Терри Пратчетт - Джонни и бомба
— Да, от нее потом рука болит, — посочувствовал Холодец. — Мне тоже делали вакуа-цию. От столбняка.
— Наш Рон говорит, это весело: сирены воют, и все бегут в подземку, — твердил свое мальчуган. — Рон говорит, школу разбомбили и больше туда никого ходить не заставляют!
У Холодца родилось ощущение, что он может говорить что угодно: пацану все равно, он болтает сам с собой. Очередной камешек ударился о жестянку и опрокинул ее.
— Ну вот, — сказал мальчишка. — Хорошо бы здешнюю школу разбомбили. Нас тут дразнят только потому, что мы из Лондона. А этот Аттербери спер мой кусок шрапнели, который мне наш Рон подарил. Наш Рон — он полицейский, ему хорошо — он может подбирать всякие классные штуки. Он их мне дарит. А где здесь взять хороший кусок шрапнели, а?
— А что такое шрапнель? — спросил Холодец.
— Ты чего, совсем тупой? Это обломок бомбы. Наш Рон говорит, у Альфа Харви их целая коллекция, вот! И еще у Альфа Харви есть обломок настоящего «Хенкеля». И настоящее нацистское кольцо с настоящим нацистским пальцем! — Мальчуган на некоторое время замолчал и глубоко задумался — наверное, размышлял о том, как несправедливо устроен мир, если все эти несметные сокровища достались не ему. — Ха, Рон говорит, все ребята с нашей улицы уже вернулись из вакуации! И я тоже уже не маленький, так что я иду домой, вот!
Холодец никогда особенно не интересовался историей.
Ему всегда казалось, что это его не касается: ведь все, о чем говорилось в истории, происходило не с ним.
Теперь он смутно припомнил, как по телевизору однажды показали фильм из тех древних времен, когда людям хватало денег только на черно-белую пленку.
Ребята с номерками на шеях, ожидающие поезда на перронах… И все взрослые поголовно — в шляпах…
Эвакуированные, вот как они назывались. В кино говорилось, что их вывозили прочь из больших городов, чтобы эти ребята не попали под бомбежки.
— А какой нынче год? — спросил Холодец. Мальчуган посмотрел на него косо.
— Шпиён ты, вот ты кто! — заявил он, поднимаясь на ноги. — Ты ничего ни об чем не знаешь. И ты не американец, я американцев на картинках видел, вот! Если ты американец, где твой «кольт»?
— Не валяй дурака, не у всех же американцев есть «кольты»! У многих из них вообще нет пушек. Ну, по крайней мере у некоторых.
Мальчуган попятился от него.
— А наш Рон говорит, в газете писали про фрицев-парашютистов. Они в монахов переоделись, чтоб никто не догадался. Хотя, если ты парашютист, у тебя, наверное, должен быть очень большой парашют!
— Ну ладно, ладно, англичанин я! — сказал Холодец.
— Да? А тогда скажи, как зовут премьер-министра?
Холодец растерялся.
— Этого мы вроде не проходили, — сказал он.
— При чем тут школа! Всякий знает Уинстона Черчилля! — заявил мальчишка.
— Ха, ты меня подловить хотел! — сказал Холодец. — Уж черного-то министра у нас точно не было, это я знаю.
— Ничего ты не знаешь, — повторил мальчишка, подбирая свой ветхий чемодан. — И жирный ты.
— Я не обязан торчать тут и слушать тебя. — И Холодец зашагал дальше по улице.
— Шпиён, шпиён! — запищал пацаненок.
— Заткнись ты!
— А еще ты жирный! Я видел Геринга в новостях! Ты на него точь-в-точь похож! И одет ты по-дурацки! Шпиён! Шпиён!
Холодец вздохнул. Он привык, что его дразнят. Давно привык, еще маленьким. Хотя уже начал отвыкать. Потому что тогда, в далеком детстве, он был просто толстым, а теперь стал большим и толстым.
— Я толстый, а ты дурак, — сказал он пацану. — Но я-то могу похудеть, а вот ты…
Но его язвительность пропала втуне.
— Шпиён, шпиён! Гадкий фриц, мерзкий фриц!
Холодец попытался прибавить шагу.
— Я скажу миссис Тупс, а она позвонит по телефону нашему Рону в Лондон, и он приедет и арестует тебя, вот! — выкрикивал малец, вприпрыжку поспевая за Холодцом.
Холодец попытался шагать еще быстрее.
— У нашего Рона есть пистолет, вот!
Мимо медленно проехал человек на велосипеде.
— Это шпиён, — сообщил ему мальчуган, тыча пальцем в Холодца. — Я его поймал и сдам нашему Рону, вот!
Тот посмотрел на Холодца, сочувственно усмехнулся и покатил себе дальше.
— Наш Рон говорит, немецкие шпиёны со своими подлодками морзянкой перемигиваются!
