Монс Каллентофт - Летний ангел
Когда Сигвард Эккевед заканчивает свой рассказ, Зак спрашивает:
— У вас есть фотографии Тересы? И для нас, и для рассылки по другим полицейским участкам страны, если понадобится.
Агнета Эккевед молча поднимается и уходит в дом.
— Она ведь сбежала, правда? — спрашивает Сигвард Эккевед, пока жены нет рядом. — Как вы думаете? Это не может быть что-то другое, ведь нет?
— Собственно, это нам и предстоит выяснить, — отвечает Малин. — Но она наверняка найдется. Чисто статистически вероятность почти сто процентов.
И думает про себя: «А если она не найдется, то получится, что я тебя обманула. Но тогда моя нынешняя ложь будет самой мелкой из твоих проблем. Даже в таком случае этот обман принесет больше пользы сейчас, чем вреда потом».
Агнета Эккевед возвращается, неся несколько красочных конвертов с фотографиями. Кладет их на стол перед Малин и Заком.
— Посмотрите и возьмите те, которые смогут пригодиться.
Мне все время говорят, что я хорошенькая.
Но как верить — может быть, они говорят это просто так, и к тому же мне наплевать.
Кому хочется быть хорошенькой?
Хорошенькая — это чтобы другим было приятно посмотреть, а мне-то что от этого?
Я уже взрослая.
А ты разговаривал со мной совершенно иначе, так что я даже покраснела, но вода была холодная, и никто ничего не заметил.
Грязь.
Разве здесь грязно? Откуда эти фотографии? Не понимаю, как я могу их видеть.
Большинство из них я видела раньше. Они сняты в этом году — мама просто до жути обожает фотографировать нашу семью. Хватит все время фоткать, мама!
Лучше приди ко мне.
Приди и забери меня.
Папа, мне страшно.
Пляж на Майорке прошлым летом.
Зима в Сант-Антоне, солнце на голубом небе, безукоризненный снег.
Рождество, Пасха.
Как я могу видеть фотографии и слышать вас, ведь меня там нет?
И вода — что это за вода? Почему так грязно и холодно, как в застывшей глине, хотя моему телу должно быть тепло и приятно?
Мама, дай мне плавательный круг!
— Очень хорошенькая девочка, правда?
И голос какой-то девушки, постарше:
— Безумно хорошенькая, да, Зак?
Кто такой Зак?
Папа, я так устала. К моей коже присохло что-то блестящее и липкое.
Почему ты молчишь? Я вижу тебя за столом на веранде, вижу, как солнце, отражающееся от воды в бассейне, танцует зайчиками у тебя на щеках. Но здесь, где я, темно, холодно и одиноко. И влажно.
Я не должна быть здесь. Уж это-то мне ясно.
Я не хочу быть здесь. Хочу быть с вами, я ведь вижу вас, но вас как будто нет. Или меня как будто нет.
Разве меня нет?
Когда я думаю об этом, мне становится страшно, как никогда.
Когда я думаю о тебе, папа, мне становится тепло.
Но я боюсь.
Почему ты не приходишь?
Малин выбирает фотографию, на которой лицо Тересы Эккевед получилось наиболее отчетливо: пухленький ротик, подростковые округлые щечки, живые темные, почти черные глаза, темные волосы до плеч.
Нет смысла спрашивать, что на ней было надето. Но, может, стоит выяснить, как она одевалась обычно?
— Она всегда ходила в джинсах и рубашке. Юбки не признавала. Говорила, что это выглядит по-идиотски.
— На фотографиях она кажется такой женственной…
— Это только внешнее, — возражает Сигвард Эккевед, — на самом деле она девушка крутая.
— Есть у вас хоть какие-нибудь мысли по поводу того, где она может быть? У какой-нибудь подруги? — спрашивает Зак.
Родители дружно качают головами.
— У нее не так много друзей, — говорит Агнета Эккевед. — Я имею в виду, общается она со многими, но настоящих друзей мало.
— Нам нужны телефоны ее парня и тех друзей, кого вы знаете, — произносит Малин. — И других людей, которые что-то значили в ее жизни. Может, кто-нибудь из учителей, или тренер, или еще кто-то.
— Она не увлекается спортом, — отвечает Сигвард Эккевед. — Какая-то девочка иногда приходила к нам поплавать в бассейне, новая подружка из города. Агнета, ты помнишь, как ее звали?
