Илья Бушмин - Дорога смерти
Еще через неделю он смог окрепнуть настолько, что находился в сознании большую часть дня.
Все это время к нему никого не пускали.
Боль сопровождала его все время. Как объяснил лечащий врач, в первые дни после того, как он начал приходить в сознание, то выныривая из забытья, то снова в него проваливаясь, боль была такой сильной, что они были вынуждены пичкать его сильными обезболивающими препаратами – иначе был большой риск смерти от болевого шока – сердце и центральная нервная система не справлялись. Сейчас Бегин предпочитал обходиться минимумом анальгетиков, пока ноющая боль иногда, особенно к вечеру, не усиливалась настолько, что терпеть было нельзя. Тогда ему делали укол, прямо в торчащий из вены катетер, и Бегин забывался неспокойным сном.
Несколько раз ему снились кошмары. Они отступили и преследовали его далеко не каждую ночь, но иногда возвращались. В сознании все спуталось. Теперь он видел Лену, которую на его глазах расстреливали бандиты. Или животное с золотым резцами и бритую тварь, которые расстреливали его в грязном полыхающем недострое. Пару раз он просыпался в мокром поту, пытаясь утащить умирающую Лену от огня по каким-то подземным ходам и катакомбам. Смешалось все.
Через несколько дней приехал невропатолог из медицинского центра, в котором на постоянной основе обследовался Бегин. Он изучил историю болезни, долго говорил о чем-то с лечащим врачом, а затем около получаса распрашивал Бегина о самочувствии. Бегин спросил у медика, почему болевые ощущения вернулись. Тот отделался пространным ответом, сводящимся к тому, что природа возникновения анальгезии в большинстве случаев, в том числе в случае Бегина, мало изучена и плохо поддается анализу. Но фактом было то, что анальгезия ушла. Возможно, окончательно. Возможно, она еще вернется. Это все, что выяснил Бегин.
Еще через пару дней на пороге палаты появился Рябцев. Широко улыбаясь, он провозгласил:
– Здорово, стрекоза наоборот!
– Почему стрекоза? – слабо буркнул Бегин.
– Ну, как. Помнишь в басне? «Лето красное пропела». А ты половину лета не пропел, а проспал. Я и говорю – стрекоза наоборот, ёпте.
Бегин чуть улыбнулся.
– Долго придумывал?
– Ну какое-то время, – хохотнув, признался Рябцев.
Он сел рядом, пододвинув табуретку. Рябцев выглядил свежим. О его ранениях говорили лишь квадратик из сложенных слоев бинта на затылке, прикрепленная пластырями к выбритой коже черепа, и повязка на груди, на которой лежала левая рука.
– Как ты?
– А как выгляжу?
– Херово.
– Ну вот тебе и ответ.
– Тебя еле вытащили, ты знаешь?
– Мне сказали.
Рябцев поколебался.
– Меня через три дня уже отправили домой. Я это… каждый день приходил. Можешь у медсестер спросить, я всем им тут плешь проел. Но меня не пускали, уроды. Сами тут табуном пасутся, а мне и на пять минут нельзя заскочить, что за дела? Сегодня первый раз разрешили.
Бегин кивнул.
– Спасибо. Рад тебя видеть. Сам-то ты как?
– Да у меня что, ерунда. Плечо, сука, ноет только. Там его зашили, так оттуда гной лезет постоянно. И нитки эти долбанные торчат. К врачу на перевязку прихожу, говорю: «Разуй глаза, эскулап, у меня там загноение какое-то!». И что ты думаешь? Они все, б… дь, вскрывают, чистят и снова повязку накладывают. А через два дня – опять гной. Я задолбался уже. – Рябцев запнулся, встретив ироничный взгляд Бегина. – Мда, прости. Я увлекся. Тебе-то похуже, наверное…
– Терпимо. Как твои дела?
– Говорю же, я как новенький…
– Нет. Работа. Семья. Как там? На тебя заявление подали, как я помню.
– Мда, – Рябцев невесело улыбнулся. – Подали… Заявление завернули. Меня могли закрыть, потому что я тому уроду сломал нос, выбил зубы и вообще знатно ему рожу начистил. Правильно ли я сделал? Не знаю. Но я бы сделал это снова. Ход делу не дали. Это был личный приказ Лопатина. Но мне поставили условие.
– Какое?
– Ход делу не дадут, если я напишу заяву и добровольно уйду из органов.
Бегин скосил взгляд на Рябцева. Тот развел руками – мол, что поделаешь.
– Ты больше не полицейский?
– Как видишь.
– И где ты сейчас?
– Лечусь дома. Потом попробую найти что-нибудь… – Рябцев ухмыльнулся. – Может быть, водителем пойду к какому-нибудь коммерсу. Опыт у меня есть.
– Ты плохой водитель, – не выдержав, хмыкнул Бегин. Они посмеялись, и Бегин тут же пожалел об этом – от сотрясения грудной клетки швы затрещали, и все тело пронзила боль. Рябцев вскочил, чтобы бежать за помощью, но Бегин махнул рукой – это не нужно.
– А жена? Вернулась?
Рябцев просто покачал головой. Дальнейшие вопросы были бессмысленны.
После паузы теперь уже бывший опер сказал:
– Спасибо тебе, Сань. Ты мне жизнь спас. Спасибо. Я никогда этого не забуду. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Просто знай это.
