Владислав Крапивин - Алые перья стрел

— Нам всем тогда знаете как влетело…

Продолжать этот разговор было неловко. Я опять открыл рисунок с красной ракетой. Теперь он уже не был загадкой. Осталось лишь узнать, почему у ракеты такое название «Лейтенант Шмидт».

Но, думая о неожиданном совпадении, я вдруг решил, что такие вопросы не задают в жизни дважды…

Так называлась каравелла…

Она была спущена на воду весной тысяча девятьсот сорок четвертого года. Гремели неудержимые ручьи, и там, где полагалось быть тротуарам, стояли чисто-синие бескрайние лужи. Своим цветом они напоминали океаны большой карты полушарий. Я хорошо помню эту карту.

Мне шел тогда седьмой год. Мы жили в Тюмени — в те времена небольшом и незнаменитом городке. Длинный деревянный флигель делила надвое шаткая деревянная перегородка. По одну сторону была наша квартира — обыкновенная, с холодной печкой-плитой, с железной печуркой в углу, с нахальными и голодными мышами, которые меня не боялись. По другую сторону перегородки был мир таинственный и манящий.

Там пахло клеем, опилками, старой медью стреляных гильз и пережженными проводами. На стене, над картой полушарий, висел портрет бородатого человека с прищуренными глазами. Стол всегда был завален мотками проволоки и обрезками фанеры. На подоконнике, словно миномет, целилась в небо труба самодельного телескопа.

Я робко открывал дверь.

— Можно?

С полным сознанием превосходства неполных пятнадцати лет над шестью на меня смотрел сын нашей соседки Володя. Он долго смотрел из-под смоляного чуба, потом, усмехнувшись, говорил:

— Ладно. Швартуйся у левого пирса.

Я растерянно моргал:

— А?

— А — дважды два, пустая голова, — заключал он и вздыхал: Глум ты еще…

— Почему? — спрашивал я.

— А по кочану! — весело отвечал он и щелкал твердым пальцем по моему стриженому затылку.

Я терпел и не обижался. Игра стоила свеч. Я знал, что скоро придет Володин товарищ Виктор Каблуков и они опять возьмутся за свой парусный корабль.

Этот кораблик они называли каравеллой. Он был крутобокий, с высокой узкой кормой, тремя мачтами, опутанными паутиной снастей и веревочных лесенок. На фанерной палубе воинственно сияли желтой медью четыре пушки. Они отлично получились из револьверных гильз.

От каравеллы веяло чем-то загадочным, как от книжек со стершимся золотым орнаментом на корешках. Эти книжки стояли на самодельной Володиной полке. Я еще не решался взяться за чтение таких толстых томов, но уже чувствовал их притягательную силу. Написал их бородатый человек — Жюль Верн.

Друзья работали над моделью сосредоточенно. Лишь на секунду отрывались иногда, чтобы сказать мне:

— Не трогай блинда-рей.

— Не мни марсель, сейчас шарахну по затылку кильблоком.

Слова их были загадочны, как заклинания. Ими пестрел разговор. Ими, по-моему, была набита и Володина толстая тетрадка в клеенчатом переплете — главное сокровище. Он выменял ее на два куска хлеба с топленым маслом. Конечно, глупо было тратить такую тетрадь для уроков: задачки неплохо решались и в других, сшитых из газет. А эта нужна была для иных дел.

Однажды, когда Володя вышел, я стянул тетрадь с полки.

Там были лучистые маяки, штормовые волны, крейсера и парни в бескозырках и широченных клешах. И в обрамлении скрещенных якорей, спасательных кругов и канатов — стихи, написанные четкими печатными буквами:

Береговые кончены заботы.Гремит сигнал — и мост последний сломан, —Уже спешат от борта клиперботы:Уносят тех, кто остается дома.Сейчас скользнет тяжелый марсель с рея,Рванется кливер трепетно и люто,И над водой раскатят батареиТугой удар прощального салюта.

Я тогда плохо запомнил эти стихи. Только ритм запомнился и несколько строчек. Потом, через несколько лет, я старался восстановить стихотворение в памяти, но вместо этого сочинил его почти заново. Но строчка о салюте в Володиной тетради была, это я запомнил хорошо, потому что знал, что такое салюты. По вечерам старенький репродуктор сотрясался от победных залпов. Это гремели орудия в Москве. Значит, наши взяли еще один город. Я засыпал под накаты пушечного гула. Закрывал глаза и думал, что это гудят океанские волны. И вспоминал каравеллу…

Она была готова к спуску в очень яркий мартовский день. Для меня он оказался праздничным: мама принесла ботинки. Их тогда не просто покупали. Их где-то получали по ордеру. Надо было ждать, когда ботинки появятся на складе, а потом «вырвать зубами» ордер у какого-то Годовикова. Пока мама проделывала эти операции, проходили дни, а я сидел на подоконнике. Сидел и смотрел, как ходят по солнечным лужам эскадры с бумажными парусами. Слушал, как рыжий Толька орет:

— Куда гоните мой дежурный линкор! Я скажу Алешке!

