Андерс Рослунд - Три секунды
Пора.
Еще несколько человек. Сейчас, наверное, это ночная смена.
Те, кто заступает на пост после отбоя, никогда не встречаются с заключенными и не знают их в лицо.
Слух теперь сильно ослаб, но Пит был уверен — надзиратели уже прошли мимо. Он отпер дверь, открыл, вышел и закрыл дверь за собой.
Они уже успели уйти метров на двадцать. В подземном коридоре, который соединяет корпус «G» и центральный пост, Пит увидел спины троих. Один — его ровесник, двое других значительно моложе и, похоже, только что с курсов, направляются на свое первое рабочее место. В Аспсосской тюрьме в конце мая традиционно появлялось множество новичков, пришедших поработать летом, заменить ушедших в отпуск; после ознакомительной беседы, которая длилась всего час, они надевали форму, а после ускоренных двухдневных курсов приступали к работе.
Надзиратели остановились перед одной из запертых дверей, которые делили коридор на отсеки, и Пит торопливо подошел к ним. Тот, что был чуть постарше, держал в руках связку ключей и, когда Пит возник у них за спинами, как раз отпер дверь.
— Будьте добры, не закрывайте.
Они обернулись, разглядывая его.
— Я чуток задержался.
— Домой?
— Да.
В голосе надзирателя не было подозрительности — обычный вежливый вопрос, адресованный сослуживцу.
— Новенький?
— Такой новенький, что еще ключей не дали.
— Значит, всего два дня?
— Вчера начал.
— Совсем как эти двое. Завтра вас всех ждет третий день. Ваш первый день с ключами в кармане.
Пит пошел следом.
Они смотрели на него. Они говорили с ним.
Теперь он был просто одним из четверых надзирателей, и они все вместе шли по тюремному переходу к центральному посту и воротам тюрьмы.
Они расстались возле лестницы, которая вела вверх, в корпус «А» и одиннадцатичасовой рабочей смене. Пит пожелал им спокойной ночи, а они с завистью поглядели на сослуживца, которому предстоит провести вечер дома.
Пит стоял посреди большого кабинета, куда приводили новоприбывших. Три двери, из которых следовало выбрать одну.
Первая, чуть наискось от него, — комната для свиданий: с женщиной, другом, полицейским или адвокатом. Именно здесь Стефан Люгас получил информацию о том, что в организацию проник полицейский агент, стукач, шептун, который должен умереть.
Другая дверь, за спиной у Пита, вела в коридор, который заканчивался возле корпуса «G». Пит чуть не рассмеялся — можно вернуться в свою камеру в инспекторской форме.
Он посмотрел на третью дверь.
Ту самую, через которую можно выйти к центральному посту: бессонный монитор, пронумерованные кнопки. Одним нажатием можно было из большого «стакана» центральной вахты открыть любую дверь тюрьмы.
В будке сидели двое. У окошечка — жирный мужик с темной неопрятной бородой, галстук повис на плече. За спиной у жирного сидел другой, гораздо худощавее. Худой сидел спиной к двери, лица не было видно, но Пит предположил, что худощавому лет пятьдесят и что он — какое-то начальство. Пит сделал несколько глубоких вдохов, напрягся, стараясь держаться прямо: взрыв не только лишил его барабанных перепонок, но и здорово нарушил чувство равновесия.
— Домой в форме? Уже?
— Не понял.
Круглолицый охранник с жидкой бороденкой уставился на него.
— Ты же из этих, из новеньких?
— Да.
— И уже уходишь домой в форме?
— Так получилось.
Охранник улыбнулся. Он никуда не спешил; одно-два ничего не значащих слова — и вечер станет короче.
— Тепло на улице. Страсть какой хороший вечер.
— Да уж.
— Прямо домой?
Охранник чуть отклонился в сторону и поправил небольшой настольный вентилятор, глоток воздуха в душном помещении. Другого, худощавого, сидевшего на стуле позади первого, стало видно лучше.
Пит узнал его.
— Думаю, да.
— Ждет кто-нибудь?
Это был Леннарт Оскарссон.
Директор тюрьмы, которого Хоффманн несколько дней назад ударил в камере отделения добровольной изоляции. Кулаком в лицо.
— Нет, уехали. Но мы увидимся завтра. Они уж давно в отъезде.
Оскарссон захлопнул папку и обернулся.
Он смотрел в окошечко, прямо на Пита.
Смотрел, но ничего не говорил.
— Уехали? У меня тоже была семья… но я… просто, понимаешь…
— Ты меня извини…
— А что?
— Я, как бы сказать, тороплюсь.
