Елена Ленковская - Лето длиною в ночь
Пальцы успели уцепиться только за воротник.
Руся почувствовал, как его, словно в водоворот, закручивает, засасывает во внезапно открывшуюся временную воронку, куда-то одновременно вперёд и вниз…
Держать! Не отпускать!
* * *Острая боль полоснула запястье. Послышался звон стекла, посыпались осколки. Пальцы, до бела стиснувшие полосатый край синего нахимовского гюйса, невольно разжались.
Руська окончательно потерял равновесие и повалился вперёд, опасаясь, что неминуемо подомнёт под себя Глеба. Но этого не случилось. Едва не влетев головой в разбитую витрину, Раевский рухнул вниз, с размаху больно ударившись коленями о музейный паркет. А Глеб…
Глеба рядом не было…
Где второй?
Когда подбежали, расталкивая народ, Тоня с Лушей, Руслан всё ещё стоял на коленях — согнувшись, сжимая левое запястье ладонью другой руки.
Над головами столпившихся посетителей надрывалась сигнальная сирена.
— Что творишь? — Я тебя спрашиваю! — Смяв в горсти капюшон Русиной толстовки, подоспевший охранник зло и решительно тянул его кверху.
— Их двое, двое было! — истерически голосила Сиреневая мышь.
Крашеный паричок сбился, из-под него торчали седые космы, отложной кружевной воротник, заколотый брошью — на сторону, стёганая безрукавка с карманами сползла на одно плечо.
Руслан не понимал, о чём его спрашивают. Звуки доносились как-то вполсилы, наверное оттого, что он так не успел снять эти дурацкие поролоновые наушники.
Голос экскурсовода в них давно замолчал, а шум остался. Белый шум. Когда ныряешь в прошлое, тоже иногда слышишь этот шум. Он — как молчание. И озоном, всегда озоном пахнет…
Руслан поднял голову к иконе, висевшей в глубине порушенного стенда. Богородица по-прежнему печально прижимала к себе младенца, а глаза её были полны слёз и сострадания. Оглушённый болью Руся почувствовал, что под этим взглядом его окончательно обволокло, окутало, как покровом, ровным, умиротворяющим, мерно потрескивающим молчанием небесного эфира…
— Где второй? Куда делся? — простуженный, каркающий голос охранника дошёл наконец, до его сознания, прорвался сквозь ровно шуршащую пелену белого шума.
Руся не ответил. Молча отнял от левого запястья испачканную красным ладонь, растерянно обернулся. Кровь хлынула ручьём, заливая дорогой узорный паркет.
Охранник невольно отпустил его плечо и испуганно выругался.
* * *Пока не приехала скорая, и врач, едва взглянув на Руськину руку, не бросил отрывисто — надо зашивать, они ждали в вестибюле, усадив Руську на скамейку и замотав запястье быстро намокшим носовым платком. Тоня, посерев лицом, всё посылала Лушу искать Глеба.
— То-онь, нет его нигде, я все залы обежала, — запыхавшись, отчитывалась Луша.
— Вот номерок. — Тоня протянула девочке пластиковую гардеробную бирку с номером… Там как раз твоя куртка и его шинель — вместе. Держи, не потеряй. Появится — одевайтесь, и домой. Там меня ждите, ясно? Дорогу-то найдёте?
— Найдём, не волнуйся. Тут пять минут ходу! — Тонь, может он в туалете?
— Попроси мужчин, пусть посмотрят. — Кивнув, Луша, преодолевая стеснение, попросила дядечку с мальчиком.
— Нет там никого, — сообщил мальчик, выйдя первым.
Скорая тем временем увезла Русю, и Тоня уехала с ним.
* * *Помедлив немного, Луша отдала номерок сморщенной сутулой гардеробщице. Рассеянно натянула куртку и села на лавку, обняв обеими руками чёрную нахимовскую шинель. Долго сидела так, вполоборота к окну, вдыхая исходящий от шинели запах мокрой шерсти и тоскливо уставившись в слякотное осеннее небо.
На улице было ветрено и пасмурно. Уныло качали голыми ветвями огромные чёрные липы Михайловского сада. Ребёнок в ярком комбинезончике, спотыкаясь, тянул за собой едва поспевавшую бабушку в старомодной фетровой шляпке и коротких ботиках. А может — няньку. Наконец, вырвал свою ручонку из нянькиной руки и тут же упал. Скривил покрасневшее личико, заплакал…
Луша сочувственно вздохнула, отвернулась, бросила взгляд на часы.
Руся с Тоней уже полчаса как уехали. Глеба по-прежнему не было.
И Луша, наконец, решилась.
Луша знает, что делать
Она сунула шинель гардеробщице и тут же выскочила из зеркального зала раздевалки в коридор, не имея ни малейшего желания выслушивать ворчливое: «Вот молодёжь: хотят забирают, хотят — снова сдают, — а ноги-то не казённые!»
