Дик Френсис - Крысиные гонки
За моей спиной раздался треск, будто ломали ветки, потом чудовищный взрыв и рев воздушной волны.
Я последовательно услышал эти звуки и быстро обернулся.
Там, где стоял новенький бело-голубой “Чероки”, бушевал огромный огненный шар.
Глава 4
Бомба взорвалась за доли секунды. Интерес публики к событию длился три дня. Следствие растянулось на недели.
Как и следовало ожидать, газеты в городе вышли с огромными заголовками: “Только минута отделила Колина Росса от смерти”, “Жокей-чемпион побеждает в скачке со временем”. Энни Вилларс, выглядевшая особенно нежной и хрупкой, сказала в телевизионном интервью, что нам всем фантастически повезло. Газеты цитировали майора Тайдермена, который будто бы сообщил: “К счастью, в самолете оказалась какая-то неисправность, и мы приземлились для проверки. Иначе...” И Колин Росс, как бы завершая его мысль, поставил точки над i: “Иначе мы все вместе с дождем рассеялись бы над Ноттингемом”.
Но, разумеется, это было уже после того, как они пришли в себя. Когда я подбежал к ним, они стояли у входа в зал для пассажиров с вытаращенными глазами и помертвевшими от шока лицами. Энни Вилларс трясло с головы до ног, и рот был широко раскрыт. Она невидящими глазами посмотрела на меня, издала какой-то мяукающий звук и начала медленно оседать от совсем не фельдмаршальской слабости. Я подхватил ее почти у самой земли и поднял на руки, чтобы ей не лежать под дождем на мокром гудроне. Она весила даже меньше, чем казалось.
– Боже, – без конца повторяя Голденберг. – Боже. – Его сознание и язык словно зациклились на одном-единственном слове.
У майора дрожали губы, он явно проигрывал бой – ему не удавалось прикусить их зубами, чтобы остановить дрожь. Пот мелкими каплями покрывал его лоб, и он жадно хватал воздух, точно задыхаясь.
Я держал на руках Энни Вилларс и смотрел на смертельную агонию самолета. От первого взрыва он разлетелся на части, и тотчас же вспыхнули баки с горючим и довершили дело. Искореженные и обгоревшие обломки разлетелись по мокрому гудрону и казались слишком маленькими, чтобы составить из них нечто целое. Их окружали струйки пылающего горючего, а оранжево-желтые языки пламени с ревом приканчивали большой обломок, который напоминал переднюю часть кабины.
Мое сиденье. Мое горячее горящее сиденье.
Несчастья следовали за мной, как крысы за Гаммельнским Крысоловом.
Колин Росс выглядел таким же потрясенным, как и остальные, но его нервы были из другого материала.
– Что это?.. Бомба?
– Она самая.
– Не смешно. – Он сурово взглянул на меня.
– Но и не трагично, – ответил я. – Мы пока остались тут.
Его лицо и тело чуть расслабились. Мелькнула едва заметная улыбка.
– Да, мы тут.
Кто-то на контрольном посту нажал кнопку тревоги. Взвыли пожарные машины. Пожарные быстро развернули огромные шланги и принялись поливать белой пеной обломки. Оборудование предназначалось для гигантских пожаров, и через десять секунд языки пламени, лизавшие останки “Чероки”, стали всего лишь мрачным воспоминанием.
Три-четыре аэропортовские машины, будто мошки вились вокруг пожара, потом одна из них, полная возбужденными служащими, направилась к нам.
– Это вы прилетели на сгоревшем самолете?
Первый вопрос, но отнюдь не последний. Я знал, что меня ждет, и заранее шагнул в сторону.
– Кто из вас пилот? Вы пойдете с нами, а ваших пассажиров ждут в кабинете управляющего... Леди травмирована?
– В обмороке, – ответил я.
– А... – Служащий аэропорта замолчал, не зная, как поступить. – Может кто-нибудь взять ее? – Он оглядел троих мужчин. Голденберг крупный и рыхлый. Майор старый. Колин хрупкий. Его взгляд равнодушно скользнул по Колину, потом остановился, глаза расширились. Он узнал, но не верил своим глазам.
– Простите... вы?..
– Росс, – спокойно ответил Колин. – Да.
После этого нас стали принимать по высшему разряду, достали нюхательную соль и отвели комнату для Энни Вилларс, принесли бренди для майора и Голденберга и книгу автографов для Колина Росса. Управляющий сам заботился о них, и кто-то в возбуждении позвонил в газеты.
* * *
В следственной комиссии были дружелюбны и вежливы. Как обычно. Безжалостны и настойчивы до тошноты. Как обычно.
– Почему вы приземлились в Ист-Мидлендсе?