Бегин кивнул. Затем невесело хмыкнул мыслям, которые роем витали в голове.
– Странно все это. Знаешь, что такое дежа-вю? Когда ты видишь что-то, что как будто уже встречал, но не помнишь, где. А мы с тобой… та история на трассе… Это было очень похоже на историю, которая приключилась 11 лет назад. Тоже кровь. Тоже огонь. Тоже те, кто хочет тебя убить. И я вот тут лежу, пялюсь в потолок с утра до вечера. Когда-то я точно так же валялся год в больнице. И тоже пялился в потолок. И тоже вспоминал пожар, который должен был меня сожрать и покончить со всем этим. Но почему-то не покончил. И вот сейчас я снова живой. Странно все это. Знаешь, что самое отвратительное в том, что люди называют страданием? Ее бессмысленность. Какой в этом смысл? Какое, к черту, послание? Нахрена проходить через одно и то же снова и снова?
Рябцев вздохнул.
– Ты сам говорил. Ничего не бывает зря. Я ведь тоже много думал об этом. Сань, если бы тогда 11 лет с тобой той беды не приключилось… Мы бы сейчас здесь не сидели. Нас бы просто не было. Понимаешь? Та хрень испоганила тебе всю твою жизнь, я знаю. Анальгезия превратила твою жизнь в ад, как я понял. И это хреново, врагу такое не пожелаешь. Но она же спасла нам обоим жизнь. Ничего не бывает просто так, ты сам говорил. Если в чем-то ты не видишь смысла – надо просто подождать. И картинка прояснится.
Бегин на секунду прикрыл глаза.
– Я уже думал об этом. Если включить логику, то все правильно. Это логично и математически правильно. Как в уравнении. Но легче как-то не становится. Внутри то же самое. Одна чертова пустота.
Рябцев помолчал. А потом пристально посмотрел на Бегина.
– Я знаю, что ты сделал.
– О чем ты?
– Помнишь, когды мы сидели в баре около конспиративной квартиры. Мы еще надрались тогда, как собаки. Ты мне рассказал про свою жену. Как она умерла.
– И что?
– На меня тогда это большое впечатление произвело. – Рябцеву было нелегко говорить. – Не каждый день такое слышишь… Я потом проверил все. Чисто любопытство, знаешь. Я в архивах нашел информацию о том деле. Тех двоих, которые убили твою жену и чуть не убили тебя – их ведь установили почти сразу. Они были членами банды, по которой ты работал. Дорожной банды. Убивали таксистов, а тела сжигали. И те двое… Один из них был бритоголовым, да? Точнее, не бритоголовым даже, а просто лысым – у него какая-то болезнь была, волосы не росли. Он в розыске до сих пор. Уже десять лет о нем нет вообще никакой информации. Как испарился. А второй, главарь той банды – у него были золотые зубы. Кличка Фикса. Его труп нашли через полтора года. В лесу. Его сожгли заживо. Облили бензином и сожгли. Только по зубам его и смогли опознать… – Рябцев сделал паузу. – Это ведь ты? Ты все-таки нашел его. И отомстил за жену. Да?
Бегин не ответил. Все эти дни он лежал на больничной кровати, смотрел в потолок и думал. Больше ему ничего не оставалось. Бесконечное копание в прошлом сводило с ума и вызывало головную боль, о существовании которой он за последние десять лет успел позабыть.
– Хочу, чтобы ты знал, – подал голос Рябцев. – Я бы тоже так сделал. Ты поступил правильно. Эта сука заслуживала смерти. Ты ведь винишь себя в этом, да? Все эти годы? Что не уберег жену. А потом – что сделал это, потому что должен был, но это все равно терзает тебя и не дает покоя. Я угадал?
Бегин вздохнул, но это прозвучало, как стон.
– Володя, я не хочу об этом говорить.
Тот понимающе кивнул.
– Пойду я, наверное. Мне сказали, 15—20 минут, не больше. Так что не буду засиживаться. Ты отдыхай, поправляйся. Я завтра забегу. Тебе принести что-нибудь?
Бегин покачал головой. Он старался не смотреть на Рябцева. Тот понимал, почему, и не задавал вопросов.
У двери Рябцев обернулся.
– Мир это и белое, и черное, и серое, – хмуро покачал головой Рябцев. – Выдерни один слой – и мир уже не будет миром. В сером слое живем все мы, обычные люди. Мы серые – в нас одинаково намешано и черного дерьма, и белого мармелада. В белом слое живут, наверное, идеалисты, святые и психи. Ты жил в черном. И жил там слишком долго. Поверил, что все катится к чертям. Все висит на токой нитке в ожидании большого п… деца. Но не будет никакого большого п… деца. Сдохнем мы, сдохнут все, кого мы знаем. Придут новые поколения, или все человечество вымрет к чертовой матери, а венцом творения станут тараканы и обезьяны. Жизнь будет продолжаться. Только без нас. И жизни плевать, что мы о ней думаем. Мы для нее никто. А ты, дружище… Ты слишком долго смотрел в пропасть, вот что я тебе скажу. И сам не заметил, как эта пропасть стала частью тебя. Может быть, в этом и есть послание, которое мир пытается до тебя донести. Пора возвращаться.
