Валерий Алексеев - Разноцветные континенты

— Зима еще не скоро, — ответил я. — А кроме того, попытка — не пытка. Надо еще поступить.

— Не примут тебя, — сказала мама со вздохом. — Ты же у меня отстающий.

— Чего там гадать? Сейчас пойду и позвоню. И все узнаю.

— Так вечер уже!

— Ничего, попробую.

Не слушая, что мама кричит мне вдогонку, я побежал на улицу. Позвонил из телефона-автомата — и сразу меня соединили.

— Прием заявлений кончается завтра, — ответил мне мужской голос. Приезжайте лучше сейчас. Документов никаких не надо. Приемных экзаменов у нас нет. Только собеседование. Деньги на проезд имеются?

— Нет, — ответил я растерянно.

— Хорошо. Подошлем машину. Назовите адрес.

Я назвал.

— Будем через пятнадцать минут.

И в трубке загудел сигнал отбоя.

— Чудеса! — сказала мама, когда я вернулся. — Так быстро все… А ты не фантазируешь, случайно?

Я настолько был сам удивлен, что не стал ничего ей доказывать.

И действительно, через пятнадцать минут во дворе коротко прогудела машина. Я выглянул в окно: у нашего подъезда стояла новая коричневая «Волга», шофер, опустив боковое стекло, разговаривал с ребятами.

— Ну, мама, я пошел.

Мама хотела заплакать, но сдержалась.

— Ступай, сынок. Ох, не примут тебя, не примут…

Ребята смотрели на меня во все глаза.

— Куда это тебя?

— В спецшколу, — ответил я, берясь за ручку дверцы.

— Ну дела! Что это за школа такая?

— Закрытая, особая.

Я сел на заднее сиденье. Шофер обернулся ко мне, посмотрел строго.

— Много разговариваете, молодой человек, — сказал он. — Сначала поступить надо. А то может быть, зря бензин жжем.

Я смутился и ничего не ответил.

2

Машина въехала во двор большого девятиэтажного дома и остановилась возле каменного крыльца: несколько ступенек и железные перила. Невзрачная дверь с белой табличкой «Прием». Прием чего? Стеклотары? Белья? Непонятно.

Я слегка оробел. Посмотрел на шофера, но он, не обращая на меня внимания, рылся у себя в карманах. Пробормотав: «Спасибо», — я вышел из машины и поднялся на крыльцо.

За дверью оказался небольшой тамбур, а за ним — комнатушка без окон. Под потолком на проводе горела голая электрическая лампочка, за столом сидел загорелый молодой парень в темно-синей спортивной куртке. У него было лицо честного футбольного тренера.

— Добрый вечер, — сказал я, подошел и сел на стул.

— Добрый вечер. — Парень улыбнулся, протянул мне через стол руку и назвался: — Дроздов.

— Очень приятно, — сказал я и вспотел от смущения.

— Фамилия, имя?

— Андрей Гольцов.

— Поздновато явились. Гольцов. Ну, да ладно. В каком классе учитесь?.. Так, в восьмом. А два года сидели в котором? В шестом? Говорите яснее. В шестом. — Он сделал пометку на лежащем перед ним листе бумаги. Я готов был поклясться, что увидел на этом листе свою фамилию, напечатанную на машинке. По какой причине сидели?

Я замялся. Сказать «неспособный к учению» — сам себе навредишь. «Учителя заедались» — неправда. «Не хотел учиться» — хуже того. Я подумал и ляпнул:

— Болел.

Дроздов прищурился, посмотрел на меня с усмешкой:

— Вот как? Чем?

Разговор принимал неприятный оборот. В голове у меня замельтешило: «Энцефалитом? Эхинококком?»

— Гипертонией.

Лицо у Дроздова стало совсем хитренькое: знаем мы эту гипертонию.

— Ничего, — сказал он, — вылечим. — Посидел, помолчал. — Как вы полагаете, Гольцов, вы обыкновенный человек?

Такого вопроса я, естественно, не ожидал.

— Нормальный, — ответил я и пожал плечами.

— Нет, я не о том. Я имею в виду: вы как все или нет?

Я покачал головой:

— Нет.

Дроздов удовлетворенно откинулся к спинке стула.

— А почему нет?

Вот пристал, подумал я. А я-то боялся, что по алгебре будут спрашивать.

— Мне кажется, я способный, — промямлил я и покраснел.

— К чему? — вежливо поинтересовался Дроздов.

— Ну… учиться способный.

— Этого маловато, — огорчился Дроздов.

Я тоже расстроился. В самом деле, к чему я способный? Да ни к чему. Баклуши бить.

— У каждого человека должны быть особые, присущие только ему способности, — участливо глядя на меня, сказал Дроздов. — Постарайтесь припомнить.

