Джон Тренейл - Шпионы «Маджонга»
— Что?!
— Он также рассказал мне об изменении в ваших планах. Вы сами хотите заполучить эти акции, Цю Цяньвэй.
— Вы лжете…
— Вы хотите заполучить эти акции, но здесь есть проблема. И вот в чем она состоит: этот самый Роберт Чжао работает и на другую сторону, которая тоже хочет их заполучить. Только эта другая сторона знала, что на карту поставлен контрольный пакет акций, а вы до этого момента не подозревали это.
— Ложь, ложь!
— Не надо слишком много воображения, чтобы представить себе, кто именно эта другая сторона, не так ли? Кто еще заинтересован в получении контроля над Корпорацией, Цю Цяньвэй?
Цю был ошеломлен свалившейся на него информацией. Он попытался встать, но не удержал равновесие и упал на стул. Он открыл было рот и собрался что-то сказать, но вдруг в тишине спящего дома прокатился, отдаваясь эхом, душераздирающий женский крик. Цю дернул головой в ту сторону, откуда донесся этот крик, но раздался стук шагов по лестнице, и в кухню влетела Цинцин, вся в слезах.
— Тинчень… Тинчень!
— Что… где?..
— Нет… его нет!
Мгновение никто не шевелился. Потом Цю сунул руку в карман пиджака и, когда он вытащил ее оттуда, в ней оказался револьвер.
— Ты! — Китаец навел оружие на Саймона. — Куда ты дел моего ребенка? Куда делся Тинчень, Саймон Юнг? — Голос Цю скрипел от усталости и напряжения.
На ум Саймону пришло выражение, которое ему всегда не нравилось: «Триггер-хэппи» — человек, который кайфует, нажимая на спуск…
— Они в безопасности, Цю Цяньвэй. — Саймон говорил спокойно и медленно, держа расставленные руки на столе. — Я отослал их отсюда на время. Только я знаю, где они. Моя жена ничего не знает. Мальчик в безопасности. У них есть вода и пища.
Прежде чем Цю успел что-то сказать, Цинцин бросилась вперед:
— Пожалуйста, не делайте это, я прошу вас, прошу вас!.. Мой муж так болен.
— Замолчи! — крикнул ей Цю. — Ты что, из ума выжила? — Он повернулся к Саймону. — Ваш сын с ними?
— Да.
— Я не доверяю ему. Он плохой элемент. Он враг Китая!
— Он мой сын, Цю Цяньвэй. Ему даны распоряжения заботиться о мальчике. Он их выполнит.
Цю вытер свободной рукой пот со лба. Саймон заметил все усиливавшееся выражение отчаяния в его глазах и на мгновение испытал жалость к китайцу.
— Я думал, что у тебя есть мозги, — сказал Цю. — Я думал, что ты умный человек. И как далеко, ты думаешь, они сумеют уйти? Одни, без карты, преследуемые солдатами?
— Они там, где ты никогда их не найдешь, Цю Цяньвэй. Или, если даже найдешь, то через много, много дней. И кто знает, что может случиться за это время? — Саймон старался говорить тверже. — Твой сын очень юн, Цю Цяньвэй. Твой долг отца — позаботиться о том, чтобы его страдания не продлились долго.
— Этого не будет! Не будет! Но твои страдания, Саймон Юнг, только начинаются. — Он ударил кулаком по столу. — И еще многие здесь пострадают из-за тебя. Твой план провалился, Саймон Юнг. Я получил из Пекина очень ясные и простые инструкции. В случае возникновения проблем я имею право решать их любыми средствами, которые сочту нужными. И для начала — вот этим! — Он прицелился из револьвера в голову Джинни. Саймон увидел, как палец Цю на спусковом крючке побелел.
Не затрудняя себя анализом ситуации и не размышляя долго, он метнул в Цю свою деревянную миску, словно диск. Она угодила китайцу в лоб, залив ему глаза остатками теплого густого супа.
Еще до того, как миска перелетела за край стола, Саймон сам прыгнул вслед за ней. Он врезался в Цю, одной рукой пытаясь ухватить его за горло, а второй — дотянуться до оружия. Схватка была очень короткой: у Цю не осталось сил для борьбы. Его стул опрокинулся назад, и двое мужчин упали на пол. Саймон был высоким и относительно сильным, а Цю — тщедушным и больным. Спустя некоторое время Саймон прекратил борьбу. Он лежал, навалившись на Цю и дожидаясь, пока его вес довершит дело.
Наконец он поднялся на ноги и оглянулся, ища оружие. Джинни подняла его. Она стояла напротив Цю.
— Джинни, дай его мне!
Джинни сказала абсолютно спокойным голосом:
— Этого надо убить.
— Нет.
— Тогда я сделаю это сама.
Она подняла револьвер, держа его обеими руками. Ствол оказался в горизонтальном положении, направленный через стол на Цю Цяньвэя.
— Джинни!
Но она не спускала глаз с побледневшего как мел Цю.