Два форменных музейных бэйджика раздражённо блеснули ей во след.
Луша пихнула номерок в карман, рванула вверх вечно заедающую молнию. Оглянулась. В узком коридоре посетителей не было. Музейных сотрудников, к счастью, тоже.
Вечно некоторым взрослым кажется, что они лучше других всё понимают! Забрала — сдала… До всего есть дело! Что ей теперь, таскаться по времени с нахимовской шинелью в обнимку?
Луша, встав спиной к стенке, сжала в кулаки влажные от волнения пальцы.
Когда ныряешь в прошлое, нужно, чтоб руки были свободны. Но гардеробщицам это было бы объяснить трудно. Да, пожалуй, и ни к чему.
* * *Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Провела холодными ладонями по лицу, словно смывая, стирая всё несущественное.
Нужно отчётливо представить себе того, за кем следуешь… Ей это было несложно. Глеб тут же будто встал рядом — но не во фланке, а в небрежно накинутой шинели и шапке, лихо сдвинутой на затылок… — как на той фотографии в Тонином телефоне, на которой она увидела его первый раз. Да, хохочет, ямочки на щеках… И шапка набекрень…
Она почувствовала как сильно бьётся сердце — и вовсе не от опасения сделать всё не так как нужно, — а от радостного, уверенного предвкушения встречи.
Сдерживая лёгкую предполётную дрожь, она сделала глубокий вдох. Шагнула вперёд, задрав подбородок и раскинув руки. Внутри всё замерло, потом сердце словно оборвалось, и она ухнула как с высокого обрыва вниз, опускаясь всё глубже, глубже, глубже…
* * *Вышедшая в коридор сухонькая старушка-гардеробщица подозрительно осмотрелась, принюхалась. Так и не дойдя до служебного туалета, куда направлялась, поспешила обратно — доложить коллегам последние новости музейного мира.
Коллеги принялись оживлённо обсуждать и комментировать происшествие.
— Запах-то какой!
— Духи кто-то пролил, не иначе!
— По мне, так огурцами пахнет…
— Озон, это озон! Помяните моё слово…
* * *Ныряла она почти вслепую. Куда направляется, в какой год, в какую точку на карте?.. На эти вопросы у неё не было ответа. Он ныряла вслед за Глебом — он был её целью, его она должна была найти среди пространств и веков.
Луша, в общем, уже умела идти «паровозиком», когда летишь в прошлое бездумно, интуитивно, просто идёшь, говоря морским языком, в чьём-то фарватере. Двигаешься за впереди идущим и мысленно держишь с ним связь, и вот и всё. Они тренировали это летом, с Г.А., — тогда у неё всё получалось прекрасно.
Впрочем, больше всего они там занимались точным, мгновенным возвращением — «добивались автоматизма». Г.А. их просто загонял, приговаривая: «Спортсмены прежде всего учатся правильно падать, а хронодайверы — учатся точно возвращаться!»
А «паровозик»?.. Ну что «паровозик»… Настоящий, классический «паровозик» — для них с Руськой пройденный этап. У близнецов, даже если они следуют друг за другом через большой интервал, этот финт хорошо получается.
«Такое возможно не только с братом, а просто с близким человеком. Вполне достаточно крепкой дружбы, или лёгкой влюблённости…», — сказал тогда Г.А., и хитро так посмотрел на неё из-под очков-половинок…
Но одно дело нырять сразу, след в след. А тут… Едва ли не час прошёл, как пропал Глеб.
Однако нужно было попытаться. Сидеть и тупо ждать она больше просто не в силах!
* * *…Хмурый ноябрьский день 21 века отодвинулся в далёкое будущее. Растворились, подёрнулись пеленой обрызганные дождём камни мостовой, и сплетения мокрых чёрных веток, и сумрачный Михайловский замок, и редкие дребезжащие трамваи. И жующие бутерброды ворчливые гардеробщицы… И бронзовый чижик-пыжик, в которого ей вчера так и не удалось попасть монеткой, как ни старалась…
Распространив сильный запах летней грозы, она покинула бледный туманный город, неожиданно опустевший и помрачневший без него . Без сероглазого молчаливого мальчишки в синей нахимовской фланке.
* * *…Сначала всё привычно оборвалось внутри, будто в пропасть шагнула. Потом пришло долгожданное, волнующее ощущение полёта, которое Луша, несмотря на свой недолгий опыт погружений в прошлое, уже успела полюбить…
А дальше начались сложности. Пересекая толщу текущего ей навстречу плотного, завихряющегося, струящегося потоками времени, она запаниковала не на шутку, потому что не могла толком понять, сориентироваться — где остановиться. Какое-то время наобум двигалась в этой непрозрачной пелене без верха и низа. Наконец, всем телом ощутив лёгкое электрическое покалывание, поняла — есть, вот оно!
