Лев Пучков - Террорист
В общем, вы уже поняли: никаких новых проблем по нашему вопросу не образовалось, но оставались старые. Гена пока что не видит способов их разрешения, и это повергает его в состояние меланхолии.
– Короче, все скверно, – резюмировал Гена. – Еще пару вариантов прозондирую на днях, но… Уже сейчас вижу, что есть только один способ спасения вашего «Че Гевары».
– Какой?
– Да так… Знаете, такой несуразный план, что дальше просто некуда.
– А конкретнее?
– Да пока не стоит… – уклонился от объяснений Гена. – Я эти варианты отработаю, все окончательно пробью – потом уже поделюсь. А пока не парьтесь, я все держу под контролем…
Пока добирались, стемнело. «Домой» заехали уже в свете первых фонарей и разбросанных по всему городу новогодних гирлянд, которые радостно салютовали нашему прибытию.
Дом, милый дом…
Нет, я знаю, что это не наше, заимствованное, но ничего другого, более емко отражающего наше состояние при каждом возвращении в родной город, подобрать не могу.
Казалось бы – что этот город для нас? Я как-то уже рассуждал на эту тему, однако повторюсь: у нас здесь ничего нет. Квартиры проданы, родные давно уехали, кататься сюда небезопасно – это наиболее вероятный район наших поисков.
И все равно каждый раз сердце сжимается от какого-то странного чувства, причем чем дальше по времени от точки невозврата, тем больнее. И с каждым разом ностальгия становится крепче и злее: если раньше она лишь робко трогала потаенные струнки изгойской души, наигрывая печальную мелодию, то сейчас рвет по живому, как пьяный и неопытный соло-гитарист, вступивший за полтакта до подачи счета.
Оседлав вихрь искрящихся снежинок, мы просквозили по подсвеченному разноцветными огнями городу до моста через Заманиху, переехали на другой берег и свернули к старой ДМШ № 1 (детской музыкальной школе), которая по состоянию на май прошлого года благополучно функционировала. Да, у нас теперь все меряется по этому самому маю: эпоха до – нормальная жизнь, и эпоха после – уже даже не жизнь, не существование, а просто ожидание насильственной смерти.
– Мы едем на базар? – уточнил я.
В самом деле, за ДМШ виднелся подсвеченный прожекторами рынок, на который нам, по ряду причин, заезжать не стоило.
– Мы едем сюда. – Гена уверенно зарулил во двор школы. – Точнее, мы приехали.
Музыкальная школа привычно одаривала мир музыкой, но отнюдь не в привычном, классическом формате – кроме того, она и внешне преобразилась и даже поменяла манеры: свежая штукатурка, модная импортная облицовка, изобилие сине-красного неона, светящаяся вывеска – «Аленка» и полтора десятка дорогих иномарок на щедро раскатанной стоянке, простиравшейся до самого берега. Ах да, к вывеске прилагалось цветомузыкальное панно, ритмично мигавшее псевдопасторальной картинкой: легкомысленного вида девица в коротеньком передничке предлагала всем подряд розы из корзины и судорожно подмигивала правым глазом.
– Ну и как вам?
Не хотелось быть злоязычным, но так и подмывало ляпнуть: да вполне стервозный вид, такое ощущение, что эта ваша Аленка пошла по рукам.
– Не понял… – пожал плечами Федя. – И что это вы тут устроили?
– Теперь здесь кабак, – пояснил Гена и поспешно открестился: – И я здесь совершенно ни при чем. Давай, смелее: вас встречают.
Не знаю, как Гена это сделал – он никуда не звонил и никаких сигналов явным образом не подавал (типа, три зеленых свистка в зенит или продолжительный пароходный гудок), но как только мы вышли из машины, входные двери кабака распахнулись и на крылечке образовался комитет по встрече: Паша Седов и братья Латышевы.
– А-а-а, мерзавцы! – обрадовался Федя. – Я думал, вас давно поубивали всех…
Чудом избежав смерти от дружеских объятий (напомню, все Федины друзья не просто спортсмены, а какие-то нереальные кабаны – объятия, как водится, рассчитаны на Федю, так что на нашу с Геной комплекцию отрегулировать не успели – и, кроме шуток, по инерции чуть не задавили!), мы вступили под своды заведения и по просторному холлу проследовали в отдельный кабинет на втором этаже.
Мимоходом осмотрелись: все здесь было ново, солидно и ладно, сразу возникало ощущение, что это отнюдь не забегаловка, а вполне почтенный кабак для серьезных людей. Мне доводилось бывать тут в прежние времена, так вот, от школы мало что осталось: все разломали и оборудовали три симметричных зала: «Средневековье», «Восток» и «Русь».
