Илья Бушмин - Дорога смерти
– Вы не понимаете, – произнес Бегин, чувствуя, как дрожжит его и без того слабый, будто могильный, голос. – Мне больно. Мне – больно. Я чувствую это. Я чувствую.
– Обезболивающее? Я зову дежурного врача!
Медсестра бросилась было к двери, но Бегин остановил ее:
– Стойте. Не надо.
– Что? – медсестра недоумевала. – Вы уверены?
– Да. Пока не надо. Не сейчас. Дайте мне… почувствовать это.
Медсестра хмурилась, наблюдая за странным пациентом. Его лицо было перекошено от боли, он даже стонал сквозь зубы. Но одновременно было в нем что-то мимолетное, указывающее, что он наслаждается этим ощущунием.
Медсестра все-таки выскользнула из палаты и засеменила по коридору к ординаторской. Бегин остался один. Он чувствовал боль в груди. По болевому ощущению он мог даже сказать точно, где находится рана. Он чувствовал боль в ноге. Он был жив – и он чувствовал боль.
Бегин понятия не имел, почему кто-то или что-то оставило ему жизнь. Бегин точно помнил сейчас, что все было кончено. Ему даже казалось, что он наблюдал со стороны свою истекающую кровью плоть, и его уносило куда-то. Но сейчас он был жив, лежал в больничной палате и испытывал самую настоящую боль.
Бегин почувствовал, что плачет. Он поднял левую руку, чтобы вытереть глаза. Рука была тощей и изможденной. Смахивая влагу с глаз, Бегин догадался, в чем причина. Последние 11 лет физическая боль не просто отсутствовала. Она скапливалась внутри и терзала его душу, выворачивая наизнанку.
Сейчас у нее появился шанс уйти. Уйти так, как она уходит у всех остальных людей в это мире. Через тело.
Когда в палату прибежал врач, Бегин снова отключился. Приборы показывали, что состояние больного стабильно. А на его щеках виднелись мокрые полосы от слез.
***
– Евгений. Уже полторы недели мы ходим вокруг да около. Ты прояснил некоторые второстепенные вопросы, но ни на один основной вопрос ты не ответил. Так не пойдет. Если тебе нужна сделка, ты должен дать нормальные показания, а не вилять и постоянно повторять «Я не знаю, я не в курсе».
Нестеров мучительно вздохнул.
– Меня не во все посвещали.
– Можно поспорить. Ты бывал в оружейке у Кареты. Там же бывали и остальные. Не исключаю, что у вас там было что-то вроде общих сборов, на которых вы обсуждали дела и проблемы, строили планы и так далее. Ты был в курсе, кто покрывал банду в полиции. Так что ты знаешь очень многое. Просто не хочешь говорить об этом. Почему?
Нестеров потянулся к сигаретам, но одернул собственную руку, поняв, что курил только что. Он нервничал, и это было видно невооруженным глазом. Расков пристально следит за его глазами, которые снова забегали, боясь встретиться со взглядом подполковника.
– Что вы хотите?
– Ты знаешь. Я спрашиваю у тебя это каждый день. Каждый день одно и то же. Зачем убивали водителей? – Нестеров молчал. – Исмагилов и Коломоец, Томилин и Халилов, Карамышев и Мансуров. Каждый эпизод – новые люди и немного другая тактика нападений. Во время каждого эпизода вы не взяли практически ничего, кроме мелочи. Так ради чего все это? Только не говори мне снова, что тебе не рассказывали. Ты шел на убийство вместе с остальными, просто ты был за рулем. Пусть ты не стрелял, но ты был с ними. Зачем ты шел на это?
Нестеров протяжно выдохнул. Сжал кулаки.
– Нам платили.
– Что?
– Каждому из нас платили. Хорошо платили. Мы делали это ради денег. Ради того, ради чего и все идут на… такие вещи.
Расков нахмурился.
– Платили? И кто же платил?
– Томилин распределением занимался. После него должен был появиться кто-то еще.
– Распределением? – прищурился Расков. – А откуда брались деньги?
– От торговли анашой.
– Гоблин подчинялся Латыпову?
– Вроде того.
– Подожди. Ты хочешь сказать, что Гоблин занялся наркоторговлей и наводнил марихуаной половину Подмосковья. А выручка от продажи наркотиков шла на оплату убийств? Вы получали за них деньги?
– Как я понял, да. Так все это было устроено.
– Зачем?
Нестеров все-таки взял сигареты. Его руки, которыми он привычно чиркнул зажигалкой, машинально по-привычке прикрыв пламя огня от ветра, чуть дрожали.
– Хорошо, – Расков решил уйти чуть назад, чтобы вернуться к этому моменту позже. – Ты сказал, что Томилин занимался распределением денег.
– Да.
