Гарольд Роббинс - Наследники
Большой «паккард» слетел с дороги, преодолел обрыв в триста футов, дважды крепко приложившись о скалы, и замер на глубине двадцати восьми футов.
— Крепитесь, юноша, — говорил мне мистер Блейк, наш адвокат, когда я, не проронив со дня смерти родителей ни слезинки пришел в его кабинет после похорон. — Господь Бог даровал им быструю смерть. Они не успели даже подумать о том, что произошло.
Я искоса глянул на мою тетю Пруденс[10], сидевшую у другого края стола. Видел я ее впервые, так как давным-давно она переехала из Нью-Бедфорда в Кейп-Энн. Но слышал о ней предостаточно.
В частности, историю о том, как она влюбилась в художника и уехала с ним в Париж, где маэстро и бросил ее, решив вернуться к жене. Потом последовала череда романов, которые шепотом обсуждались родителями, пока в один прекрасный день Пруденс не вернулась в Нью-Бедфорд.
Мой отец не знал, что она в городе, до того момента, как она вошла в его кабинет в банке. С ней был пятилетний мальчуган, прячущийся в ее юбке.
— Привет, Джон, — поприветствовала она отца.
— Пруденс, — мой отец не верил своим глазам.
Она посмотрела на мальчика.
— Поздоровайся с монсеньером, Пьер, — обратилась она к ребенку по-французски.
— Bon jour, — застенчиво поздоровался мальчуган.
— Он говорит только по-французски, — пояснила тетя Пруденс.
— Кто он? — спросил отец.
— Мой сын. Я усыновила его.
— И ты думаешь, я в это поверю? — пробурчал мой отец.
— Мне без разницы, чему ты поверишь, а чему — нет, — огрызнулась она. — Я пришла за своими деньгами.
Мой отец понимал, что это значит. Но в Новой Англии господствовало мнение, что деньги женщинам доверять нельзя. Даже если речь шла об их доле наследства.
— Согласно завещанию отца, деньги должны храниться в банке, пока тебе не исполнится тридцать лет.
— Мне стукнуло тридцать в прошлом месяце, — последовал ответ.
Тут отец оторвал взгляд от мальчика и посмотрел на нее.
— Действительно, — в голосе его слышалось удивление. — Действительно, стукнуло.
Он поднял трубку и попросил принести необходимые Документы.
— Мы пережили трудные времена, но мне удалось сохранить твое состояние и даже чуть приумножить, несмотря на то, что ты снимала проценты, как только они набегали.
— Иного я от тебя и не ожидала, Джон.
Ее слова придали отцу уверенности.
— Лучше всего оставить деньги здесь. Проценты составляют теперь три с половиной тысячи в год. На такие деньги ты можешь жить, ни в чем себе не отказывая.
— Конечно, могу. Но не буду.
— А что ты намерена делать с деньгами?
— Уже сделала. Купила маленькую гостиницу в Кейп-Энн. Закусочная будет давать доход, а у меня останется время для живописи. Пьер и я там отлично устроимся.
Мой отец попытался отговорить ее. Но тетя Пруденс быстренько осекла его.
— Я хочу, чтобы у Пьера был дом. Или ты думаешь, что такое возможно в Ныо-Бедфорде?
Тетя Пруденс уехала в Кейп-Энн. А несколько лет спустя приятель родителей, побывавший в Кейп-Энн, сообщил, что мальчик умер.
— Он сразу показался мне слабеньким, — заметил мой отец. — И потом, он говорил только по-французски.
— Он был моим кузеном? — спросил я. Мне как раз исполнилось шесть лет.
— Нет, — резко ответил отец.
— Но ведь сын тети Пру…
— Он не был ее сыном, — оборвал меня отец. — Она усыновила его, потому что у него не было ни дома, ни родителей. Твоя тетя Пру пожалела его, не более того.
Этот разговор отложился в моей памяти. Я понял это, сидя перед столом адвоката. Теперь пришла моя очередь.
«Интересно, — подумал я, — жалеет ли она меня?»
— Стивен, — отвлек меня от размышлений голос мистера Блейка.
— Да, сэр, — я повернулся к нему.
— Ты уже не ребенок, но еще и не взрослый, во всяком случае, юридически. Но, думаю, к твоему мнению тоже следует прислушаться. Твой отец не был богачом, но кое-какие деньги оставил. Их хватит на твое обучение в школе и колледже и на стартовый капитал, если ты захочешь начать собственное дело. Проблема лишь в том, где ты будешь жить.
Твои родители назначили меня распорядителем твоего состояния, но не назвали твоего опекуна. По закону его должен назвать суд.
Моя тетя и я одновременно повернулись друг к другу.
Я почувствовал наше единение. И более не гадал, жалеет она меня или нет. Все стало на свои места.
— Мистер Блейк, — заговорил я, не отрывая от нее взгляда. — Не могла бы тетя Пру… Я хочу сказать, имеет ли право тетя Пру стать…
Тут мы оба повернулись к адвокату. Мистер Блейк улыбался.
