Ольга Златогорская - Виноватых нет
— К сожалению, людям свойственно относиться к другим предвзято. Они быстро понимают, на кого можно сливать отрицательные эмоции, а на кого — нет. На отличника нельзя. Не принято. Зато на неважного ученика и покричать можно, и на смех его выставить.
Я вспомнила английский. Как Зинуля специально ко мне по-русски обращалась, чтобы все, даже самые тупые, поняли, что мой ответ — неправильный. И ведь Игорь ожидал чего-то подобного. Не зря же сказал про птичку на иве… Но что-то мешало согласиться.
— Не все же учителя такие, — сказала я.
— Конечно, не все. Но большинству проще поверить, что с другим человеком что-то не так, чем изменить свое представление о нём. Это не только учителей касается.
— И что теперь? Соответствовать их ожиданиям?
— А получится? — хитро прищурился папа. — Вы сегодня, кажется, пробовали.
— Ей легче, — подал голос Игорь-я. — А мне учиться придётся. Хрен всё это выучишь… Извините.
— Да ладно, — отмахнулся папа. — Подогнать учёбу я бы тебе помог. Но проблема-то не в этом. Лере что делать? Знания в карман не спрячешь.
— Противно им прикидываться! — не выдержала я. — Стоять и молчать, как террорист на допросе! Это же школа, а не ФСБ!
Папа кивал, глядя на меня. Явно ждал чего-то.
Я сказала:
— Не хочу жить его жизнью. Она мне не нравится.
Игорь-я дёрнул головой, буркнул:
— Какая есть.
И отвернулся.
Папа задумчиво произнёс:
— Знаете, я долго думал над этим случаем, и так и не понял… Расскажите всё ещё раз. С самого начала.
— Был Совет, — сказала я.
— Меня там ругали, — продолжил Игорь-я.
— И всё шло нормально. А потом я вдруг лежу… И уже не я…
Папа внимательно посмотрела на меня:
— Ни с того, ни с сего?
— Ни с того, ни…
— Неправда, — перебил Игорь-я. — Она сказала… Ты забыла?
Мои глаза смотрели в упор. Тёмные, почти чёрные. Странно, я всегда думала, что у меня серые глаза… А что я тогда сказала?
— «Я бы на твоём месте», — вспомнила я.
— Именно.
Папа хлопнул ладонью по столу:
— Я так и думал. А вы знаете, ребята, что доказали существование Бога?
— Чего? — в один голос спросили мы с Игорем.
— Или просто разумных высших сил, которые слышат каждое наше слово. Сейчас концепция Бога уже не популярна, продвинутые люди говорят — Мироздание слышит нас… Ты пожелала — и получила.
— И что нам это даёт? — спросила я.
— То, что вам не имеет смысла оправдывать ожидания других. Особенно тебе, Лера. Ты сказала, что на месте Игоря вела бы себя по-другому, а сама что делаешь? Ведёшь себя как он, а не как ты. Не выполняешь обещание.
— И ты думаешь, что как только я сделаю это, тут же вернусь в своё тело? — я села прямо. — Ты уверен?
— Думаю, нужно попробовать. Других вариантов всё равно нет.
* * *После обеда папа ушел в кабинет — сказал, что надо работать. Хотя лицо у него было такое, как будто зубы болят.
Мы пошли в мою… бывшую мою комнату.
Игорь-я буркнул:
— Ты зачем мне причёску изуродовала?
— Не видно ничего из-за волос.
— Мы так не договаривались. А если мне твои косы не понравятся, и я их отрежу?
Я хотела заспорить. Сравнил — мои косы, и уродскую чёлку, закрывающую пол-лица. Но почувствовала, что Игорь-я всерьёз обижен. И сказала:
— Извини. Но мне правда эти волосы очень мешали.
— Мешали ей… — Игорь-я хотел добавить что-то ещё, но у него в кармане запел телефон:
«Па-а-а-аслушанье это не моё…»
Машка!
Игорь-я выдернул трубку из кармана, и, даже не поздоровавшись, буркнул:
— Я не могу говорить, потом перезвоню!
И дал отбой.
— Ты что делаешь! — не выдержала я, хотя ещё минуту назад не собиралась ссориться. — Машку-то зачем обижать?
— Перетопчется твоя Машка, — грубо ответил Игорь-я. — Подождёт полчасика, не помрёт.
— Да что ты понимаешь! Она в больнице, одна, после операции! Ты думаешь, ей там сильно здорово?
Игорь-я глупо приоткрыл рот.
— Я не знал…
— А даже если бы и не в больнице! — непримиримо продолжила я. — Всё равно нельзя так с друзьями! А если она обидится?
— Настоящий друг не станет обижаться на всякую фигню!
— То-то я смотрю, у тебя друзей нет! — не выдержала я.
Игорь-я побледнел и отступил на шаг. Рука, сжатая в кулак, дернулась и опустилась. Моя рука, которая всё равно не сумеет ударить… Пальцы разжались.
— А вот это не твоё дело, — очень спокойно сказал Игорь-я.