Я молчал.

— Вы очень уверенно сказали, что вы не такой, как все. Это впечатляет. Но на чем вы основываетесь?

— В длину неплохо прыгаю, — брякнул я совершенно невпопад.

— Спорт нас не волнует, — нахмурившись, сказал Дроздов. — Слабосильных подтягиваем. У нас там спортивный комплекс по последнему слову техники. Для того мы и приглашаем в нашу школу, чтобы отставание по отдельным пунктам не мешало развиваться главному. Вопрос: что в вас главное?

Я совсем упал духом: не видать мне этой школы, как своих ушей.

— Ну неужели ничего главного? — настаивал Дроздов. — Не верю. По ночам хорошо спите?

— Когда как.

— А если не спите, что вам спать не дает?

— Маму жалко, — с запинкой сказал я.

Тут Дроздов не стал вдаваться в подробности.

— Понятно, — проговорил он. — Ну, а что бы вы для нее сделали, если бы могли?

— Чтобы она смеялась, радовалась, не плакала.

Я смутно начал понимать, чего он от меня добивается. Но выразить это словами не взялся бы даже для спасения жизни.

— А как это сделать? — не унимался Дроздов.

— Надо больше с ней разговаривать, доказывать, что все хорошо…

— Словами доказывать?..

— Нет, не словами. — А как?

Я молчал.

— Ну, добро, — Дроздов заметно повеселел. — И что же, получается?

— Не очень.

— А хотелось бы?

— Да.

— Больше всего на свете?

Я не ответил. Не люблю говорить такие слова. Но подумал: да, больше всего на свете.

— Ну что ж, — сказал Дроздов, — мы на верном пути, Андрей. Просто вы подавлены своими неуспехами и плохо прислушиваетесь к себе. Вы, несомненно, одаренный человек…

Меня бросило в жар.

— …но природы своей одаренности сами не сознаете. Мы вам в этом поможем. Пишите заявление. Да не волнуйтесь, вы приняты.

Должно быть, на моем лице было что-то вроде недоверия, потому что Дроздов засмеялся.

— Между прочим, я директор школы, и мое слово — это уже решение. Вот образец: «Прошу зачислить меня в состав учащихся Чулпанской спецшколы для одаренных переростков». Дата, подпись.

— А где это — Чулпан? — спросил я, взявшись за ручку и начиная уже приходить в себя.

— В Западной Сибири. Еще вопросы есть?

Я осмелел:

— Есть. Почему вы так назвали — «школа одаренных переростков»?

Дроздов оживился:

— А что? Задевает, беспокоит?

— Да неприятно, — признался я.

— А правде в глаза смотреть всегда неприятно. Ведь вы же переросток? Несомненно. В ваши годы надо учиться в десятом классе, на худой конец в девятом. Уж раз вы нам позвонили, вы понимаете это и не считаете тяжким оскорблением. Не так ли?

Я должен был признать, что это так.

— Вот то-то и оно. Вы удивитесь, узнав, как мало у нас учеников. Никто не хочет признавать себя переростком. Сидит за партой этакий дылда и не страдает от этого, скорее склонен всех остальных считать недоростками. Столько в нем чванства, наглости, самоуверенности… да просто хамства. Значит, не умен. Нам такие не нужны, и не идут к нам такие. Понятно?

3

Я влетел в комнату совершенно полоумный от радости. Перепрыгнув через стул, кувыркнулся. Плюхнулся на пол.

— Приняли, мама! Приняли! — завопил я что было мочи.

— Тихо ты, сумасшедший! — замахала на меня руками мама. — Соседей перепугаешь.

— Мама, меня приняли в спецшколу! — повторил я шепотом. — Приняли безо всякого.

Мама села на стул, сложила руки на коленях.

— Ну что ж, сыночек, это хорошо, — сказала она и заморгала глазами. — Я всегда знала, что ты у меня умница.

— Только уговор: не плакать сегодня, — сказал я строго, все еще сидя на полу. — Завтра будешь плакать… немножко. Завтра я улетаю.

Мама растерялась:

— Улетаешь? Значит, так далеко?

— В Западной Сибири, мама! Город Чулпан. Живописные места, отличная рыбалка. Грибы, ягоды, лодочные походы по озерам!

Ни о чем об этом у нас с Дроздовым не было разговора. Я выдумывал на ходу.

— Вещи собирать надо, — сказала мама и все-таки не выдержала, заплакала. Одна я останусь…

— Никаких вещей, мама! Все там будет. Униформа, спецодежда, — все бесплатное. Меня предупредили, чтобы не было большого багажа. Только самое любимое. Вот — вельветовые брюки надену, куртку парусиновую возьму, блесны для спиннинга. Пару книг, зубную щетку, мыло, полотенце. Кеды. И все!