Специально для тех, кто ничего не понимает в современных дизайнерских изысках, над входом в каждый зал висела соответствующая вывеска. Буквы на вывесках были одинаковые – дрянно-готические, а собственно стилистика была представлена символами, вбитыми справа от названия: «Средневековье» – костер инквизиции (пламя и крест); «Восток» – два скрещенных ятагана; «Русь» – огромный топор, вонзенный в довольно скромную плаху. Топор был похож на мясницкий, и вообще сама символика показалась мне весьма сомнительной, но тот факт, что мировые культуры были представлены вполне пропорционально, вкупе с собственно названием кабака, не мог не радовать.
Получается, хозяин – кто-то из наших?
Это хорошо.
Вообще удивительно, что кому-то из славян удалось открыть кабак в нашем городе, где вся торговля и питание с недавних пор приведена в соответствие с общероссийскими нормами – то есть отданы на откуп улыбчивым «мамедам». Это здорово и некоторым образом символично. Более того, это внушает некоторую надежду на то, что еще не все потеряно. Аминь.
Кабинет тоже был просторным, солидным и качественным: светлый дуб, большой круглый стол, широченное окно, вид на аллею у реки, подсвеченную фонарями. Очень красиво и романтично, наверное, летом здесь приятно будет гулять пьяной публике с девицами в коротких передничках – наподобие Аленки на вывеске.
Стол был богатый, одними закусками, наверное, можно накормить целый взвод: много зелени, балыки, копчености, различные мудреные заедки, икра красная и черная, все свежее и очень вкусное. Венчал всю эту благодать запотевший хрустальный графин с водкой. Графин был под стать формату застолья: не привычная ресторанная колбочка, а двухлитровый пузатый крепыш.
– Горячее будет в три смены, – лопаясь от скромности, сообщил Паша. – Шашлык из ягненка, барбекю из молочного поросенка на решетке и свежая форель в глине, на углях.
– Не знаю, доживем ли мы до горячего, – хмыкнул Гена, уверенно обхватывая шейку графина тренированной дланью. – Тут одними закусками можно до смерти обожраться…
Да уж, Паша выложился. Такое ощущение, что тут готовились встречать некую трижды чванную правительственную комиссию, а не каких-то паршивых изгоев, искомых всея властью России и ее неофициальными цепными псами.
Опрокинули по рюмочке – с морозца хорошо пошла, душевно так, закусили икоркой да балычком, принялись выспрашивать Пашу, что да как, из-под каких пластов бьет источник благодати.
Оказалось, что Пашу в это достославное заведение пригласили начальником охраны, и теперь он здесь вроде как не последнее лицо.
Услышав, кем теперь работает Паша, Федя как-то странно поморщился.
Паша эту гримасу истолковал по-своему и принялся торопливо объяснять: вы не думайте, охрана – это только начало! Хозяин, дескать, редкий душка и на диво хороший парниша, обещает Паше сказочные перспективы в совместной деятельности, причем отнюдь не в конце тысячелетия, а уже в этом году, в начале лета…
Паша – еще одна наша жертва. До недавнего времени он возглавлял местный ОМОН. За связь с нами его выгнали из органов, при этом самую малость не посадили: было возбуждено уголовное дело за преступную халатность и злоупотребление служебным положением. Кроме того, немалых трудов стоило отбрыкаться от обвинения в мятеже, хотя, на наш взгляд (и Гена с нами солидарен, а он в этом разбирается), никакого мятежа так и близко не было. Просто сверху дали команду: заройте всех, кто хотя бы даже рядом стоял, причем как можно быстрее и глубже.
– А что там за перспективы? – заинтересовался Федя.
– Сейчас расскажу. Гена, давай…
Гену, сами понимаете, дважды просить не нужно – тотчас же разлил по полной.
Так же душевно пропустили по второй, стали закусывать, и в ожидании первой перемены блюд Паша быстренько обрисовал перспективы. Федя слушал с увлечением и азартно кивал, а я жевал заедки, сторонне пожимал плечами и удивлялся: и чего это, Гусь ты наш двояковыпуклый (в смысле, по фамильной принадлежности и собственно – лапчатый), ты в этом вопросе проявляешь такое участие?
Это ведь у Паши – перспективы.
У Гены.
У «латышей».
А у тебя одна перспектива.
Пуля.
Причем пуля – это в лучшем случае.
Потому что в худшем будут пытки, страдания и долгая и мучительная смерть.
Впрочем, вам я про эти перспективы расскажу, потому что они, как вскоре выяснится, прямо связаны с дальнейшим развитием событий.
