Юрий Черняков - Чудо в перьях
И оба захохотали. И, продолжая смеяться, гость положил конфету в рот, откусил… И тут же заорал от боли, схватившись за щеку.
— Что, зуб? — участливо спросил хозяин, склонившись над ним. Тот выплюнул на блюдце два зуба. Один был сломанный, почерневший, другой золотой…
Держась за щеку, Цаплин ошарашенно смотрел на содержимое блюдца, казалось, забыв о боли.
— Что это? — спросил он. — У меня никогда не было золотого зуба!
— А это золото в шоколаде! — спокойно сказал Радимов, допивая свою чашку и жуя конфету. — Вон, видишь, у меня тоже. Что ты там написал, Рома, с разоблачительными подробностями? Вот: вишня в шоколаде, конфеты с ликером, которых никогда не было в продаже в государственных магазинах… Так что придется переписывать донос, Рома! Золото в шоколаде — похлеще будет!
И засмеялся, как дитя, указывая пальцем на ошалевшего гостя.
— Разыграл я тебя, а? Давно так не разыгрывал! Да, пожалуй, с прошлого века, при царствовании Александра Второго, освободителя, когда ты подговорил студентов бомбу кинуть под мой экипаж! Те, дурни, бомбу кинули, кучера насмерть, из лошадей кишки по земле, а ты, родной, стоял, радовался в сторонке, мол смерть царскому сатрапу, обманувшему крестьян пресловутой свободой! Я тут сзади к тебе подошел и легонько так по плечику твоему, помню, в пальтишке ты был суконном, моей мануфактурой сработанном, потрепал. Ты живо обернулся, не чаял меня живого видеть! Чуть Богу душу не отдал от такого разочарования! А в коляске-то был твой единомышленник, Гришка Полуэктов, названый твой собрат по борьбе. Связали мы его, пальто мое аглицкое надели, фуражку мою с красным околышем… Да рот заткнули. Вот лошадей было жалко, я за них купчишке Самодееву полтыщи отдал за каждую! Да ладно, чего не дашь, чтоб увидеть тебя изумленного неожиданностями жизни да превратностями судьбы! Вот как сейчас!
Забыв о боли, Цаплин смотрел на него, приоткрыв рот. Я тоже еще не видел Радимова таким. Другое лицо, более утонченное и благородное, другая речь, голос другой, казалось, он переживал на наших глазах очередное свое перевоплощение, только прижизненное и в обратную сторону.
Потом он запнулся, лицо его потускнело и погрустнело.
— Что уставились? — спросил он. — Никогда не видели? Вот так и в данном случае, Рома. Врач твой зубной спрашивает: что с ним делать, как заставить? Придумайте что-нибудь, Андрей Андреевич. Я к Бирману, нашему зубному технику пришел, золота на зуб попросил, с возвратом, мол… Так что утром к нему пойдешь, он тебе его поставит. И не благодари! Мы это оплатим за счет фонда помощи инвалидам и престарелым. Только не сверкай на меня очами, Рома! Для тебя же стараюсь! Хоть ты и правдоискатель у нас, но все равно нехорошо, когда изо рта пахнет! Правда твоя при этом ведь пахнет, Рома! С запашком твоя правда. Поскольку разрушительная она.
Цаплин вскочил, отшвырнул блюдце с золотом и гнилым своим зубом, перегнулся, к хозяину через стол.
— Забери свое золото! Не купишь! И больше не подсылай мне своего наймита, чтоб по ночам сказки твои слушать про наше с тобой прошлое. Одна жизнь у меня, понял? И прожить ее хочу так, чтобы не было стыдно перед людьми. Это у тебя жизней много, раз ты сам в это веришь! И много еще безобразий, и преступлений успеешь совершить! Думаешь, в другой жизни что-то можно исправить? Замолить грехи?
— Ступай, Рома! — процедил хозяин, глядя исподлобья. — Перепили мы с тобой. Не первый раз такое. Иди-иди. Проспись. А коронка эта золотая будет тебя ждать. Когда одумаешься. Проводи его, Паша. А то мало ли…
— А ты меня боишься! — погрозил пальцем Цаплин, выходя из кабинета. — Боишься, что мой труп увидят возле мэрии? Мертвого меня боишься?
— Ничего я не боюсь, — устало сказал Радимов. — А теперь идите, оба. И пришлите мне Наталью. Буду с ней прорабатывать вопрос об открытии экспериментального публичного дома. Она отвечает за кадры. И еще хочу подумать в предутренней тиши, куда бы повернуть Главную Реку нашего любимого Края. Влево, вправо или назад. Уж сколько лет она на моих глазах течет всегда в одну сторону. Надоело…
Цаплин даже остановился в дверях.