— Я надеялся услышать это от тебя. Никаких проблем не будет. Твоя тетя — ближайшая родственница.
Тетя Пру встала и подошла ко мне. Взяла меня за руку, и я увидел слезы в ее глазах.
— Я тоже надеялась, что ты это скажешь, Стивен.
А в следующее мгновение я уже рыдал в ее объятьях, а она ласково поглаживала меня по голове.
— Держись, Стив. Все будет хорошо.
Месяцем позже начались летние каникулы, и из школы я сразу поехал к тете Пру. Из поезда я сошел на исходе дня, над платформой дрожал горячий, прогревшийся на солнце воздух. Те несколько пассажиров, что вышли вместе со мной, не задержались на платформе ни на минуту, и скоро я остался один. Огляделся, подхватил чемодан и направился к маленькому деревянному зданию станции, гадая, а получила ли тетя мою телеграмму.
Только я взялся за ручку дощатой двери, к платформе подкатил видавший виды «плимут», из кабины вышла девушка. Окинула меня взглядом.
— Стивен Гонт?
Я повернулся к ней. Брызги краски на лице. Длинные каштановые волосы, падающие на рубашку из джинсовой ткани, мужские джинсы.
— Да.
Она облегченно улыбнулась.
— Я — Нэнси Викерз. Твоя тетя послала меня за тобой. Сама она приехать не смогла, потому что ведет урок.
Клади чемодан на заднее сидение.
Она села за руль, я — рядом с ней. Уверенно включила первую передачу. Глянула на меня и вновь улыбнулась.
— Ты меня удивил.
— Чем же?
— Твоя тетя сказала: «Приезжает мой племянник.
Съезди на станцию и привези его сюда». Я думала, что ты еще ребенок.
Я рассмеялся, в немалой степени польщенный.
— Как доехал?
— Удовольствия мало. Пассажирский поезд. Тащится и тащится. Да еще останавливается у каждого столба, — я вытащил пачку сигарет, предложил девушке. Она не отказалась. Я дал прикурить ей, потом закурил сам.
— Вы работаете у моей тети?
Она покачала головой. Дымок из ее рта плавно поднимался к потолку.
— Нет. Я — ее ученица. Иногда и позирую.
— Я не знал, что тетя Пру дает уроки.
Она, похоже, неверно истолковала мои слова.
— Учит она неплохо. А позируя, я оплачиваю обучение.
— И чему вы учитесь?
— Главное для меня — живопись. Но дважды в неделю я учусь и скульптуре. Твоя тетя говорит, что это необходимо для правильного восприятия формы.
Я широко улыбнулся.
— По-моему, с формами у вас все в порядке.
Она добродушно рассмеялась.
— Так сколько, ты сказал, тебе лет?
— Я не говорил. Но если вы хотите знать, семнадцать, — я накинул себе годок.
— Ты выглядишь старше. Наверное потому, что такой высокий и широкоплечий. Я не намного старше тебя. Мне девятнадцать.
По окраине городка мы выехали на дорогу, ведущую к побережью. А когда впереди показалось море, Нэнси резко свернула вправо, на узкий проселок. К тому времени я уже обращался к ней на «ты».
Дом стоял на небольшом холме, а потому казался больше, чем был на самом деле. У ворот высились два рекламных щита.
Левый гласил:
ГОСТИНИЦА КЕЙП-ВЬЮ И КОТТЕДЖИ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ
На правом значилось:
ШКОЛА ЖИВОПИСИ И СКУЛЬПТУРЫ ПРУДЕНС ГОНТ ДЛЯ ОДАРЕННЫХ УЧЕНИКОВ
Со временем я понял, что для тети Пруденс слова «избранные» и «одаренные» — синонимы. Практицизм Новой Англии с детства вошел в ее кровь, а потому постояльцев гостиницы она отбирала, а способности учеников оценивала по одному и тому же критерию — их кредитоспособности.
Нэнси перегнулась через меня, чтобы открыть мою дверцу. Ее упругая грудь прижалась к моему предплечью. Она же глянула мне в лицо и улыбнулась, не меняя положения. Я почувствовал, что краснею.
— Ты будешь жить в гостинице, — она, наконец, выпрямилась. — Твоя тетя сказала, чтобы ты сразу устраивался.
Я вытащил чемодан с заднего сидения.
— Спасибо за заботу.
— Пустяки, — она перевела ручку скоростей, но не отпустила педаль сцепления. — Ученики живут в коттеджах за гостиницей. Я — в номере пять. Если тебе что-нибудь понадобится, заходи, — «плимут» плавно тронулся с места и завернул за угол.
Я проводил машину взглядом, а потом поднялся по ступеням и вошел в вестибюль, не найдя там ни души.
Поставил чемодан на пол, не зная, что делать дальше.
Услышал голоса из-за закрытой двери. Открыл ее и переступил порог.
Голоса стихли, я — замер. Четыре или пять девушек, что стояли за мольбертами, повернулись ко мне. Но я и не заметил их взглядов.
