Астрид Линдгрен - Линдгрен А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 2: Суперсыщик Калле Блумквист [ Суперсыщик Калле Блумквист; Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью; Калле Блумквист и Расмус; Расмус, Понтус и Глупыш]
Но Расмус уже несся по дороге к погребу.
— Глупыш, — кричал он. — Глупыш, я иду!
И только увидев новенький, с иголочки, висячий замок на двери погреба, он вспомнил про ключ, полученный от Альфредо. Ключ! Ведь он сунул его в карман брюк, а брюки висели как раз на стене дома и развевались от вечернего бриза.
Он искренне разозлился на самого себя. Бедный Глупыш… когда каждая секунда взаперти — мука!
— Рассеян, как старый козел, — злобно пробормотал он и помчался галопом назад…
Он ринулся по лестнице вверх, на чердак, рванул дверь, которую так тщательно запер недавно Альфредо и которую завтра утром должна была отворить Берта… Так она думала, да!
Расмус высунул голову в окно, и тут Понтус увидел его. Он удивленно вытаращил глаза.
— По-твоему, у нас урок гимнастики? — неодобрительно сказал он. — Пожалей мои штаны, хватит того, что ты спустился по ним один раз. — Но Расмус, взяв брюки, нервно обыскал сначала свои собственные карманы, а потом, на всякий случай, также и Понтуса. Но никакого ключа не было! Расмус просто подпрыгивал от нетерпения; в такие вот минуты седеешь!
— Понтус, посмотри, пожалуйста, не валяется ли в траве какой-нибудь ключ! — бешеным голосом закричал он.
— Поищу, — ответил Понтус.
Встав на четвереньки, он стал шарить в траве. Расмус кусал указательный палец и ждал.
— Что я получу за это? — торжествующе спросил Понтус, поднимая ключ.
Расмус с облегчением вздохнул:
— Пару брюк, потому что они тебе пригодятся, — ответил он и бросил вниз брюки, которые приземлились прямо на голову Понтуса.
И вот он снова у двери погреба, он слышит, как лает Глупыш, и он начинает плакать, едва вставив ключ в висячий замок. Вот он открывает тяжелую дверь погреба и кидается в затхлую тьму. Он ничего не видит, но слышит вопль отчаяния, и ему навстречу бросается жесткий теплый маленький комочек. Тогда он плачет еще сильнее, тихо и безутешно плачет, крепко прижимая к себе этот комочек.
— Глупыш, подумать только, ты жив, — дрожащим голосом произносит он. — Бедняга Глупыш, я так тосковал по тебе… Подумать только, ты — жив!
— Ясно, что он жив! — рассудительно произносит Понтус.
Расмус прижимает к себе Глупыша и свирепо глотает слезы. Одно дело — плакать, когда расстаешься со своей собакой, но плакать, когда она снова с тобой, — это ведь просто дурость, и он не желает, чтобы Понтус видел его слезы.
— Бедняга Глупыш, — бормочет он, зарываясь лицом в жесткую шерстку. Но Глупыш отчаянно барахтается, он хочет поскорее убраться из этого жуткого погреба, и лишь только Расмус отпускает его, он как ракета вылетает из дверей. Только отбежав на почтительное расстояние от своей тюрьмы, останавливается и ожесточенно лает. Он решил высказать раз и навсегда, что не одобряет места своего заточения.
Но затем он все забыл. Он ведь не из тех, кто сидит и пережевывает свои минувшие страдания. Теперь он снова свободный и веселый песик, который радостно ждет, что еще придумает его хозяин.
Хозяин же вытер тайком слезы и натянул брюки.
— А теперь мы зададим работу полицейскому корпусу Вестанвика, — сурово говорит он. — Пошли, Понтус!
Он свистнул:
— Пошли, Глупыш! Поторапливайся! Мчимся что есть духу!
Глава десятая
Наступила светлая майская ночь, и Энгстуга стоит молчаливая и заброшенная среди цветущих яблонь. Маленькая серая усадьба так мирно спит! Везде тишина и покой.
Но на самом ли деле везде тишина и покой? Нет, если в этой старой усадьбе есть домовой, который бодрствует по ночам, то он знает, что все наоборот: жгучее беспокойство затаилось там меж стенами строений, а воздух полон удивительного, жуткого ожидания.
Но здесь ведь нет ни души — кто же тогда ждет? В погребе нет маленького песика, который ждет, чтобы его освободили, а в комнате на чердаке нет шалопаев-мальчишек, ожидающих, чтобы их выпустили оттуда.
Да нет, конечно же, в забрызганной взбитыми сливками комнате на чердаке сидят двое мальчиков и ждут! Там сидят хорошенько запертые Расмус и Понтус и ждут так, что готовы выпрыгнуть из собственной шкуры, они ждут и, глядя на часы, гадают: «Когда?»
