Карл Хайасен - Дрянь погода
– И что теперь? – уместно спросила Бонни. Она хотела погладить оглушенное животное, но передумала. Макака сонно пялилась на нее из-под опущенных век. – Хорошо стреляете.
– Это неправильно, – не слушая, бормотал Августин. Он осторожно поднял безвольное тельце и уложил в развилку суков. Потом отвел Бонни к своему грузовичку. – Скоро стемнеет, а я забыл фонарь.
Еще минут пятнадцать они кружили по району, пока Бонни не углядела свою машину. Макса в ней не было. Кто-то взломал багажник и украл все, включая сумочку Бонни.
– Чертова шпана, – сказал Августин, а Бонни так устала, что даже не плакала. Ключи от машины, кредитные карточки, деньги и билеты на самолет остались у Макса.
– Надо найти телефон, – сказала она. Позвонит родителям, те вышлют денег.
Августин довез ее до полицейского пикета, где Бонни заявила об исчезновении мужа. Таких, как Макс, оказалось много, он был не первым в списке. Тысячи людей, спасаясь от урагана, покинули свои дома, и теперь их разыскивали встревоженные родственники. Спасатели помогали прежде всего местным семьям, и поиск заблудившихся туристов в число приоритетов не входил.
Рядом с пикетом установили шесть телефонов, но к ним выстроились длинные очереди. Бонни встала в ту, что казалась покороче, и приготовилась ждать. Августину она сказала спасибо.
– А ночью что будете делать? – спросил он.
– Ничего, переживу.
Бонни опешила, когда он сказал:
– Нет, не переживете, – и за руку повел ее к своему пикапу. Наверное, следует испугаться, подумала она, вот только, как ни странно, с этим совсем чужим человеком ей было безопасно. Еще пришло в голову, что паника была бы естественной реакцией на исчезновение мужа, однако на нее снизошло странное просветленное спокойствие. Возможно, это переутомление.
Августин доехал до выпотрошенной прокатной машины, нацарапал записку и сунул под дворник на ветровом стекле.
– Здесь мой номер телефона, – объяснил он. – Если ваш муж вдруг ночью вернется, будет знать, где вы.
– Мы поедем к вам?
– Да.
В темноте Бонни не могла разглядеть лица Августина.
– Тут просто сумасшедший дом, – сказал он. – Идиоты палят по всему, что шевелится.
Бонни кивнула – со всех сторон слышалась отдаленная ружейная стрельба. Округ Дейд – вооруженный лагерь, – предупредил агент в бюро путешествий и назвал поездку «Туром для Самоубийц». Только глупец сунется южнее Орландо.
Макс спятил, подумала Бонни. И что на него нашло?
– Знаете, почему муж сюда приехал? – спросила она. – Представьте, чем он занимался перед тем, как пропал – снимал на видео разрушенные дома. И пострадавших людей.
– Зачем?
– Для домашнего кино, чтобы показать друзьям на Севере.
– Господи, это…
– Извращение, – сказала Бонни. – Другого слова нет.
Августин промолчал. Машина медленно продвигалась к автостраде. Бессмысленность погони за обезьянами стала очевидной, Августин понял, что большинство зверей покойного дяди исчезло безвозвратно. Крупные животные – черный буйвол, медведи, пумы – неизбежно где-то объявятся, и результат будет плачевным. А змеи и крокодилы, возможно, праздновали обретение свободы радостным спариванием в Эверглейдс, чтобы обеспечить своему виду прочное место в новом тропическом ареале. Августину казалось, что у него нет моральных оснований вмешиваться. Убежавшая кобра имела такое же право жить во Флориде, как и все пенсионеры-швейники из Куинса. Произойдет естественный отбор. Это относилось и к Максу Лэму, но Августин сочувствовал его жене. Он поступится принципами и поможет отыскать пропавшего мужа.
Августин ехал с дальним светом, потому что фонари не горели, а дорога пролегала сквозь свалку поваленных деревьев и столбов, груд искореженного металла и деревяшек, разбитых приборов и вспоротых диванов. У дороги валялись кукольный домик Барби, кровать с балдахином, старинная горка для фарфора, детская инвалидная коляска, пишущая машинка, погнутые клюшки для гольфа, купальная бадья из кедра, расколотая надвое, словно кокосовая скорлупа. Бонни казалось, что сверхъестественно огромная лапа ухватила сотни тысяч жизней и растрясла их по белу свету.
Августину картина больше напомнила налет «Б-52».
– Для вас это первый ураган? – спросила Бонни.
– Теоретически – нет. – Августин притормозил, объезжая раздувшийся труп коровы прямо на разделительной полосе. – Меня зачали во время «Донны» – так, по крайней мере, говорила матушка. Я дитя урагана. Это было в 1960-м. «Бетси» я почти не помню, мне было всего пять лет. У нас повалило несколько лаймов, но дом устоял.
