, что это богохульство, что мы ересь какая-нибудь. Хорошо, что она на даче.
Я засмеялся и снова огрел Пальму подушкой, но несильно, а так, для порядка. Он улыбнулся снова и вдруг притих.
— Ты чего? — испугался я, глядя на его исказившееся лицо. — Я так больно тебя ударил?
Пальма молчал. Он закрыл глаза. Ему, похоже, было не на шутку больно.
— Пальма! Ты чего? Ты не всерьез? Да что с тобой, Пальма?
Он поморщился и шепотом попросил:
— Это… Дай водички, Март…
Я со скоростью бешеной антилопы помчался в кухню, достал из буфета стакан, налил в него водички из графина и побежал обратно, чуть не расплескав всю воду. Половину все-таки разлил.
Пальма приподнял голову, выпил воду, подавился, закашлялся. Я хотел врезать ему по спине, чтобы помочь прокашляться, но он замахал руками в знак протеста. Пальма глотнул еще раз, успокоился и поставил стакан на пол.
— Ты чего это? — в ужасе посмотрел я на него. — Ты правда, что ли, болеешь?
— Да нет… То есть я болею, но в школу мне ходить можно, я прогулял просто…
— Да я не про то! При чем тут школа! Что с тобой было? После того, как я тебя ударил? Почему ты так побледнел? Я же несильно…
— Да при чем тут ты! Ты тут вообще ни при чем. У меня бывает такое.
— А что это? — шепотом спросил я.
Мальчишка снова взял стакан и допил оставшуюся воду.
— Да ничего. Сердце. Ерунда. Ты это… только Юльке лучше не говори, ладно?
Я поспешно кивнул. Больше он ничего не сказал. Я тоже боялся спрашивать. От былого веселья не осталось и следа.
— Март, а ты веришь в Бога? — внезапно озадачил меня Пальма таким вот неожиданным вопросом. А я не знал, что ему ответить. В самом деле, верю ли я в Бога? Я не знаю. Наверное, верю. Во что-то верю, а с чем-то совершенно не согласен, но все-таки, наверное, верю. Мама рассказывала мне много историй, случившихся с совершенно отчаявшимися людьми, которым помогал Бог. Не знаю, правда все это или нет, но я поверил.
Я не люблю ходить в церковь. Причину такого моего отношения к ней я объяснить не могу совершенно, но это факт. Мы иногда ходили туда с мамой. Мне там почему-то было неуютно. Наверное, потому что меня повсюду окружали верующие люди, верующие до конца, они приходили к Богу: просить или благодарить, а то и просто так. А я не хотел просто так. И благодарить и просить мне было не о чем. Во всяком случае, я так считал. Да и вообще… Церковь — это святое место, а я вовсе не такой уж святой на самом деле…
— Я не знаю, — честно сказал я Пальме. — Я… наверное, верю. Но я не знаю.
— А я верю. Точно верю. Потому что как же еще? — шептал Пальма. — Вот что с нами будет, когда мы умрем?
Знакомые же, однако, вопросы, мучат Пальму.
— Ты не копай глубоко, — саркастически посоветовал я. — Перед тобой пример…
— Ты же еще не умер. Ты еще можешь стать живым. А если не получится у тебя прыгнуть под колеса? Тогда что? Куда?
— Как так не получится? Должно получиться…
А правда, а если нет? Двойник так и не сказал, что — потом. Если неудача… Он сказал, что неудачи не может быть. Потому что нельзя. Без меня маме будет плохо. И Глебу тоже. И Лебедеву, и всем моим друзьям, и даже отчиму, так сказал двойник.
Но а вдруг?
Я не знаю, что будет потом.
— Значит, ты думаешь, что мы попадем к Богу? — уточнил я.
— Я… Да, я так думаю.
— А он не обидится, что я такой… Полуверующий?
— Откуда я знаю? Наверное, не обидится. Бабушка говорит, он всех любит.
Меня жгло чувство тревоги. Я не понимал, в чем дело. Чем оно вызвано — просто разговором на эту немного пугающую меня тему или чем-то еще.
— Пальма… А почему ты об этом заговорил?
Он улыбнулся, взял пустой стакан и, проигнорировав мой вопрос, предложил:
— Жрать будешь?
В половине второго пришла Юлька.
— Там тебя песочат, — с порога известила она брата, — говорят, ты специально, контрольную по физике прогулял. Ну, я сказала, что ты болеешь. Только мне, по-моему, не поверили ни на грош…
— Я не понял, — покачал черной головой я, — так ведь вы не одногодки. Пальма же старше на год, как же вы тогда вместе в один класс ходите?
— Так и ходим. А что такого? — пожала плечами девочка. А Пальма усмехнулся:
— Я в прошлом году школу отвратительно закончил. Меня оставили на второй год.
— Жалко, — посочувствовал я. Мне и в самом деле было жалко, потому что никакой радости нет — сидеть в одном классе с теми, кто младше тебя на год. Меня тоже так пугали — учись хорошо, а то оставим на второй год… Так и не оставили, хотя повод я давал неоднократно. — А ты так плохо учишься?
— Да нормально. Я в химии ничего вообще не понял. И в физике. А потом вообще учиться забросил.
— Зачем? То есть, почему?
— Не знаю. Я все равно не понимаю ничего.
— Геометрию понимаешь, — попыталась Юлька оспорить факт, сказанный Пальмой.
— Нет, не все… Не хочу я учиться. Я лучше работать пойду. А Юлька пусть учится. У нас симбиоз, — засмеялся Пальма, — я — сила, она — мозги.