– Неисправность в управлении.
– Вы подозревали, что на борту бомба?
– Нет.
– Вы провели перед полетом тщательный осмотр?
– Да.
– И не заметили бомбу?
– Не заметил.
– Знаете ли вы, что в любом случае отвечаете за безопасность самолета и формально-юридически можете быть привлечены к ответственности за то, что предприняли полет с бомбой на борту?
– Да.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Странное правило. Наверно, немного людей остается в живых после полета с бомбой на борту, так что и привлекать к ответственности некого. В следственной комиссии улыбнулись, показывая, что и они понимают, как глупо думать, будто кто-то отправится в полет, зная, что у него на борту бомба.
– Вы заперли самолет, когда уходили?
– Запер.
– И он оставался закрытым?
Нож вонзился... Я рассказал о майоре. Они уже знали о его походе к самолету.
– Он утверждает, что, без сомнения, снова запер все дверки. Но вы же знаете, что это ваш долг следить за безопасностью самолета, а не его.
– Совершенно верно.
– Разве вам не следовало пойти вместе с ним, когда он отправился за газетой?
Мне нечего было сказать.
– За безопасность самолета отвечает пилот.
Как ни крутись, а дело всегда сводится к ответственности пилота.
Это была моя вторая встреча со следственной комиссией. Первая, на следующий день после взрыва, проходила в дружелюбных и сочувственных тонах, и слово “ответственность” ни разу не прозвучало, хотя и парило в воздухе. Оно неминуемо должно было появиться позже и лечь на чьи-нибудь плечи.
– В течение прошедших трех дней мы беседовали со всеми вашими пассажирами, и ни один из них не представляет, кто бы хотел убить его и почему? Поэтому теперь мы считаем, что должны более тщательно рассмотреть вопрос о том, как могла бомба попасть в самолет, и надеемся, что вы не будете возражать, если мы зададим вам очень много вопросов. Затем мы сложим все полученные от вас сведения и будем рады, если вы подпишете протокол…
– Сделаю все, что смогу.
Буду копать собственную могилу. Снова.
– Все пассажиры считают, что бомба была в свертке, который вы сами принесли на борт.
Очень мило.
– И намеченной жертвой был Колин Росс.
Я сжал зубы.
– Вы так не думаете?
– Честно говоря, у меня и мысли нет, кто был намеченной жертвой, – сказал я. – Но не думаю, что бомба была в подарке.
– Почему?
– Подарок купила утром его сестра.
– Мы знаем. – Вопросы задавал высокий человек с глазами, обращенными внутрь, будто он постоянно консультировался с компьютером у себя в голове. Вкладывал в него каждый ответ, который получал, а потом ждал, пока раздастся щелчок, и компьютер выдаст заключение. В его манерах не чувствовалось агрессивности, и у него явно не было поводов для преследования. Он собирал факты, выискивал причины, как ищейка, пущенная по следу. Он знал запах правды. И никто бы не смог сбить его со следа.
– Сверток пролежал на полке в раздевалке почти весь день, – продолжал я. – А в раздевалку не разрешается никому входить, кроме жокеев и гардеробщиков.
– Мы понимаем, что это так. – Он улыбнулся. – Могла ли в свертке быть бомба? Судя по весу.
– Наверное.
– Мисс Нэнси Росс говорят, что в свертке была большая красивая бутылка шампуня для ванны.
– Не осталось ни одного осколка? – спросил я.
– Ни одного. – Высокий человек сморщил нос. – Мне редко приходилось видеть такое абсолютное разрушение.
Мы сидели в административном здании компании “Дерридаун” у старого военного аэродрома под Букингемом. Помещение называлось комнатой для команды. В “Дерридаун” тратили деньги только на внешний вид кабинета управляющего, зала ожидания для пассажиров и холла. Комната для команды выглядела так, словно стены уже давно отпраздновали серебряную свадьбу. Линолеум на полу давно достиг совершеннолетия. Трем из четырех дешевых стульев еще надо было дожить до зрелости, а пружины четвертого были сломаны, так что удобнее было сидеть на полу.
Убожество стен отчасти скрывали карты, метеорологические таблицы и различные инструкции для летчиков, некоторые из них давно устарели. Там висело и расписание полетов, где регулярно повторялась моя фамилия. В объявлении, написанном красными крупными буквами, сообщалось, что любой, кто не вернет документы самолета вовремя, будет уволен. Документы “Чероки” сгорели и не были возвращены. Я надеялся, что когда-нибудь наконец поймут всю бессмысленность этих правил.
Высокий внимательно осмотрел обшарпанную комнату. Второй, приземистый, коренастый, молчаливый, сидел, уткнувшись в свой блокнот, и грыз зеленый карандаш.