– А после него должен был появиться кто-то еще. Так ты сейчас сказал. Что это означает?
– То и означает. После Томилина будет… будет назначен кто-то еще.
– Что значит «после Томилина»? После того, как Томилин – что? Как его схватят, поймают, убьют? После того как он состарится и умрет своей смертью?
– После того, как… – Нестеров протяжно выдохнул дым. – После того, как Томилин уедет.
– Куда уедет?
– Туда же, куда и все. Туда же, куда и Рахим, и остальные перед ним.
– И куда же?
Нестеров сжал кулаки и поднял затравленный взгляд на Раскова. Это было резко и неожиданно, во время всех предыдущих допросов он сохранял спокойствие.
– Послушайте, я ведь жить хочу. Меня ведь достанут, если я трындеть обо всем начну.
– Кто достанет?
– Те, кто… Те, кто все это придумал и создал. Б…, да они… Я сам видел, как они отправляли тех, кто научился убивать, за границу. Им давали паспорта, которые не отличишь от настоящих, и пацаны уезжали из страны. Воевать и убивать, понимаете? Не одно-двух человек, как здесь, а убивать по-настоящему. На месте их уже ждали. Это… у них целая система, или как это называется, структура. Они связаны с очень многими, там огромные бабки крутятся. Это бабло от анаши, это ведь фуфло просто! Это был повод. Через анашу на нас всех и вышли. Они уже знали все. Кто за что сидел, кого за что ищут… И предложили хорошие бабосы за то, что мы умеем. Или чего не умеем, но нас научат.
Расков был поражен, и ему пришлось приложить немалые усилия, несмотря на привычку хранить непроницаемую невозмутимость, чтобы это не отразилось на лице. Все, о чем он говорил с самого начала. Все, над чем он работал с первого дня участия в работе штаба по поимке банды ДТА. Все внезапно приобрело смысл и очертания.
– Тренировочный лагерь, – сказал Расков. – У вас был тренировочный лагерь.
Щека Нестерова дернулось. Затушив сигарету, он тут же потянулся к следующей.
– Типа того. Мы называли это просто база.
– Где она находилась?
– Нигде. Самой базы не было. Мы все и были базой. Не было определенного места. Были точки. Несколько явок. Одна из них – та, в которую на случай провала должен был уехать Томилин. Уехать туда и ждать инструкций.
– От кого? От Латыпова?
– Нет. Латыпов… он просто делал грязную работу. Прикрывал, отмазывал. Получал инструкции. Был типа посредником. Между нами всеми и… и теми, кто стоял за всем этим. Латыпова тоже… как бы это сказать… завербовали.
– Кто? – Расков подался вперед. – Кто завербовал? Кто стоит за всем? Ты его знаешь?
– Его пару раз боссом называли. Несколько раз я возил Томилина на место, где они встречались с ним. Самого босса я не видел.
– Что ты о нем слышал? Кто он? Томилин ведь говорил о нем что-нибудь?
– Послушайте, – Нестеров решительно выдохнул. – Я прямо сейчас могу подписать себе смертельный приговор, если буду и дальше трепаться. И я… я больше ничего не скажу. Пока мы не договоримся.
– Что? – Расков стиснул зубы. – Парень, мы с тобой уж договорились.
– Нет. Да, я боюсь. Вы бы на моем месте тоже боялись. Я жить хочу. Когда я ввязался в это, я ведь не знал, во что именно вляпываюсь. Вначале все звучало круто, пока я не допер, кого из нас готовят… – Нестеров помотал головой, заглушая панику и сосредотачиваясь. – Мне нужна полная безопасность. Я хочу выйти. Сменить имя. Только так меня не найдут. Иначе мне по-любому конец. И если я расскажу все, что знаю… Все, что слышал… Я хочу точно знать, что я буду под защитой. Что у меня будет шанс соскочить и живым остаться. Пока вы не сможете гарантировать все это, я больше не скажу ни слова.
***
Оказалось, что Бегин находился в больнице целую вечность. Когда его доставили в медучреждение, он был при смерти. Еще в пути остановилось сердце, но благодаря дефибриллятору его удалось запустить снова. В первые же часы ему сделали срочную операцию, котрая длилась пять часов. Потеря крови была критической, но врачам удалось его вытащить. Через трое суток открылось еще одно внутреннее кровотечение, и не приходящего в сознание Бегина отправили на очередную операцию. После этого его, напичканного препаратами и подключенного к множеству приборов и датчиков, оставили в покое, но он находился под постоянным наблюдением. Когда стало понятно, что Бегин будет жить, его перевели из реанимации в интенсивную терапию.
Впервые Бегин пришел в себя он только через две с половиной недели.
Еще через неделю он смог окрепнуть настолько, что находился в сознании большую часть дня.
