На исходе лета - Хорвуд Уильям
— Признаешь ли ты, крот Камня, законы Слова и твоего Господина? — спросил Терц.
— Нет! Не признаю! — крикнул Хей, его глаза сверкали.
Повернувшись к Триффану, Терц проговорил:
— В твоей власти спасти жизнь этого крота: отрекись за него ты.
— Не делай этого! — крикнул храбрый Хей, и Друл приготовил когти для смертельного удара.
— Я могу говорить только за себя, — сказал Триффан.
Больше Хея ни о чем не спрашивали. Терц яростно кивнул Друлу, и воля Слова стала известна, а затем все увидели, и его мощь: когти страшного Дру-ла поднялись и резким движением метнулись вниз. Раздался ужасный стон Хея, когда палач разодрал ему рыльце.
Но худшее было впереди. Перед Камнем явилось само зло.
— Святое Слово, мать моя и отец мой… — Пока элдрен Уорт шептала свою мерзкую молитву, вперед вышел один из Хранителей, запустил когти в разверстую рану на голове Хея и, набрав крови, помазал Люцерну лоб над бровями.
— Эта кровь Искупления смоет твои грехи, своей первой жертвой ты возрадовал Слово как Господин.
Не успел свершиться этот обряд, как другой Хранитель вышел вперед, произнес молитву во здравие Господина, и еще одну жертву выволокли к Камню.
…От всяческой слепоты ума, от гордыни и лицемерия, от зависти, ненависти и злобы; от желаний плоти и от гнева твоего… упаси нас, благое Слово!
И не стало безобидного Трифта, который некогда на этом самом месте спас жизнь Триффану. Потом еще один Хранитель, еще одно требование отречься от Камня, еще один отказ, еще одна смерть…
— От похотливых мыслей, от неправедного блуда, от обмана, от чумы ума и духа, от гнева твоего… упаси нас, благое Слово!
Тизл, и так уже полумертвой, Друл размозжил голову о Камень. Еще один Хранитель, еще одна жертва…
Даже самый стойкий крот, услышав об этой жестокости, подумает, что пелена ужаса накрыла его разум, и с недоверием отнесется к тому, что описано как происходившее там. Почему Триффан молчал? Почему, кроме Хея, никто не сопротивлялся? Почему вообще происходят такие вещи?
Пусть крот не может ответить на эти вопросы — но он не может и отмахнуться от них. Если он хочет постичь Безмолвие Камня, то должен знать, что нельзя не обращать внимание на такие преграды к его постижению, как зло и порок, жадность или стремление к власти, охватившие тогда Люцерна. Не существует такого пути к Безмолвию, и нельзя прорыть такой тоннель, который не проходил бы через тьму страданий, мглу кротовьих самолюбивых амбиций и гнетущую темноту зла.
Триффан, уже повидавший и переживший так много, теперь увидел и пережил гораздо больше, чем отведено кроту.
Потому что непрестанно в течение часов, пока проходил ритуал посвящения Люцерна, к нему обращались со словами:
— Отрекись от Камня, Триффан, и не будет нужды приносить этих кротов в жертву. Слово примет твое отречение вместо их крови, Слово смилостивится. Отрекись.
Все новые и новые жертвы приносились у основания великого Камня. А между убийствами — или жертвоприношениями, как называют их священнослужители Слова, — Терц и другие Хранители продолжали избранный Люцерном таинственный и кощунственный обряд.
Мэддер трогательно попросил друга простить его, словно после всего пережитого ими Доддеру еще было что прощать.
За Мэддером тут же пришла очередь Доддера.
— Отрекаешься ли?..
— Он не последователь Камня, — быстро проговорил Триффан.
— Он проявил слабость и позволил себе быть вместе с тобой, — прошипела элдрен Уорт: это были ее единственные слова.
— Я не отрекаюсь, и Триффан не должен отрекаться за меня, — с достоинством сказал Доддер.
Кивок, и Друл убил его, и его теплой кровью Терц коснулся уже рта Люцерна, а слабеющий шепот несчастного заглушило пение.
Флинт. Вскрик. Как велик казался Камень, как он сиял теперь! Флинта не стало.
Фиверфью. И шепот:
— Это мать Крота Камня, будущий Господин Слова.