И вот — ботинки.

Поскрипывая ими, я шагнул в комнату к Володе, чтобы похвастаться. И остановился. Увидел каравеллу во всей красе.

Она оделась парусами. Круглые борта блестели светло-коричневой краской. На борту я разобрал крупные белые буквы:

ЛЕЙТЕНАНТ ШМИДТ

— Он кто? — спросил я. — Герой Советского Союза?

— Эх ты, — вздохнул Володя.

Виктор оказался снисходительней. Он объяснил:

— Революционер. Против царя.

«Против царя» — это я понимал. Но не понимал многого другого и не заметил тогда несоответствия: каравелла времен Колумба с именем Шмидта!

А Володя? Ведь он-то, наверное, знал, что в тысяча девятьсот пятом году каравеллы были такой же древностью, как и сейчас. Знал, конечно. И все же решил по-своему.

— Володя, ты мне сделаешь такой же кораблик? — без особой надежды спросил я.

Он сказал:

— Сэр, я не даю напрасных обещаний.

— Ну, может быть, когда-нибудь… А?

— Ну, когда-нибудь… может быть.

Едва мы вышли во двор, как мальчишечий гвалт стих. Казалось, присмирели даже шумные воробьи. Сосновые кораблики с газетными парусами робко прижались к причалу из кирпичных обломков. По сравнению с каравеллой они выглядели просто щепками.

Каравелла слегка легла на борт, вздулись пузырями паруса, и она пошла, пошла к дальнему берегу, где, словно неведомый лес, чернели прошлогодние кусты репейника.

— Володя обещал, что, может, мне такую же сделает, — сказал я рыжему Тольке.

Тот взглянул на меня с презрением.

— Счас ка-ак стукну…

— Володь, правда, что ты… — начал я.

— Да правда, правда… — отмахнулся он.

Я с молчаливым торжеством посмотрел на Тольку.

— Счас ка-ак стукну… — сказал Толька уныло…

Володя, конечно, не сделал мне корабль. И, пожалуй, поступил правильно. Я научился мастерить их сам. Первый был совсем плох — чуть обтесанный кусок сосновой коры с мачтой-лучинкой. Но дни шли, и наконец я вырезал хоть и неказистую, но свою каравеллу.

Называлась она, разумеется, «Лейтенант Шмидт». Она долго плавала по лужам нашего квартала. Потом рыжий Толька украл ее.

Закадычный мой недруг! Он, конечно, не знал, совершив свой пиратский набег, что главное богатство осталось при мне. Осталось имя. И воспоминание о вечере, когда я принес показать своего «Шмидта» Володе.

Светила над столом неяркая лампа. На стене в полусумраке выступали очертания карты с размытыми контурами континентов и почти неразличимыми буквами названий. За окном ровно гудел в большом тополе теплый пасмурный ветер, который назывался зюйд-вест. Я поставил кораблик на синюю гладкую клеенку стола. Двинул рукой. Каравелла пошла, слегка царапая клеенку жестяным перышком руля. На синем глянце оставалась еле заметная царапинка — тонкий прямой след корабля. Я тогда еще не знал, что это — начало. Что след Каравеллы пройдет через всю мою жизнь…

Виталька сидел на каменном крыльце, уткнувшись лицом в колени. Он плакал безудержно и зло. Его спина в белой рубашке и синем перекрестье лямок вздрагивала крупно и быстро. Казалось, бьется на порывистом ветру маленький андреевский флаг.

Я взял его за плечи. Он слегка притих.

Виталькино горе мне было известно: мальчишки пошли купаться в Артбухту, а его не пустила мать. Просто так: была не в духе и не пустила. Придралась, что где-то посадил пятно на чистую рубашку, накричала, да еще дала по затылку.

Затылок — что! Ерунда. А вот Артбухта… На дне там лежат большие камни, покрытые рыжей шерстью водорослей. Они — словно уснувшие чудовища. С горячих от солнца желтых скал видно, как скользит среди этих чудовищ юркая бесстрашная кефаль и лениво бродят лупоглазые бычки. А если надеть маску и нырнуть поглубже, можно отыскать раковины-рапаны, выстланные внутри оранжевым лаком. Мальчишки, конечно, нырнут и отыщут.