Елена Ленковская - Спасти Кремль
Адъютант строго посмотрел на вздыхавшего:
— Самым уступлением Москвы, сказал Михаил Илларионович, приготовим неизбежную гибель неприятелю. Поэтому, мол, намерен он, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге. И объявил: «Как главнокомандующий приказываю отступление».
Когда Александров вернулся, лицо его было мрачным, а глаза горели.
— Есть новости, — кратко сообщил он.
Услышав о том, что войска будут отступать без генерального сражения у стен Москвы, Луша только молча кивнула.
Потом спросила:
— Это вам тот офицер рассказал?
— Да, это — Шнейдер, адъютант главнокомандующего. Так что сведения точные, из первых рук. И вот ещё что. Он интересовался, нашёл ли ты, Раевский, свою сестру!
Раевский вытаращил глаза и захлопал длинными девчачьими ресницами.
— Так он меня за Русю принял! А я удивляюсь, откуда он мою фамилию знает! Думаю — может ваш знакомый. Удалось ли мне до Москвы добраться, спрашивал. А я-то спросонья ничего не пойму…
— Он, стало быть, брата твоего знает. Вы, видно, похожи с братом-то?
Кадет лучезарно улыбнулся.
— Ещё бы. Мы же близнецы!
Тут настал черёд Александрова удивляться.
— Ты мне не говорил, — слегка обиженно протянул он.
— Да как-то к слову не пришлось, — отмахнулся Раевский. — Ну, сказал он вам ещё что-нибудь?
— Сказал. Брат твой на хорошем счету. А известен здесь, потому что сообщил в штаб армии важные сведения.
— Молодец, Руська! — взлетел вверх победно сжатый кулак кадета. — Но где же он теперь? — Кулак опустился. Кадет Раевский принялся нервно грызть его, сам того не замечая.
— Ну, адъютант, наверное, полагает, что он теперь в компании улана Александрова.
— Не смешно, — в голосе кадета послышались слёзы.
— Ты, Раевский, зря расстраиваешься, — рассудительно уговаривал его улан. — Вести о брате получил — это же хорошо! Значит жив, здоров. Герой, к тому же. Чего ещё желать?
— Я к нему хочу! — распустил губы кадет, явно собираясь зареветь, как девчонка.
— Смирно, кадет Раевский! Вы в армии, а не в институте благородных девиц!
Кадет всхлипнул, шмыгнул носом и быстро вытер рукавом глаза. Благо, в наступивших сумерках не заметно было, что они изрядно покраснели.
— Что у тебя адъютант спрашивал? Удалось ли тебе до Москвы добраться? Так? Стало быть, брат твой в Москву направлялся. Ну, не прав ли я?
Луша ещё раз шмыгнула носом и кивнула:
— Думаю, прав.
— Пойдём-ка ужинать, нас ждут уже. Поедим и спать. А утром… Утро, Раевский, вечера мудренее.
На Дорогомиловской заставе
Французы ждали. Вот-вот случится то, к чему они так давно стремились. Четырнадцатое сентября 1812 года — великий день. День триумфа. День славы.
Несколько часов простоял Наполеон со свитой и своими гвардейцами на Поклонной горе, куда к нему на поклон так и не явились эти русские. Столь долгое ожидание могло вывести из себя кого угодно. Однако у ног Наполеона лежал огромный, сказочно богатый город, и это воодушевляло. Его величество имел твёрдое намерение вступить в древнюю столицу России как можно более торжественно.
Теперь, остановившись на границе города, у Дорогомиловской заставы, император спешился, и снова ждал. Он ждал, что склонившая голову Москва, наконец, поднесёт ему, полководцу Великой армии, ключи от своих ворот.
Впрочем, ворот как таковых не было. И крепостной стены вокруг города тоже. Это удивляло французов. Но обычай есть обычай. Депутация отцов города должна явиться французскому императору, как уже не раз являлись к нему подобные депутации после одержанных побед в Милане, Вене, Берлине.
С серебряными ключами на бархатной подушечке. Можно на шёлковой. Или атласной. А ключи… Ключи — лучше золотые. Золото этому городу к лицу. Да! Золотые, как бесчисленные золотые купола этой азиатской столицы.
Московиты на коленях перед великим полководцем. Этому стоит посвятить внушительное живописное полотно. «Сдача Москвы». На заднем плане — озарённые ярким солнцем башни le Кremlin. Рослые гренадеры, великолепная свита, милосердный император. Преклонив колени, с мольбою о пощаде протягивают бояре ключи в знак повиновения, признавая величие, мощь и мудрость… Да, мощь и мудрость…
«Великолепная» свита, скисшая от длительного ожидания, внезапно выказала лёгкое оживление. Со стороны Москвы к заставе приближался всадник. Очередной гонец от Мюрата. Неаполитанский король уже неоднократно доносил из авангарда, что никого не встречает в городе.