– Наверное, романтично – быть зачатым в бурю.
– Мать говорит, это вполне естественно – учитывая, каким я стал.
– А каким вы стали?
– Всякое говорят.
Августин пристраивался в ряд машин, медленно двигавшихся по въезду на магистраль, когда его подрезал грязный «форд» с погнутыми номерами Джорджии. Машина была набита работягами – наемные строители ехали сюда уже несколько дней и, судя по всему, беспрестанно пили. Водитель – нечесаный блондин с зеленоватыми зубами – плотоядно зыркнул на Бонни и крикнул какую-то гадость. Одной рукой Августин нашарил на заднем сиденье ружье и, пристроив ствол на окне, выстрелил ампулой с транквилизатором точно в живот хаму. Тот взвизгнул и завалился на колени приятелей.
– Вот манеры, – сказал Августин. Он прибавил газу и столкнул заглохший «форд» с дороги.
Боже мой, что я делаю? – подумала Бонни Лэм.
В полночь Макс Лэм, макака и человек, назвавшийся Сцинком, устроили привал. Макс был признателен похитителю: тот разрешил ему надеть ботинки, ибо несколько часов они в кромешной тьме пробирались по топким болотам и сквозь колючие заросли. Голые ноги саднило от царапин и укусов. Ужасно хотелось есть, но Макс терпел, помня, что одноглазый приберег для него огузок дохлого енота, сваренного к обеду. Уж лучше смерть от голода.
Они подошли к протоке. Сцинк развязал Максу руки, снял шоковый ошейник и велел плыть. Уже на середине Макс заметил, как из меч-травы у берега выскользнул аллигатор. Сцинк приказал не скулить, а прибавить ходу. У него на голове пристроилась совершенно ожившая макака, и он плыл, держа в огромной руке над водой бесценную видеокамеру Макса и пульт управления ошейником.
С трудом выбравшись на берег, Макс взмолился:
– Капитан, нельзя ли передохнуть?
– Ты пиявок раньше видал? Одна очень славная у тебя на щеке.
Когда Макс перестал хлестать себя по лицу, Сцинк опять связал ему руки, надел ошейник и всего опрыскал средством от насекомых.
Макс выдавил хриплое «спасибо».
– Где мы? – спросил он.
– В Эверглейдс, – ответил Сцинк. – Более-менее.
– Вы обещали, что я смогу позвонить жене.
– Скоро.
Они двинулись на запад сквозь заросли пальметто и сосняки, истрепанные бурей. Макака резво скакала впереди, собирая дикие ягоды и почки с деревьев.
– Вы меня убьете? – спросил Макс.
Сцинк остановился.
– Всякий раз, как задашь этот дурацкий вопрос, будешь получать. – Он положил палец на кнопку слабого разряда. – Готов?
Макс сжал губы и, подергиваясь, стоически перенес легкую встряску.
Вскоре они вышли к поселению индейцев-микасуки. К своему удивлению, Макс не заметил в деревне больших разрушений. Он догадался, что скоро рассветет, потому что индейцы не спали и уже готовили еду. Из дверей хижин ребятишки застенчиво разглядывали бледнолицых чужаков: косматого старика со странным глазом и запаршивевшей обезьяной и человека в грязном исподнем и собачьем ошейнике.
Сцинк остановился у деревянного дома и негромко переговорил с пожилым индейцем, после чего тот вынес сотовый телефон. Одноглазый развязал Максу руки и предупредил:
– Только один звонок. Хозяин говорит, батарейка садится.
Макс вдруг понял, что не знает, как связаться с женой, поскольку не представляет, где она сейчас. Он набрал номер их нью-йоркской квартиры и сказал автоответчику:
– Милая, меня похитили…
– Захватили! – перебил Сцинк. – Похищение предполагает выкуп. Не хрен обольщаться, Макс.
– Хорошо, «захватили». Милая, меня захватили. Могу лишь сказать, что со мной все хорошо, при учете всего. Пожалуйста, сообщи моим родителям, а еще позвони мне на службу насчет рекламного проекта «Мустанг». Скажи Питу, что гоночная машина должна быть красной, а не синей. Папка у меня на столе… Бонни, я не знаю, кто меня захватил и зачем, но надеюсь скоро выяснить. Господи, хоть бы ты получила это сообщение…
Сцинк выхватил у Макса трубку.
– Я тебя люблю, Бонни, – проговорил он. – Макс забыл это сказать, поэтому говорю я. Пока.
Они поели с индейцами; те отклонили предложение Сцинка отведать вареного енота, но щедро поделились жареной форелью, ямсом, кукурузными оладьями и апельсиновым соком. Макс ел от души, но, памятуя об ошейнике, помалкивал. После завтрака Сцинк привязал его к кипарисовому столбу и исчез с мужчинами племени. Вернувшись, он объявил, что пора уходить.
