Майкл Корита - Добро пожаловать в ад
— Да, — кивнул я, почувствовав острый укол жалости, когда мельком глянул на нее и заметил, как изменилось ее лицо.
— И Алекс им помог, — жестко проговорила она. Это было утверждение. — Значит, Алекс помог им засадить Дорэна в тюрьму — при том, что уж он-то не мог не знать, кто на самом деле убил ту девушку!
— Ну, он с лихвой расплатился за это. Он ведь потерял сына, не забывай об этом, Карен, — напомнил я. — Видишь, как получается: сына своего клиента от заслуженного наказания он спас, а своего потерял.
— Да, потерял… потерял сына, — эхом повторила она. — Ты прав, Линкольн, сына он действительно потерял. А когда его сын свел счеты с жизнью… когда его собственный сын, его плоть и кровь пустил себе пулю в рот, поскольку не сомневался, что если он этого не сделает, то другой человек сделает так, что он станет молить о смерти, — он винил в этом Алекса! Родного отца! Что, скажешь нет? Наверняка он считал, что все случилось по вине Алекса.
— Думаю, что он винил и самого себя, причем не меньше, — осторожно возразил я. — Послушай, Карен, ты забываешь, но он ведь был уже не ребенок. Да, ему посоветовали опознать Дорэна, но решать было ему. Он сам сделал свой выбор.
Какое-то время она молчала, размышляя о чем-то. Потом повернулась ко мне.
— Ты небось считаешь Алекса каким-то чудовищем, да? Да и как ты можешь думать по-другому? Он ведь тоже приложил к этому руку… сделал все, чтобы отправить невинного человека в тюрьму, и даже еще заработал на этом. Ты считаешь его чудовищем…
Я покачал головой.
— Нет, Карен, я так не думаю. Мне кажется, в ту ночь, когда ему предстояло принять решение, он дрогнул, предпочел деньги и власть. Но, приняв это решение, он сразу оказался в ловушке и понял, что пути к отступлению отрезаны. Не думаю, чтобы он понимал или хотя бы догадывался о том, чем это может впоследствии обернуться. А когда все случилось, он уже просто не знал, как ему из этого выбраться, дорогой ценой заплатил за то, что сделал. Дороже, чем он заслуживал. Потому что такого не заслуживает никто.
Опустив голову на грудь, она молчала.
— В полиции тебе объяснили, почему его убили? — осторожно спросил я.
— Сказали только, что Пол Брукс боялся Алекса. Боялся, что он расскажет обо всем, что ему известно.
— Он действительно собирался это сделать, Карен. Твой муж сказал Гальончи, что готов пойти в полицию и признаться во всем. Он даже попытался уговорить Гальончи сделать то же самое. Он хотел послать Гальончи, чтобы тот нашел Дорэна, дал ему денег и убедил его, что все обвинения с него будут сняты. Думаю, ему и нужно-то было всего несколько дней, чтобы собраться с духом и сделать это. Хотя бы для того, чтобы рассказать все тебе. Конечно, он мог оказаться на скамье подсудимых. Возможно, именно это и произошло бы. Даже в самом лучшем случае после этого на его карьере можно было поставить крест — он был бы опозорен навсегда, ему пришлось бы пройти через такое, что, наверное, трудно себе вообразить. Но ради того, чтобы восстановить свою честь, он был готов на это. Чтобы защитить своего сына. Чтобы искупить то, что он сделал пять лет назад.
Карен тихо плакала.
— Думаю, когда он встретил тебя, ему стало легче, — продолжал я. — Рядом с тобой он хоть ненадолго мог забыть обо всем. Ты была молода, чиста, невинна, а главное — ты была так далека от того мира, в котором ему приходилось жить. Я нисколько не сомневаюсь, что он отчаянно нуждался, чтобы рядом с ним был именно такой человек, как ты, в котором не было ничего, что он так ненавидел и презирал.
Я вдруг вновь увидел ее такой, какой она была в тот день, в лодке: увидел ее улыбку, которую помнил с тех пор и которую никогда не забуду, снова почувствовал исходившее от нее ощущение бьющей через край юности, счастья и жизненной силы, которые она тогда излучала. Я попытался представить себе, что ощутил Алекс Джефферсон, когда встретил ее почти сразу же после того, как совершил самый страшный грех в своей жизни, и впервые понял, чем она стала для него. И не удивился — потому что теперь я понял это слишком хорошо.
Карен, всхлипывая, смахивала с лица слезы. Я протянул руку, погладил ее по спине, потом обхватил ее за плечи и так держал, пока она боролась со слезами. Когда же ей наконец удалось справиться с ними, я положил руку ей на шею и осторожно повернул ее лицо.
