Александр Проханов - Виртуоз
— Я говорила вам, это Царь Мученик к нам пожаловал. Боже, чудо какое! — вторила ей служительница.
Священник расстегнул Алексею рубаху, и у него на груди около сердца открылись два взбухших красных рубца, какие случаются у солдата, если в его бронежилет ударят пули.
Алексей очнулся.
— Что было со мной? — спрашивал он, поводя глазами, видя над собой склонившиеся лица и электрическое солнце золотого паникадила.
— Все хорошо, все слава Богу, — отвечал священник, поднося ему чашу с прохладной водой.
Алексей шел по улицам Екатеринбурга наугад, в толпе, в самом центре горячего летнего города. Проходил мимо строгого, со стеклянными иллюминаторами, конструктивистского здания, похожего на огромный корабль. Задерживался перед лепным фасадом, высоким золоченым шпилем и башенными часами, украшавшими Дворец культуры сталинских лет. Поднимал голову вслед возносимым этажам нового, еще недостроенного, высотного дома с громадной полотняной рекламой «мерседеса». Его грудь болела. Под рубашкой наливались метины от таинственных ударов. Он знал, что это были удары пуль, выпущенных в царя сто лет назад в подвале Ипатьевского дома и долетевших через столетье до его сердца. Он не мог объяснить происшедшее с ним на малахитовых ступеньках Голгофы, реальность видений, его посетивших. Он помнил ужасного чернобородого человека, стрелявшего ему в грудь, лепестки пламени из револьвера и пустоту среди этих лепестков, откуда вылетали пули.
Помнил, как после ударов пуль испытал невесомость, под нялся к потолку и оттуда, прижимаясь к потолку спиной, смотрел, как в подвал заскакивают разъяренные люди. Наугад, навскидку они стреляли в жену, в дочерей, в сына. Те падали на пол, бились, пытались ползти, а к ним подскакивали, стреляли в грудь, в голо ву, в девичьи прически дочерей, в белое, с кричащим ртом лицо жены, в хрупкое тело царевича. Подвал наполнился дымом. Люди ходили среди едкой мглы и втыкали штыки в недвижные тела.
Воткнули штык и в него, лежащего на спине, туда, где уже темнели сырые пятна ран.
Он видел себя, лежащего на полу, и при этом находился у потолка, парил в невесомости. Рядом с ним, у потолка, парили его дети и его жена. Все вместе с высоты они смотрели, как человек с бородой наклоняется над недвижными телами, щупает у них пульс на запястье и на шее, а у него, у царя, оттягивает веко пальцем, заглядывая в глубину открытого, с огромным белком, голубого глаза. Все это Алексей пережил в храме так, как если бы это случилось с ним в действительности.
Он чувствовал произошедшую с ним перемену. Она заключалась в том, что мир, его окружавший, словно обрел новое содержание, как бы расступился и увеличился, стал очень важным для него, утратив свою мимолетность и случайность. Каждая мелочь, каждый встречный, каждый звук были наполнены значимостью, важностью и глубиной, являли непреходящую ценность. Он был ответственен за этот мир, пугался за него, искал для него безопасности, совершенства и целостности. Обнимал своей любовью, прилагал к нему свою волю, чувствовал с ним нераздельность.
Мимо пробегали, взявшись за руки, юноша и девушка, оба солнечные, смеющиеся, с маленькими рюкзачками за спиной. У него — пушистые первые усики, у нее — голый живот с блестящим камушком в пупке. Как важны они были для Алексея, как драгоценны. Увидев их однажды, он уже их не забудет, станет опекать и лелеять, держать в поле своей любви и заботы.
Усталый рыхлый старик, опираясь о палку, ждал на краю тротуара, когда загорится зеленый свет, чтобы перейти улицу. Торопливо, нелепо заковылял, отставая от остальной, перебегавшей улицу толпы, беспомощно волоча ноги. Алексей всем своим состраданием, всей любящей волей удерживал в глазнице светофора зеленый свет, позволяя старику достигнуть противоположной стороны. Напутствовал его своей сберегающей мыслью.
Великолепный тяжеловесный джип мягко затормозил, отражая в черном стекле перламутровую клумбу. Открылась дверь, и вальяжно, победно, высокомерно вышел господин в легком костюме и шелковом галстуке, стал кого-то выглядывать в клубящемся Многолюдье. И его опекал Алексей, его респектабельность и гордыню, его преуспевание и ощущение своего превосходства, его деятельность, благодаря которой растут небоскребы банков и офисов, Горит при солнечном свете рубиновая реклама «НИСАН».