— Да отсюда до моря двести миль! — Холодец уже почти что пустился бегом.
— А ты можешь залезть повыше и перемигиваться! Фашист, фашист! Шпиён!
Полный идиотизм, думал Бигмак, глядя на два столба пара, поднимающихся за ветровым стеклом.
Какому кретину взбрело в голову собрать автомобиль без гидроусилителя руля и синхромеханической коробки передач и приделать к нему механические тормоза, опять же без гидравлики? Бигмак решил, что оказал человечеству большую услугу тем, что убрал эту опасную для жизни машину с дороги.
Вообще-то, он не просто убрал ее с дороги, он преодолел на ней клумбу и въехал в Поилку Для Лошадей им. Олдермена Т. Боулера.
Столбы пара получились очень даже ничего. С маленькими радугами.
Кто-то открыл дверцу машины и сказал:
— Так-так. Что мы тут имеем?
— Кажется, я здорово треснулся головой, — сообщил Бигмак.
Огромная лапища сцапала его за запястье и выволокла из машины. Бигмак увидел перед собой две круглые физиономии, на которых отчетливо читалось, что их обладатели работают в полиции. Больше на этих лицах ничего не читалось, хотя написать можно было бы еще много чего. Очень большие были лица.
— Это машина доктора Робертса, — сказали полицейские. — И ты, парень, ответишь за нее. Как твое имя?
— Саймон Ригли, — промямлил Бигмак. — Мисс Куропатридж вам обо мне все расскажет.
— Да ну, правда? А кто она такая?
Бигмак очумело заморгал: две круглые полицейские физиономии волшебным образом слились в одну.
Ему даже чем-то нравилась мисс Куропатридж. Она была злющая. Два социальных работника, с которыми Бигмаку приходилось иметь дело раньше, пытались пудрить ему мозги, зато мисс Куропатридж четко давала понять, что, будь ее воля, она бы придушила Саймона Ригли в первые же минуты после рождения. Это заставляло Бигмака чувствовать себя значительной фигурой, а не просто тупицей, который зря небо коптит.
Что-то встрепенулось в его памяти.
— А когда сейчас? — спросил Бигмак.
— Можешь начать с того, что скажешь мне, где ты живешь… — Полицейский запнулся и наклонился ближе. Что-то в этом парнишке заставило его насторожиться. — Что значит — «когда сейчас»?
— Какой год?
У полисмена были весьма четкие представления о том, что следует делать с угонщиками. Но обычно угонщики знали, какой на дворе год.
— Тысяча девятьсот сорок первый, — сказал он, после чего приосанился и недобро прищурился. — Как зовут капитана английской сборной по крикету?
Бигмак заморгал.
— Чего? Мне-то откуда знать?
— Кто выиграл «Гребные гонки» в прошлом году?
— Какие еще гребные гонки?
Полицейский посмотрел на него с еще большим подозрением.
— А что у тебя на ремне?
Бигмак опять растерянно заморгал и посмотрел, что у него на ремне.
— Он мой, я его не тырил! И вообще, это всего-навсего радио!
— А что это за провод тянется от него к твоим ушам?
— Вы что, сами не видите? Это науш…
На плечо Бигмаку опустилась рука служителя порядка. Опустилась с тем характерным глухим хлопком, который обычно означает, что быстро она оттуда не уберется.
— Пойдем, фриц, — сказал полицейский. — Я не вчера родился.
Туман в мозгу Бигмака наконец рассеялся. Бигмак посмотрел на фигуру в униформе, на толпу, которая виднелась за спиной полицейского, и на него медленно, постепенно начало снисходить озарение: он, Бигмак, тут один-одинешенек, и до дома очень-очень далеко.
— Я тоже не вчера родился, — сказал он. — Думаете, мне от этого легче?
Джонни, Керсти и Ноу Йоу сидели в маленьком скверике. По прикидкам Джонни в девяностых годах от этого места останется островок безопасности. А сейчас здесь стояла скамейка и цвела герань.
— Сегодня ночью разбомбят Парадайз-стрит, — сказал Джонни.
— Где это? — спросил Ноу Йоу.
— Здесь. Там, где был спортивный центр. В смысле, будет.
— Никогда о ней не слышал.
— Да. Я так и думал. Ее разбомбили. А знаете, что самое смешное?
— А в этом есть что-то смешное? — спросила Керсти.
— Это произошло случайно! Немцы летели бомбить большие железнодорожные склады в Слэйте. Но они немного заблудились, да и погода испортилась, они увидели нашу сортировочную станцию, отбомбились по ней и убрались восвояси. А те, кто жил на Парадайз-стрит, даже не проснулись, потому что сирены воздушной тревоги не включились вовремя.
— Да-да, ты рассказывал и насчет Адольфа, и Сталина тоже, — перебила Керсти. — Это, конечно, все очень печально, но нельзя же так зацикливаться. Ведь это уже история, прошлое. Такие вещи случаются в прошлом.