— Натали. Но как фамилия, понятия не имею.
— А телефон?
— Увы. Но ее звали Натали. В этом я совершенно уверена.
— Если вспомните, сообщите нам, — просит Малин.
— А был ли у Тересы компьютер? — интересуется Зак.
— Да. Он у нее в комнате. Она им нечасто пользовалась.
— Мы можем забрать его? Чтобы посмотреть ее переписку и все такое.
— Разумеется.
— Спасибо, — благодарит Зак. — Бассейн выглядит очень соблазнительно.
— Вы можете искупаться, если хотите.
— Нам нужно работать.
— Но бассейн замечательный, — поддерживает Малин. — В такую жару незаменимая вещь.
Кончайте свою болтовню.
Лучше найдите меня.
Я потерялась.
Теперь я это поняла. Должно быть, я потерялась. Иначе ты давно пришел бы, папа. Правда?
Вы вправду думаете, что я здесь по доброй воле?
Вы поверили, что он мой парень. Какими же наивными иногда бывают взрослые!
Но теперь я хочу рассказать вам всю правду.
Я кричу, но ничего не слышно.
И звонки мобильников там, наверху.
Не топчитесь по мне. Прекратите топтаться по мне.
— Форс. Слушаю.
Малин стоит на лестнице виллы Эккеведов — мечты семидесятых годов, выуживает из сумочки мобильный, отвечает после третьего звонка. Рядом Зак, под мышкой у него ноутбук «Тошиба», принадлежащий Тересе Эккевед.
— Это Шёман. Можете ехать в больницу, десятое отделение. Врач уже закончил осмотр. Ей гораздо лучше, даже рассказала, кто она такая.
— Юсефин Давидссон?
Жара опутывает мозг, как пылающая сеть.
— Форс, а кто же еще? Как по-твоему?
— Что нам теперь известно?
— Ей пятнадцать лет, она живет с родителями в пригороде Ламбухов.
Положив трубку, Малин видит через матовое стекло окна возле двери силуэт Сигварда Эккеведа, беспокойно бродящего туда-сюда по холлу.
7
Сигвард Эккевед, через годы
Ты пришла к нам поздно, Тереса.
Мне было сорок два, маме сорок один.
Мы сделали все положенные анализы, и врачи сказали, с тобой что-то может быть не так, но ты вышла на свет в конце февраля, прекрасная и без единого изъяна, как напоминание о том, что мир добр.
Для меня ты — запах, чувство, звуки, твое легкое дыхание в нашей кровати по ночам.
Ты подползаешь, прижимаешься ко мне — и что я такое для тебя? То же самое, что ты для меня. Мы друг для друга, Тереса.
Говорят, что детей мы отдаем, что мы должны показать тебе дорогу в большую жизнь. Дать тебе мир и тебя миру.
Смешные слова.
Ты моя.
Я — это ты, Тереса.
Мы вместе и есть весь мир.
Дети — это восхождение, это физическое ощущение того, как два человека могут стать одним. Ребенок — главный носитель этого мифа.
Собственный ребенок, такой, каков я.
Тебе два года, ты бегаешь по паркету в гостиной, произносишь первые слова, машешь руками, показываешь на предметы, жадно заглатываешь этот мир — мы заглатываем его вместе. Иногда я ругаю тебя, но ты все равно приходишь ко мне, ищешь мир во мне.
Тебе четыре с половиной года, ты бьешь меня в припадке гнева.
Затем ты бежишь через года, все больше отдаляясь от меня, но с каждым разом становишься все ближе, когда во мне рождается ощущение тебя.
Тебе двенадцать.
Я тайком прихожу в твою комнату по ночам, глажу тебя по щеке, вдыхаю запах твоих волос.
Мы на стороне добра, думаю я.
Ты, я, мама, наши мечты, вся та жизнь, которую мы прожили вместе как один человек.
Мир рождается благодаря тебе.
Тебе четырнадцать.
Ты решительная, упрямая, ставишь все под сомнение, иногда сердишься, но все же ты сама доброта. Прекраснейшее существо на свете.
Я понимаю тебя, Тереса. Не сомневайся в этом. Я не бессердечен. Просто не хочу, чтобы все происходило слишком быстро.
У нас одно чувство — у тебя и у меня.
Чувство безграничной любви.
8