Галстук так и лежал на плече, весь в пятнах от еды. А может, галстук просто промок и теперь дежурный сушит его?
— Торопишься? А кто, по-твоему, не торопится? — Толстый охранник дернул себя за бороду, ноздри расширились, глаза обиженные. — Ну ладно. Иди. Открываю.
Два шага до дуги безопасности.
Потом два шага до двери, которую открывают из стеклянной будки.
Пит Хоффманн обернулся, кивнул охраннику, который сердито махнул ему рукой.
Леннарт Оскарссон так и стоял там, за спиной у толстого.
Они снова встретились глазами.
Пит ждал, что кто-нибудь станет кричать, кто-нибудь бросится на него.
Но — ни слова, ни движения.
Человек со свежевыбритым лицом, коротко стриженный, в форме надзирателя, который вышел в ворота и исчез за оградой тюрьмы, может быть, и показался кому-то знакомым, но у него не было имени. У людей, заменяющих ушедший в отпуска персонал, редко бывают имена. Человек улыбнулся, когда ему в лицо подул теплый ветер. Вечер обещает быть погожим.
И еще через день
Эверт Гренс сидел на письменном столе перед стеллажом с дырой, которая никуда не девалась, как он ни заполнял ее, и смотрел на пыль, упрямо ложившуюся по периметру невидимого прямоугольника, как он ни стирал ее. Сидел он так уже почти три часа. И собирался сидеть, пока не поймет, стоит ему вплотную заняться тем, что он видел, или увиденное просто показалось ему важным, но потеряет свою важность, стоит ему поделиться своими наблюдениями с кем-нибудь еще.
Утро было прекрасное.
Комиссар проспал всю ночь на коричневом вельветовом диване при открытых окнах, выходящих во внутренний двор Главного полицейского управления, а разбудили его первые грузовики на Бергсгатан. Некоторое время он стоял, глядя в синее небо и ощущая тихий ветерок, а потом, держа в каждой руке по стаканчику с кофе, пошел к лифтам и поднялся на несколько этажей, в следственную тюрьму.
Он не мог удержаться.
Ранним утром в ясную погоду невозможно удержаться и не походить несколько часов по отчетливой линии, которую в это время дня образовывало в коридоре тюрьмы солнце. Гренс шел там, где пол блестел больше всего, стараясь держаться возле камер, в которых, он знал, скоро уже третьи сутки, полностью отрезанные от внешнего мира, томятся задержанные. Огестам старательно проследил за тем, чтобы они прождали большую часть законных семидесяти двух часов. Чуть позже Гренсу предстояло отправиться на слушания, где будет решаться вопрос о дальнейшем содержании задержанных под стражей. Слушания проводились в Министерстве юстиции, а задержанными были один полицейский начальник среднего ранга, один начальник Главного полицейского управления и один заместитель министра юстиции.
Дыра на полке стеллажа. Она как будто разрослась.
И продолжит разрастаться, пока он не примет решение.
Два дня он гонял вперед-назад записи с камер слежения из Аспсосской тюрьмы, кадр за кадром: запертые двери и длинные подземные коридоры, серые стены, заграждения из колючей проволоки — и те секунды, что стали взрывом, густым дымом и погибшими. Он изучил рапорты Кранца по результатам криминалистической экспертизы, протоколы вскрытия, составленные Эррфорсом, и записи всех допросов, проведенных Свеном и Херманссон.
Комиссар надолго увяз в двух местах.
Первое находилось в распечатке переговоров между снайпером и наблюдателем, имевших место незадолго до выстрела.
Снайпер с наблюдателем говорили о каком-то ковре, в который Хоффманн упаковал заложника и обвязал чем-то похожим на провод и что, как показало расследование, оказалось запальным шнуром.
Ковер гасит взрывную волну и направляет ее вниз, защищая того, кто стоит рядом.
Второе темное место обнаружилось в беседе с тюремным инспектором по фамилии Якобсон.
Якобсон говорил, что Хоффманн покрыл кожу заложника пакетиками с какой-то жидкостью, которая, как показало расследование, оказалась нитроглицерином.
Нитроглицерин в таких огромных количествах превращает тело в клочья, опознать которые невозможно.
Эверт Гренс захохотал.
Он стоял посреди кабинета, глядя на плеер и распечатки на столе. Продолжая смеяться, комиссар вышел из участка и поехал в Аспсос, к стенам, высившимся над поселком. На центральной вахте он потребовал все записи с тюремных камер слежения, начиная с четырнадцати часов двадцати шести минут двадцать седьмого мая. Вернулся к себе, принес еще кофе из автомата и сел, чтобы отследить каждую секунду с момента смертельного выстрела с колокольни.