— Она отрекается? — Голос Люцерна выражал полное безразличие к судьбе Фиверфью и к тому, кто она такая; он побуждал к продолжению посвящения, к его кульминации.
Сами деревья, казалось, были потрясены; увеличивающаяся луна словно потускнела, ветер спустился к корням и улетел.
Впервые Триффан проявил волнение, его голова низко склонилась, и он заговорил, прося сохранить Фиверфью жизнь. Но Фиверфью без страха, глазами полными любви глянула на него и сказала:
— Не надо, любый мой. Все, что могли, мы получили, и этого довольно. Это гораздо больше, чем когда-либо получит молодой беспокойный крот Люцерн.
Кивок Терца, удар Друла, и сам Камень, казалось, содрогнулся в ночи, когда Фиверфью упала и умерла на том самом месте, где дала жизнь Кроту Камня.
Так была принесена последняя жертва, и все затихло, песнопения закончились.
Тогда Терц, начинавший обряд, закончил его завершающей формулой обряда:
— Люцерн Вернский, прими Дух Слова здесь и сейчас, когда я, Двенадцатый Хранитель, возложу свою лапу на твою голову в знак веры, что ты принадлежишь всем кротам Слова. Помни, что ты укрепляешь наш слабый и нерешительный дух своим превосходством, как образец власти, гнева и воли Слова. Учи нас, убеждай нас, доведи до нас святую волю Слова, и, какие бы средства ты ни избрал, мы подчинимся тебе. Требуй покорности, прояви безжалостность к слабым и нерадивым и к врагам Слова. Веди нас, и мы последуем за тобой, которого отныне, впервые и навсегда будем наконец звать Господином. Люцерн, Господин Слова!
— Люцерн! Господин Слова! — радостно закричали сидимы, и грайки ринулись вперед, стараясь коснуться его. Гвардейцы улыбались, Хранители радостно кивали, все заговорило и весело зашумело, и все перед Камнем радовались за своего Господина.
Но Триффан, по-прежнему под охраной, мог лишь безучастно смотреть на обезображенные тела своих друзей. Одинаково безучастно смотрел он на своего сына и так же безучастно — на Камень. И плакал о Фиверфью.
❦
Луна сместилась на небе, Самая Долгая Ночь была долгой, и долгим было празднование Слова у Камня. Но наконец гвардейцы, сидимы и Хранители ушли через ночь обратно к подземному переходу, оставив у Камня лишь троих: нового Господина Слова, чудовище Друла с красными от запекшейся крови когтями и обреченного Триффана.
Старик казался полумертвым, и Люцерн подошел к нему вплотную:
— Отец, прошу тебя в последний раз: отрекись от Камня!
Он прошептал эти слова, и в них содержалась мольба, которую дозволено было услышать только Друлу.
Потупив взор, Триффан покачал головой.
— Посмотри на меня, крот. Я теперь Господин Слова. Твой Камень мертв. Взгляни на меня.
Триффан медленно поднял глаза:
— Я… Я…
Потом, забившись в огромных лапах Друла, он попытался обернуться к Камню и выкрикнул со страданием и болью:
— Прости меня, Камень! Я не могу любить его! Он мой сын, но любить его я не могу! Убери его с глаз моих, ибо бремя слишком тяжело. Дай мне умереть.
Люцерн смотрел на него, — изумление уступило место злобе и ненависти, тем более страшным, что он так долго сдерживал их.
— Камень отзовется на твою молитву, крот, и Друл выполнит его волю. Но ты не умрешь. В твоей смерти нет нужды. А вот Господина, вид которого тебе так невыносим, ты больше не увидишь. Друл, ослепи его, как еще в давние времена должен был сделать мой дед Рун.
Люцерн отвернулся от своего отца, отвернулся от Камня, отвернулся от поляны в Данктонском Лесу, и, когда когти Друла нанесли последний удар, Господин покинул место своего посвящения. Потом Друл отошел от окровавленного Триффана, с ухмылкой посмотрел на Камень, оглядел разбросанные у его основания окровавленные тела, плюнул на них на прощание и последовал за своим Господином прочь из Данктонского Леса.
Холодна, холодна Самая Долгая Ночь. Небо, звезды, луна не согревают. Как медленно темнота уступает место рассвету! Когда мгла рассеялась и свет снова упал на Данктонский Камень, все тела были белыми, белыми от инея.