— Это старый долг, — медленно проговорила она. — Он касается моего брата, сестры, сына, дочери и мужа. — Этот долг ты не обязан выполнять, Саймон.
Никто не шевелился. Никто не произнес ни слова. Палец Джинни начал давить на спуск, ударник пошел назад, а губы женщины сжались в тонкую прямую линию. Время в комнате словно остановилось. Должно быть, прошли секунды, может быть, даже минуты. Потом ствол слегка качнулся, не больше чем на миллиметр, но все заметили это. Саймон быстро шагнул к другому краю стола и подхватил оружие, выпавшее из ослабевших пальцев Джинни. Она всхлипывала. Помогая ей сесть на ближайший стул, он прошептал ей на ухо.
— Прости меня за то, что я сомневался в тебе. Прости меня, прости…
Саймон Юнг отпустил свою жену и выпрямился. Когда он снова обратился к Цю Цяньвэю, ею злой шепот показался неестественно громким:
— Ты выйдешь на связь с Пекином. Ты скажешь им, что акции учредителей, как и твой сын, исчезли и что я, только я могу вернуть их назад. Ты сделаешь это сейчас же! Немедленно!
Глава 25
Начальник Центральной разведки Китая с течением времени еще больше сдал, так что теперь, при определенном угле освещения, его лицо казалось рисунком, выцарапанным на стекле, когда слабые белые линии едва выделяются на посеревшем фоне. Когда старец коснулся руки Тана, банкир отпрянул. Папа ощутил это и улыбнулся, но ничего не произнес. Полностью потеряв теперь зрение, он знал, что Тан, как и большинство китайцев, благоговеет и ужасается, помня о легендарных способностях слепых видеть то, что скрыто от зрячих.
— Спасибо тебе, товарищ Тан. — Голос Папы едва колебал воздух. Банкир, как показалось старцу, услышал его слова не ушами. И точно: голос Папы словно раздался у него в голове. — Ты проявил большую, очень большую доброту к старому человеку.
— Я ничего не сделал.
— Ты сделал все. Благодаря тебе мы узнали об истинном лице Хризантемы. Оно открыто нам. Ты достал цифры, которые убедили меня в том, что этот человек продает все, что у него есть. Ты проследил все его сделки так, как никто другой не сумел бы это сделать.
— Но я только применил свои… — Тан хотел было сказать «глаза», но поспешно передумал: — связи…
— Которые весьма обширны. — Старец снова улыбнулся, будто разгадал подмену слов, и продолжил: — Сейчас я хотел бы попросить тебя еще об одном. Будь моими глазами, товарищ Тан. Смотри для меня на то, что я не могу увидеть.
— Все, что угодно… — Голос Тана стал глухим, словно гость подстраивался под голос своего собеседника.
— Этот дом, который ты описал… Он очень красив, не правда ли?
— Да, очень.
— И очень пуст, не правда ли?
Тан подумал секунду.
— Пуст?
— Из того, что ты рассказал, я понял, я почувствовал, что в этом доме больше никто не живет.
— Там был слуга…
— Я не его имел в виду. В доме не хватает хозяев.
— Это правда, Папа. Я тоже ощутил это.
— И еще… известно, что любовница хозяина — Лай Вань, тоже живет в доме. Или, может, я должен сказать «жила»?
— Да.
— Но ты ее не видел.
— Ни ее, ни жены Чжао я там не видел.
— И никакие женские голоса не раздавались в доме… в других комнатах?
— Нет.
Папа медленно кивнул.
— И во всем этом доме не было никаких следов присутствия женщины?
Тан задумался.
— Никаких.
— Ни запаха парфюмерии. Ни женских вещей. Ни фотографий.
— Ничего такого.
— Эх… эх! — Старик вздохнул, словно человек, тоскующий по своей ушедшей дочери.
— Тогда она исчезла. Ее нет в Гонконге. Ее нет здесь. Она где-то на земле, но где, я не могу сказать. И Хризантема… возможно, тоже скоро уедет.
— Он ничего не говорил об этом, Папа.
— Нет, тебе бы он об этом не сказал. — Старик вздохнул. — Я рад, что встретился с тобой, товарищ Тан. Всегда приятно, когда заморские китайцы возвращаются домой. Я знаю: ты не всегда был на нашей стороне. Но новый друг часто лучше, чем старый.
— Надеюсь на это. В прошлом я допускал ошибки.
— Если бы ты это не сделал, ты не работал бы на русских. А если бы ты не работал на русских, то я не построил бы мою стену. Прошлое умерло, товарищ Тан. Забудь о нем!
— Спасибо.
— Но Хризантема… О нем я не могу забыть. — Папа смотрел прямо перед собой, словно читал послание, невидимое никому, кроме него.
Через некоторое время Сунь Шаньван догадался, что разговор окончен, и сделал знак банкиру, чтобы тот удалился. Банкир встал, но замешкался, ожидая формального указания от старца. Когда таковое не последовало, Тан попятился от стола, не сводя глаз с призрачного лица.