И они не единственные, кто не спит сегодня ночью в этой старой заброшенной усадьбе. Бодрствующий домовой может и не заметить, как что-то шевелится среди теней. Повсюду на страже стоят словно набравшие в рот воды мужчины — один у окна на старом скотном дворе, а один в погребе, где больше нет песика, который лает. Повсюду, во всех темных закоулках стоят молчаливые мужчины, смотрят на часы и гадают: «Когда?»
С каждым тиканьем часов приближается развязка самого ужасного криминального случая во всей истории Вестанвика, это чувствуется, и известно, что она произойдет, только неизвестно — когда.
Жутко сидеть взаперти в комнате на чердаке и ждать двух разъяренных похитителей серебра, даже если совсем рядом с тобой спрятаны в шкафу твой папа и старший полицейский. Жутко сидеть там и видеть, как ночной мрак сгущается за окном, видеть, как углубляются тени в самой комнате, так что в конце концов не различаешь уже ничего, кроме открытого очага, белеющего в темноте, жутко слышать ужасающее тиканье часов, жутко знать, что, быть может, именно сейчас, именно в эту минуту, когда часы произносят «Тик», антиквар по прозвищу «Акула» нажимает ногой на педаль, дает газ, катит обратно в Вестанвик, и что именно сейчас они поднимаются по лестнице на чердак, злые, как пауки… ой, ой!
— Понтус, ты ничего не слышал? — испуганно прошептал Расмус.
Нет, Понтус слышал только, как старший полицейский шепчет что-то за полуоткрытой дверцей шкафа, больше ничего.
— Начинаю думать, что я — как Эрнст, — сказал Расмус. — У меня слабые нервы, и я на самом деле думаю, что здесь просто жутко!
И все-таки он сам предложил сидеть здесь. Это было, когда дядя старший полицейский начал говорить о том, как тяжело будет «связать этих воров с этим преступлением».
Бедный СП, он рвал на себе волосы, когда до него наконец дошло то, что пытался рассказать Расмус.
— Вы вдвоем были у фон Ренкенов в четверг ночью — ты не бредишь? Вы оба спрятали серебро в погребе у Понтуса? Боже ты мой! Я ведь буду вынужден арестовать вас!
И тогда он объяснил им, что означает «связать кого-то с совершенным преступлением». Как выяснилось из рассказа Расмуса, Альфредо и Эрнст бежали с мешком металлолома, а за это арестовывать нельзя. И они не оставили на месте преступления никаких отпечатков пальцев и других разоблачительных улик. Если теперь на них объявят розыск и их схватят, то они ото всего отопрутся, и кто тогда докажет, что именно они похитили серебро? Во всяком случае, не Расмус и Понтус, которые сами держат у себя краденое.
— Понимаешь, Расмус, тут ничем не поможешь, даже если я и твой папа знаем, что разбойничья история, которую ты нам рассказал, правда. Это ведь нужно еще доказать, — сказал СП. — Разумеется, мы их допросим, если удастся их схватить, но если они не признаются, то нам ничего не останется, как только выпустить их на свободу.
— Выпустить их на свободу! А потом они явятся и убьют Глупыша — нет уж, спасибо!
Расмусу пришлось снова шевелить мозгами.
— Да, но если они вернутся обратно и захотят выжать из нас, где мы спрятали серебро, и вы сами услышите это, тогда они «связаны с преступлением»?
— Да, железно, — подтвердил СП. — Потом они ничего отрицать не смогут.
Поэтому они и сидели теперь в комнате на чердаке, а папа и СП залегли в шкафу, поэтому-то все темные закоулки были битком набиты полицейскими, а вся Энгстуга затаила дыхание в жутком ожидании.
Да, Расмус думал, что там, где они сидят, жутко! Подумать только — он, и Понтус, и Глупыш дали ход величайшему расследованию в истории Вестанвикской полиции, когда несколько часов тому назад ворвались в полицейский участок. Хотя сначала невозможно было заставить папу выслушать, что они говорят, — он занимался только Глупышом. Но как только до него наконец дошел смысл слов, которые выкрикивал Расмус, тут такая заварилась каша! Ой, подняли шум на весь полицейский корпус! Каждый, самый мелкий сверхштатный полицейский бежал, запыхавшись, в участок, а папа и СП рванули в Тиволи и схватили Берту… это произошло, верно, не позднее чем через десять минут после того, как Альфредо проглотил свою последнюю шпагу и смылся в автомобиле «доброго дядяшки» вместе с Эрнстом. Берта успела лишь снять с себя шелковое платье и только начала упаковывать свое барахло в фургоне, как была арестована. Бедная Берта, которая собиралась прийти и выпустить их завтра утром! Теперь ей помешали, теперь она сама сидела взаперти в камере полицейского участка, и туда уж точно никто не пришел и ее не выпустил.
Расмус взглянул на часы. Светящиеся стрелки так медленно перемещались от одной минуты к другой, когда он смотрел на них. Но теперь было больше двенадцати… Неужели Альфредо и вправду еще не наложил лапы на мамину старую металлическую ступку?