На сей раз прискакал совсем мальчишка. Он неплохо держался в седле, несмотря на мундир лёгкого пехотинца. Впрочем, на голове его красовался настоящий гусарский кивер.
Это был Руслан Раевский собственной персоной. Уже несколько дней он двигался вместе с кавалерийским авангардом Мюрата.
Опередить французов на пути в Москву Руслан не успел, как ни старался. Когда мальчик на своём шоколадном коньке прискакал из Нары обратно на Смоленский большак, он оказался между основными частями Великой армии и её авангардом. Поспешив вперёд, он наткнулся на конницу Мюрата в Кубенском, занявшую это село после боя с отступившим арьергардом русского войска.
Французы сочли Русю за своего и приняли ласково. Так он и въехал в опустевшую Москву вместе с кавалерией Мюрата.
Сам Мюрат поразил Русю своим необычайным видом ещё в Кубенском. Высокий, с открытым смуглым лицом, с бакенбардами и локонами до плеч, он был в шапке с огромным белым султаном из страусовых перьев, в жёлтых сафьяновых ботинках и причудливом роскошном костюме, с ног до головы расшитом золотом. Даже стремена его турецкого седла были вызолочены.
Руся сразу понял, что перед ним человек незаурядный и храбрый. По крайней мере, в бою спрятаться за спины солдат в таком наряде было невозможно. Напротив.
Нельзя сказать, что сам Руся пришёл в восторг от столь затейливого костюма. Луша, наверное, была бы другого мнения. На то она и девчонка — им нравится всё такое, м-м-м… умопомрачительное.
Руслан же, глядя издали на Мюрата, почему-то вспоминал знакомого курятниковского петуха. Несмотря на это, он — видимо под влиянием местной моды — не счёл для себя зазорным разжиться гусарским кивером. Такая «шапка» была всем хороша, однако — великовата.
Теперь, постоянно поправляя сползающий на глаза кивер, Руся вёз в главный штаб императора донесение о том, что Москва пуста.
Русе сказали, что он, видимо, родился под счастливой звездой. Ведь ему выпал шанс «лицезреть вблизи великого полководца». Впрочем, будь сведения более обнадёживающими, другие охотники «лицезреть» императора вряд ли уступили бы этот шанс мальчишке. Всем известно: ни что так легко и удачно не продвигает по службе, как вовремя доставленные начальству хорошие вести.
Но Руся не возражал — ему было интересно. К тому же не так давно он понял, что всё, что происходит с ним здесь — не случайно. Несмотря на горячее желание найти сестру, он старался не досадовать на задержки на пути к ней, но жил теперь в состоянии готовности к любым, самым неожиданным переменам.
Подъехав чуть ближе, Руся увидел невысокого человека, упитанного и энергичного, в расстёгнутой серой шинели и чёрной шляпе с трёхцветной кокардой. Его окружала нарядная свита и гвардейские конные егеря в меховых шапках.
На простой шинели упитанного не было никакого шитья, но ошибиться было невозможно. Именно он был центром всей многочисленной компании в расшитых золотом мундирах. Руся — тот сразу понял, где источник тока этой системы.
Только вот шляпа на нём что-то не слишком треугольная, с некоторым недоумением отметил мальчик. Ему вспомнились посыпанные сахарной пудрой слоёные треугольнички из школьного буфета. Стыдно признаться, но вообще-то Наполеон представлялся Русе в первую очередь слоёным пирожным, потом уж человеком в «треуголке», и только потом — великим полководцем.
Руся поздоровался, слез с коня, на всякий случай ещё раз поздоровался, и напряжённо вперив взгляд в круглый живот императора, сообщил то, что ему велели. Молча выслушав очередное донесение от Мюрата, не содержащее ничего утешительного, Наполеон, прикрыв глаза и склонив голову, снова принялся ходить взад-вперёд.
Мальчик стоял и ждал, что император скажет ему что-нибудь в ответ, по крайней мере, отпустит восвояси. Но его величество, заложив руки за спину, продолжал ходить, не говоря ни слова.
Тогда Руся позволил себе рассмотреть как следует не только живот, но и всю его короткую осанистую фигуру. Впрочем, не такую уж и короткую.
«Просто у него голова большая, — предположил Руся, вспоминая свой недолгий опыт рисования с натуры, — поэтому издалека он показался мне гораздо ниже ростом, чем на самом деле».
Атлетическим сложением император не отличался, и больше напоминал обрюзгшего лавочника. Однако холёное лицо его было волевым, а глаза глядели пронзительно и властно.