Жадно, словно впервые, он смотрел на заворачивающий красный трамвай. На ворон в мутно-синем небе, исчезающих за крышей дома. На высокое, отразившее солнце окошко. Это окошко было его, птицы были его, трамвай, поворачивающий по блестящим рельсам, принадлежал городу и стране, за которые он был в ответе. Он был невидимым миру царем. Чудотворные иконы храма, выпущенные из револьвера пули преобразили его. Видоизменили состав крови. Создали иную судьбу. Перекодировали прошлое и будущее.
Ему оставалось выполнить еще одно предназначение. Побывать у Ганиной Ямы, где, обезображенные и расчлененные, сожженные в огне и едкой кислоте, были обнаружены останки царской семьи. Его венценосные предки. Поймал такси и отправился к зловещему и святому месту.
Сначала город не выпускал, замуровывал в пробках, путал в лабиринтах тесных некрасивых улиц с гаражами, складами, застарелыми мастерскими и заводами. Затем такси вылетело на свободное шоссе. Мчалось на просторе широкой ухоженной трассы. Свернуло на асфальтированную, окруженную соснами дорогу. Покатило среди красного соснового бора. Алексей всматривался в глубину сумрачного леса, старался представить, как сто лет назад здесь по ночному проселку трясся разболтанный грузовик. В кузове, распростертые, лежали мертвые тела. Следом подскакивал на ухабах легковой автомобиль. В чаще леса, в свете автомобильных фар сбрасывали на землю трупы царя и царицы, мертвых, исколотых штыками царевен, пробитого пулями царевича. Топорами, как мясники, рубили их на куски, с хрястом отделяли руки, ноги и головы. Складывали окровавленные обрубки в груду. Обливали бензином, тщательно пропитывая волосы женщин, торчащие из одежд кровавые кости. Чадным пламенем, освещая вершины сосен, горели тела. Из огненного шара смотрела царская, с залысинами и седой бородой голова, тонкое, с остановившимися глазами лицо царевича. Как пакля, пылали пропитанные бензином волосы царицы и ее дочерей. В затухающий костер с черными комками швыряли ковшами серную кислоту. Кислота шипела, съедала останки, поднималась ядовитым паром. Экзекуторы отскакивали, заслоняли рты рукавами, кашляли, скверно ругались, Заматывали обожженные кости в мешковины, волокли по мхам и папоротникам в заброшенную шахту, кидали в темную щель.
Эти жуткие зрелища преследовали Алексея, и он, увидев придорожный указатель «Ганина Яма», ожидал встретить нечто ужасное, невыносимое. Противился этой нечеловеческой встрече.
Однако все выглядело совсем иначе. Шоссе привело к просторной асфальтированной площадке, на которой тесно стояли туристические автобусы. У киосков и палаток туристы и паломники покупали буклеты и книжицы. Дымились жаровни с шашлыками, за столиками под тентами люди закусывали, оживленно говорили. Часть соснового бора была огорожена, сквозь изгородь, напоминавшую древний частокол, вели ворота с надвратной башней, как в древнерусских городах. За воротами, среди сосен расходились во все стороны асфальтовые дорожки. Повсюду, меж стволов, виднелись рубленные из круглых венцов церкви и часовни. Высились шатровые колокольни, пестрели узорные крылечки, точеные столбики, резные наличники. Все было красиво, добротно, выполнено с любовью и старанием. Но во всем этом чудилась Алексею легкомысленная туристическая затея. Все напоминало ярмарочный городок или детскую площадку с затейливыми теремками и раскрашенными столбиками. Везде по дорожкам расхаживали туристы, слышалась громкая английская речь. Паломники стайками переходили от одной церкви к другой, старательно крестились, прилежно слушали поводырей.
Это огорчило Алексея. Расторопные предприниматели и церковные казначеи с поспешной легкостью прикоснулись к космической тайне. Монастырские «ловцы человеков» и здесь, по соседству с ужасным местом, расставили свои сети. Роковая тайна требовала иного к себе отношения, иного искусства, иной искупительной веры и слезной, неутешной молитвы. Однако, двигаясь по тропинкам среди туристов и богомольцев, он изменил свое мнение. Нарядная, из детских сказок, архитектура церквей и часовен, лубочная, словно из книжек Билибина, наивность теремков и крылечек были неслучайны. Служили обезболивающим средством для тех, кому были невыносимы ужас и боль царской казни, непосильна помрачающая разум трагедия, непостижима глубина космической тайны. Церковные мудрецы были целителями и врачевателями смертельной, поразившей людские души болезни.
Алексей блуждал по дорожкам, не заходя в деревянные церкви, слыша над головой мерный шум сосен. Внезапно, среди размеренных дуновений ветра, он уловил иной, невнятный гул, Звук исходил не из неба, не из пышной, сияющей хвои. Гудели корни деревьев, слабо содрогалась земля, едва заметно трепетало растревоженное звуком пространство. Сердце испуганно дрогнуло, и он, повинуясь чуткому, затрепетавшему сердцу, пошел на этот подземный звук.