— Допустим, — я тоже сбавила тон. — Лучше расскажи, что там у тебя произошло с парнями. Из-за чего вы подрались?
— Не расскажу, — без выражения ответил Игорь-я.
— А ты знаешь, что классная сегодня до меня докапывалась? Требовала, чтобы я ей объяснила, в чём там дело! А как я ей объясню, если не знаю?
— Вот поэтому я и не скажу. Не хватало ещё, чтобы ты трепалась об этом.
— Но почему?! Там что, государственная тайна?
— Это личное дело, — нахмурился Игорь-я. — Оно никого не касается.
— Да как ты не понимаешь, что за твои личные дела теперь отвечать придётся мне? — заорала я. — Или ты думаешь, что проблемы сами собой рассосутся?
— Не переживай, — криво усмехнулся Игорь-я. — Тебе отвечать не придётся.
— А кто… кто будет отвечать? — у меня дыхание сбивалось от злости. Хотелось взять своё тело за плечи и вытряхнуть из него этого идиота. — Ты же только молчать умеешь!
— А ты что умеешь? — презрительно бросил Игорь-я. — Сама пальцы веером выгибала: я бы, я бы… Ну так давай, вперёд! Что, слаба в коленочках?
— Ах ты… — я задохнулась, резко развернулась на пятках и выскочила в коридор. Хлопнула дверью и бросилась вниз по лестнице. Когда только обуться успела. И сумку подхватила, надо же, как хорошо рефлексы у Сельцова работают…
Дверь подъезд, пропищав, закрылась у меня за спиной. Ветер бросил под ноги разноцветные листья. Я перешагнула через них — не до игрушек — и медленно пошла по тротуару.
На душе было паршиво. Не только из-за Сельцова, ещё из-за отца. Обычно в трудных ситуациях он четко говорил, что именно надо сделать. А сейчас — поди туда, не знаю куда. Делай там то, не знаю что…
Хорошо, допустим, я не должна пытаться изображать Сельцова. Но тогда ведь все поймут, что с ним что-то не то, и потащат к врачу. Или психологу. А там и психушка недалеко.
Папа же сам говорил, что нельзя палиться! А сейчас бурчит что-то непонятное.
Я вспомнила, с каким выражением лица он ушел к себе. Как будто я хуже всех и ему за меня стыдно. А сам-то!
Я раздраженно пинала опавшие листья. А люди вокруг радовались ненадёжному осеннему теплу. Мамаши выкатили коляски, детишки постарше ворошили кучи листьев. И даже серьёзные люди то и дело подставляли лицо солнцу и щурились. А меня вдруг такая тоска взяла — хоть вой. Сейчас никто не мог мне помочь. Ни папа, ни мама, ни Машка — никто из тех, на чью поддержку я привыкла рассчитывать. И это этого становилось холодно, словно на улице середина зимы. Меня окружали чужие люди, которым наплевать на проблемы незнакомой девчонки. Или незнакомого парня, если смотреть на внешность.
Можно было вернуться домой — родители Сельцова придут только к семи. Но я не могла смотреть, как моё тело ходит по моей квартире, разговаривает с моим отцом. И как Игорь-я посмотрит на меня! И что скажет…
Нет уж, теперь, пока я не сделаю следующий шаг, домой дороги нет.
* * *К приходу родителей Игоря во мне кипела смесь злости и отчаяния. Наверное, так выходят на задание смертники.
Что же, я больше не изображаю Игоря. Посмотрим, как ему это понравится.
Когда заскрипел ключ в замке, я не стала ждать, пока мама Сельцова меня окликнет. Вышла в коридор.
— Привет, мам, — сказала я. — Что на кухню нести?
— Вот… — Елена Анатольевна удивлённо протянула мне пакет. — Что-то случилось?
— Нет, — отозвалась я и пошла разбирать продукты. — Что-нибудь в морозилку убирать?
— Не надо, оставь на столе, — крикнула Елена Анатольевна из спальни. Я выложила содержимое сумки на стол и ушла в свою комнату. И тут же услышала:
— Гера, скажи правду. У тебя что-то в школе произошло?
Елена Анатольевна стояла на пороге. Она уже успела переодеться в домашний костюм, похожий на линялую пижаму.
— Мама, — спокойно ответила я. — У меня постоянно что-то происходит в школе. Каждый день. Что конкретно тебя интересует?
— Не делай из меня дуру! — мгновенно взорвалась Елена Анатольевна. — Ты прекрасно знаешь, что я имею ввиду!
— Мама, не кричи, — вежливо попросила я. — Ты довольно долго не интересовалась моей школьной жизнью. О чём именно я должен тебе рассказать?
Елена Анатольевна задышала, как после стометровки.
— Вы с отцом надо мной издеваетесь! Как с человеком не хотите…
Она угрожающе придвинулась, а мне совсем не было страшно. Вот ни капельки. Как будто между мной и этой некрасивой женщиной стояла невидимая и непробиваемая стена. Мне было немного её жалко, немного смешно, а больше — противно. И я сказала:
