Владислав Крапивин - Алые перья стрел
Виталька был сыном хозяйки, у которой я снимал комнату. Кроме того, он был моим приятелем, и выхлопотать ему амнистию меня обязывал долг.
Через две минуты грозная Василиса Дмитриевна произнесла:
— Иди уж, ирод… Да смотри у меня.
«Ирод» шмыгнул носом, вытер глаза и поспешно кивнул в знак того, что будет «смотреть». Потом сунул в руку мне мокрую от слез ладошку. Что там Артиллерийская бухта! Мы решили ката-нуть в Херсонес, где по берегу, как свечки, торчат белые колонны разрушенных древнегреческих храмов.
Мы уже вскарабкались по каменистой тропинке на Исторический бульвар и потом спустились на площадь Ушакова, когда обнаружили, что купить автобусные билеты не на что. Мои карманы оказались пусты, а у Витальки их вообще не было.
Не возвращаться же! И пошли пешком. По Большой Морской, по улице Восставших, мимо старой автостанции, мимо стадиона «Авангард». У стадиона повстречались нам трое загорелых парней в пестрых рубашках, с незнакомыми значками на беретах.
— Китобои, — с уважительной завистью сказал Виталька. — С «Советской Украины».
— Откуда знаешь? — спросил я.
— А вот знаю.
Я поверил. Виталька многое знал.
Вдруг он потянул меня к открытым решетчатым воротам. Я спорить не стал, понял его.
Здесь стояла звенящая кузнечиками тишина. Полузакрытые кипарисами, неярко блестели якоря и звезды памятников. Широкая аллея кончалась у серого обломка скалы, поставленного на цоколь из красного камня. Цоколь был сложен в форме пятиконечной звезды. На вершине памятника темнел неподвижными складками металлический флаг. Сверху спускалась тяжелая корабельная цепь.
— Очаковцы, — сказал Виталька почти с той же интонацией, с какой недавно говорил: «Китобои. С «Советской Украины». Та же нотка уважения и гордости, что он, Виталька, земляк этих людей.
Здесь были похоронены четверо: Антоненко, Частник, Гладков, Шмидт.
…В детстве не выбирают любимых героев. Они приходят сами с потрепанных страниц книжки, взятой у приятеля «только на вечер»; с киноэкрана, где полосуют клинками воздух чапаевские конники; из рассказов отставного капитана, поселившегося по соседству… Овод, Корчагин, Маресьев, Артур Грей, Роберт Грант, декабристы… Я не считаю, что мне не повезло, хотя сначала знал о своем герое совсем немного — только имя, написанное на борту игрушечной каравеллы. И еще то, что он «против царя». Шмидт казался в то время похожим на Володю, только постарше. Тоже с густыми смоляными волосами, насмешливый, веселый и сильный. Лишь потом стало мне известно, каким был он на самом деле, этот мятежный лейтенант флота, ценой своей жизни спасший от виселицы десятки матросов — участников заранее обреченного восстания.
Впервые прочитать о нем подробно удалось, когда мне было тринадцать лет. Читал я на уроке, разбирая строки через щель в крышке парты. Но разве можно читать такие книги на уроке? Ведь надо хотя бы изредка поглядывать кругом. А я смеялся от гордости, когда на крейсере «Очаков» Шмидт поднял красный флаг и сигнал «Командую флотом». Стискивал зубы от бессильной ярости, узнав, что офицеры обманом заставили матросов снять с орудий замки. Эсминцы и дредноуты эскадры беспомощно смотрели на береговые укрепления тупыми дульными срезами…
Наш худой, прихрамывающий после давнего фронтового ранения историк вытащил книгу у меня из-под парты и положил на край стола. Я обмер: книжка была библиотечная, а историк имел привычку отдавать отобранные на уроках вещи только в конце четверти.
Прозвенел звонок. Учитель встал. Мы встретились глазами. Он усмехнулся, захлопнул журнал и пошел, прихрамывая, из класса. Книга осталась на столе…
Прошли годы, и настал день, когда я приехал в Севастополь. Пришел к могиле Шмидта и его товарищей. Камни памятника были теплыми от солнца. Кончался сентябрь, и по гравию сухо шелестели желтые листья акаций…
С тех пор, приезжая или приплывая в Севастополь, я приходил на кладбище Коммунаров.
А сегодня меня привел сюда Виталька. Интересно, он-то что знал о Шмидте?
Мы постояли молча у могилы. Потом Виталька негромко сказал:
— Их ведь сначала не здесь похоронили. Их убили на каком-то острове.
— На острове Березань, — сказал я.
Виталька поднял на меня большие, похожие на спелые сливы глаза. Он смотрел внимательно и напряженно. И вдруг с нажимом произнес:
— Все равно ведь наши победили.
Он опустил голову, постоял так секунду и снова, уже вопросительно, глянул на меня: «Пойдем?» Потому что нельзя же все время стоять так и грустить. Тем более что «наши все равно победили» и солнце сияет в зените, ослепительное и горячее.
Мы были в Херсонесе до вечера. Ныряли с остатков крепостной стены, ловили под камнями крабов, слушали, как стонет у входа в Северную бухту бакен-ревун.
Потом приехали в город, на площадь Нахимова, и пошли к Графской пристани, где под настилом звонко плескались короткие волны. Отсюда Шмидт отправился на мятежный крейсер. Сходили мы и на Приморский бульвар, где на подпорной стенке у пляжа прикреплены адмиралтейские якоря — словно память о погибших здесь участниках восстания. Затем поднялись по Синопской лестнице, и я показал Витальке улицу, где жил Шмидт.
Уже стемнело. Мы сели на каменные ступени у памятника Ленину. Куранты на Матросском клубе отбивали двойными ударами склянки.
— Конечно… Кругом батареи, а у них на крейсере не было даже брони, — вдруг сказал Виталька. Прислонился ко мне. И затих.
— Пойдем? — спросил я.
Он уже спал. Что-то пробормотал, когда я потряс его за плечо.
Я поднял его, тонкорукого, тонконогого, легкого, как сосновая щепка. И стал спускаться, отыскивая глазами зеленый огонек такси. Впереди, над темным морем, дрожали вспышки — кому-то сигналил Константиновский равелин.
ВИЛЬНЮСЭтим летом мне удалось объехать почти пол страны. Почему-то вся земля пахла свежим сеном. Может быть, потому, что начало лета было жарким и стали рано подсыхать травы… Запах скошенной травы стекал по склонам Уктусских холмов, плавал над берегами канала имени Москвы у Дмитрова, смешивался с запахом смолы на дюнах Прибалтики, неподвижно стоял в долине Терека. И даже в Херсонесе, где все звуки и запахи рождало море, соленый ветерок вдруг уступал знакомому дыханию созревшего клевера.
То же было и в Вильнюсе. Запах свежескошенных стеблей и цветов стоял над темно-зеленой горой Гедимина, словно там шел сенокос. Я поднялся на гору. Ясени сонно колыхали широкими листьями. Замковая башня краснела в вечернем небе. С ее верхней площадки был виден весь Вильнюс. Он походил на декорацию к средневековой опере: солнце висело над острыми черепичными крышами, на оранжевых облаках четко рисовались башни, флюгера, шпили.
На горе среди зелени вековых деревьев звенели голоса; пели девушки. Смеялись и снова пели. Наверное, готовились к завтрашнему празднику песни. С развалин стен доносился сухой перестук: там сражались палками лихие мальчишки. Я спустился и спросил у них, как пройти к знаменитому Вильнюсскому университету. Двое «мушкетеров» охотно показали деревянными шпагами в разные стороны. Я засмеялся. Они тоже.
Они были похожи на Витальку — такие же щуплые и темноглазые. Интересно, слышали они про лейтенанта Шмидта?
Конечно, Шмидт здесь ни при чем. На мысль о нем натолкнуло сходство мальчишек с Виталькой. Но, вспомнив о лейтенанте Шмидте, я подумал, что в этом городе еще не встречался с ним.
«Встретиться с ним» — значит что-то услышать о нем, увидеть его портрет, прочитать его имя на уличной табличке… Встреч было много: Набережная лейтенанта Шмидта в Ленинграде — там швартуются парусные баркентины морского училища и по вечерам спелая луна висит, запутавшись в паутине такелажа; узкая крепостная улица его имени в Баку; камни и якоря Севастополя; яхта «Лейтенант Шмидт» в Финском заливе — шла крутая волна, и я с трудом прочитал на борту название, белые буквы все время захлестывала пена.
А в Вильнюсе? Пока ничего…
На следующее утро знакомый сотрудник Литовской Академии наук предложил мне побывать в отделе редких книг и рукописей, обещал показать уникальные издания. Вместе с заведующей отделом он доставал с полок свитки пожелтевших листов, громадные фолианты и маленькие томики в тяжелой, потрескавшейся коже. Тут была и Библия петровских времен, окованная медью, и первое издание Грамматики Смотрицкого, и какие-то совсем древние рукописные своды законов. Наконец, попала мне в руки «Всемирная география», изданная в Венеции, кажется, в 1576 году, — громадный том весом килограммов в семь, с костяной резьбой на переплете.
Издатели не скупились на иллюстрации. Они щедро снабдили рисунками описания заморских чудовищ, людей с песьими головами и неведомых царств.
На одной из желтых страниц я увидел каравеллу. С высокой фигурной кормой, крутобокую, с парусами, круглыми, словно пузыри. Ну как было не вспомнить наши с Володей кораблики, карту полушарий на стене и синие мартовские лужи?