— Не отступлюсь я, Радимов! Ради будущих поколений, ради жизни на земле. Ишь, что задумал! Ты только и можешь, что строить, чтобы разрушать, и разрушаешь, чтобы строить! Ты губишь родную природу, пускаешь реки вспять, но я сорву с тебя маску! И все увидят, что ты гений хаоса!
— Ну наконец-то! — поднялся из-за стола Радимов и шагнул к гостю. — Понял, да? Значит, не зря я проводил эту наглядную агитацию? Если ты понял, то и другие поняли? Ведь чего только не делал для саморазоблачения! Ну хоть кто-нибудь, думаю, поймет наконец! Значит, мое старание дискредитировать великую и ложную идею оправдало себя?
Цаплин плюнул и хлопнул дверью.
— Опять я остался непонятый! — жалобно сказал хозяин. — Ну что ж, Рома, ты сам этого добивался.
И внимательно посмотрел мне в глаза. Но тогда я еще не понял значения этого взгляда.
8
Маршал Малинин все не мог закончить учения, поскольку «красные» и «синие» никак не могли сойтись в генеральном сражении, заплутав в нашей местности с ее многочисленными садами, коровниками, теплицами и силосными башнями. Маршал метался на своем вертолете по синему небу с ущербным лунным диском, выискивая полки, укрывшиеся от степного зноя в оврагах и балках. Иногда по нему открывали огонь на поражение. Иногда его супруга Елена Борисовна, чьи груди уже вываливались из тесных рамок экрана, взывала к заблудившимся среди степного приволья, садов, виноградников частям и соединениям, называла место и время для последнего и решительного сражения «синих» и «красных», и те внимательно выслушивали, отмечали на карте, сверяли часы, чтобы назавтра быть от этих мест как можно дальше. Солдаты лазили по садам, толпами ходили на танцы и дискотеки, где дрались с местной шпаной из-за девушек. А ночами отсыпались со своими подружками на сеновалах, либо просто в степи под яркими летними звездами, под замирающий стон цикад. Гауптвахта и дисбат были переполнены, по ночам арестанты вместе с караулом сбегали на «блядки», и не всегда возвращались в полном составе. Офицеры напропалую напивались, а очутившись под домашним арестом, строчили рапорты об увольнении из рядов вооруженных сил.
Уж такое было это лето. В конце концов корректные иностранные наблюдатели, ранее приглашенные на учения, в один прекрасный день собрали чемоданы и подались на родину, каждый на свою. Они сослались на положение, согласно которому их присутствие возможно при определенной численности войск, кажется, не мене двадцати пяти тысяч, а по их подсчетам управлению поддавались не больше двух-трех тысяч, в основном из заградотрядов, которые тоже разбегались…
Поэтому регулярные появления на домашних экранах Елены Борисовны привели лишь к увеличению спроса на телевизоры с большей диагональю, что отнюдь не могло решить проблему размещения ее волнующего бюста. Несколько раз я встречал в нашей мэрии совершенно поседевшего маршала Малинина. Он делал вид, что не узнает меня. Обычно он сидел на беспрерывных заседаниях, где хозяин цитировал любимых классиков, в частности утверждавших, что с Божьей стихией даже царям не совладать, не говоря уж о наместниках. Что нужно дождаться осенних дождей, которые загонят солдат в казармы. А пока будет стоять эта божественная погода — отнюдь не засуха, с веселым теплым дождиком, с радугами, с обильными урожаями вишни, груш, винограда и абрикосов — куда там берданка сторожей-инвалидов против гранатометов с ночным прицелом! Пока старушки будут по-прежнему, несмотря на запреты, закармливать воинов сметаной, варениками с творогом, благо надои в этом году тоже невиданные, армию маршалу не собрать. Конечно, никто не собирается сидеть сложа руки. С девушками проводится политико-воспитательная работа, в результате чего темпы роста абортов и венерических заболеваний несколько замедлились. Поголовно мобилизованы отряды юных следопытов, имеющих опыт по отысканию мест боевой славы, для поиска пропавших частей и соединений…
Маршал Малинин стрелялся. По-видимому, полагал, что это соберет его офицеров хотя бы на похороны. В первый раз пуля прошла извилистый путь в его атлетической груди, тщательно минуя все жизненно важные органы, и благополучно вышла под лопаткой.
В госпиталь к маршалу никто из офицеров не пришел. Пришел только хозяин и я, как бывший сослуживец, к тому же обязанный ему спасением. Малинин приказал вышвырнуть меня к такой-то матери. Ко мне подступилась парочка его десантников. Я их уложил рядышком на пороге его палаты. Все-таки мой комбат обучал меня персонально, готовя к высокому поприщу, в отличие от этих молодых и зеленых, насмотревшихся заокеанских боевиков.
Радимов наблюдал это действо, деликатно стоя в стороне, чтобы не мешать отправлению мужских самолюбий. Когда все кончилось и я отряхнул свой костюм, он вошел вслед за мной в палату, ту самую, одноместную, с двуспальной кроватью.