— Ты рассказывала мне, как Алекс говорил, что ты излечила его, помнишь? Ты говорила, что, когда он это сказал, ты почувствовала, что он нуждается в тебе, только сама не понимала почему.
Карен, всхлипнув, кивнула.
— Тогда, — сказал я, — возможно, это и есть чистая правда, Карен. Самое верное из того, что ты когда-либо слышала. И это самое главное, понимаешь?
Мы еще посидели так немного, молча, а потом я встал. Карен поднялась вслед за мной, я обнял ее, прижал к себе, и мы стояли так какое-то время, очень долго, только это уже ничего не значило. А потом я отпустил ее, забрался в грузовичок и уехал, оставив ее наедине со своим горем. Иногда это все, что ты можешь сделать.
Глава 46
Прошло несколько недель. За все это время нам больше так и не представился случай поговорить, зато видел я ее довольно часто. В конце концов я просто выдернул вилку телевизора из розетки — признаться, я просто устал щелкать пультом всякий раз, как на экране появлялось ее лицо, мне осточертело слушать, как комментатор прохаживается насчет того, что натворил ее муж, или в очередной раз пересказывает печальную историю Энди Дорэна.
Вскоре газеты сообщили, что она уехала из города, переехала поближе к семье. А спустя две недели, после того как были убиты Дорэн и Пол Брукс, я увидел, как рабочие из транспортной конторы выносят мебель из ее дома и грузят в фургон. Приглядывать за домом было поручено какому-то агентству по торговле недвижимостью, но, по слухам, они благоразумно выждали пару месяцев, прежде чем решились выставить его на продажу. Конечно, их можно было понять: трудновато продать особняк, на лужайке перед которым телевизионщики разбили свой палаточный городок.
Иной раз я подумывал ей позвонить. Например, в тот день, когда арестовали Кола Гамильтона, предъявив ему обвинение в преступном сговоре. Или когда в принадлежавшем Томми Гальончи микроавтобусе были обнаружены следы крови Алекса Джефферсона. Нет, конечно, Гальончи предусмотрительно вымыл его, не пожалев ни воды, ни моющих средств, но кровь — странная, предательская штука, она имеет свойство просачиваться всюду, таиться в совершенно незаметных глазу трещинах и щелях, а стоит тебе только успокоиться, убедить себя, что ты от нее избавился, отмылся, наконец, добела, как вдруг — бац! — она снова появляется на свет, когда ты меньше всего этого ждешь.
Но я так и не позвонил. Что я мог ей сказать? А когда не можешь найти нужных слов, для чего звонить? Возможно, позвоню ей на Рождество. Или пошлю поздравительную открытку. А вдруг она мне сама позвонит.
А может, нам просто больше нечего сказать друг другу.
* * *Средства массовой информации были неутомимы. Вот уж кому явно было что сказать. Они не оставляли меня в покое ни днем ни ночью. Мне пришлось сначала сменить номер домашнего телефона, хоть он и не числился ни в одном справочнике, потом номер сотового. Самые настырные или наименее совестливые взяли привычку поджидать меня на парковке перед домом, но и этой своре ничего от меня не перепало. Ни одному из них. Никаких комментариев, упорно талдычил я. Но это их не смутило. Мое участие в этом деле бесконечно муссировалось во всех газетах, мои отношения с Карен даже стали темой одного из самых популярных утренних новостных шоу, уделившем им целых пятнадцать минут, а выданный ордер на арест по подозрению в убийстве, где значилось мое имя — при том, что обвинение мне так никогда и не было предъявлено, — вызвал целый шквал комментариев в прессе. В конце концов мой адвокат не выдержал и предложил подать иск на Тарджента и полицейское управление Кливленда, обвинив их в незаконном аресте, и потребовать возмещения морального ущерба, но я послал его подальше. Сказал, чтобы больше не звонил мне с такой чепухой. А если мне понадобятся его услуги, то я знаю, где его найти.
Поскольку я решительно отказывался брать телефонную трубку, репортеры пошли на хитрость: принялись бомбардировать меня письмами, осаждая просьбами дать интервью. В один прекрасный день, разбирая очередную груду писем, от которых трещал мой почтовый ящик, я обнаружил открытку с почтовым штемпелем Индианы. На открытке красовался деревянный мост со сквозными фермами и крытым верхом в окружении по-осеннему багряных деревьев. Хмыкнув, я перевернул открытку обратной стороной и прочитал коротенькую записку:
Мистер Перри!
Похоже, я ошибся насчет вас. Готов признать это. Пожалуйста, примите мои извинения. А также прошу больше никогда не приезжать в мой округ.
