Гарольд Роббинс - Наследники

Гарольд Роббинс

Наследники

31 МАЯ

УТРО

Я пил третью чашку кофе, когда зазвонил телефон. И никак не отреагировал. Пусть звонит.

Когда ждешь звонка три года, тридцать секунд ничего не решают.

Я вновь наполнил чашку, посмотрел, высоко ли поднялось солнце, взглянул на окно блондинки, что жила в соседнем доме, на асфальтовую ленту Стрип.

Солнце только выползло из-за холма, блондинка спала, по Стрип одиноко катилась патрульная машина. Не находя иного занятия, я взял трубку.

— Доброе утро, Сэм.

Последовала пауза, заполненная лишь тяжелым дыханием на другом конце провода.

— Как ты узнал, что это я?

— Тут привыкли спать допоздна. Никто не встает до десяти утра.

— Я не смог заснуть, — признал он. — Прилетел вчера вечером и все еще бодрствую. Живу по нью-йоркскому времени.

— Я тебя понимаю.

— Чем занят? — поинтересовался он.

— Сижу. Пью кофе.

— Как насчет того, чтобы приехать ко мне? Позавтракаем вместе?

— Я не завтракаю, Сэм. Тебе это известно.

— Я тоже, — пробурчал он. — И ты это хорошо знаешь. Но я не могу спать. И хочу поговорить с тобой.

— Я у телефона.

— Полжизни я провел на телефоне. Я хочу говорить с тобой лицом к лицу, — вновь тяжелое дыхание в трубке. — Вот что я тебе скажу. Приезжай ко мне, и мы отправимся на прогулку. Я даже готов рискнуть своей шеей и сесть в твою новую машину, которая разгоняется, если верить газетам, до двухсот двадцати миль в час.

— А почему бы тебе не прогуляться одному?

— Не хочу. По двум причинам. Во-первых, калифорнийские водители ездят как сумасшедшие, и я их боюсь.

А во-вторых, мне надобно поговорить с тобой.

— Хорошо, — помявшись, согласился я. — Я подъеду К твоему отелю.

— Через четверть часа. Я должен позвонить в Нью-Йорк.

Я положил трубку на рычаг и поднялся в спальню.

Осторожно открыл дверь, переступил порог. В густом полумраке — плотно затянутые шторы не пропускали и лучика — я разглядел, что Китаяночка еще спит. Обнаженная, она лежала поверх простыни на животе, вытянув руки вперед, словно собиралась прыгать с вышки.

Длинные волосы укрывали ей спину, как одеяло.

Я приблизился к кровати, вгляделся в Китаяночку.

Она лежала недвижно, я едва улавливал ее дыхание. В спальне стоял запах ночных утех, пьянящий, как старое вино. Я положил руку на ее маленькую, крепкую, будто мраморную, ягодицу. Она буквально вжалась в матрас, а от ее тела полыхнуло огнем.

Заговорила она, не отнимая лица от подушки.

— Что ты со мной делаешь, Стив? Я млею от одного твоего прикосновения.

Я убрал руку и прошел в ванную. А когда вернулся в спальню пятнадцать минут спустя, она уже сидела на кровати.

— Ты оделся. Это несправедливо. Я же жду тебя.

— Извини, Китаяночка. У меня деловая встреча.

— Ты можешь и опоздать. Иди ко мне.

Я не ответил. Пересек спальню, достал из стенного шкафа свитер, надел его.

— Я скажу тебе древнюю китайскую присказку. День, который начинается с любовных ласк, принесет только радость.

Я рассмеялся.

— Что тут смешного? Впервые я слышу от тебя «нет».

— Такое должно было случиться, Китаяночка.

— И перестань называть меня Китаяночкой. У меня есть имя, и ты его знаешь.

Я посмотрел на нее. На лице отразилась злость, которой не было мгновеньем раньше.

— Остынь, Китаяночка. Даже я не могу поверить, что кого-то могут называть Мэри Эпплгейт.

— Но это мои имя и фамилия.

— Пусть так. Но для меня ты Китаяночка.

Она натянула на себя простыню.

— Наверное, мне пора уходить.

Я не ответил.

— Долго тебя не будет?

— Не знаю. Может, пару часов.

— Я уйду раньше.

Я пристально посмотрел на нее.

— Денег тебе хватит?

— Обойдусь без твоих.

Я кивнул.

— Тогда прощай. Мне будет недоставать тебя, — я закрыл за собой дверь и спустился вниз.

Солнце ослепило меня. Я опустил шторы и прошел на автостоянку. «Изо» блестел, как черная жемчужина в витрине ювелирного магазина. Стоящий рядом ее маленький «фолькс» более всего напоминал жучка. Он казался одиноким и потерянным.

Может, такие ощущения «фольксвагены» вызывали только у меня. Многие в Лос-Анджелесе, особенно начинающие актрисы, отдавали предпочтение этой модели. А почему бы и нет, руль, четыре колеса, стоит совсем ничего, вот и носятся они на них взад-вперед по своим делам.

А в промежутках ставят в гаражи, хозяева которых разъезжают на «линкольнах». Но рано или поздно время больших машин подходило к концу, и девчушкам вновь приходилось приниматься за дела. Как этим утром.

Я вернулся в дом, нашел на кухне катушку липкой ленты. Прилепил к приборному щитку «фольксвагена» два стодолларовых банкнота. К отелю я подъехал на полчаса позже, но Сэм еще не выходил на улицу.

Я сидел в машине и ругал себя почем зря. Китаяночка-то была права. Я успел бы всласть потрахаться.

Он появился еще через пятнадцать минут. Швейцар открыл дверцу, и он плюхнулся на сидение, тяжело дыша. Дверца захлопнулась, и мы посмотрели друг на Друга.

Потом он наклонился и поцеловал меня в щеку.

— Мне недоставало тебя.

Я тронул машину с места и молчал, пока мы не остановились на красный свет на бульваре Заходящего Солнца.

— А мне-то казалось, что тебе все равно.

Он, похоже, обиделся.

— Ты же знаешь, я делал то, что должен был делать.

Красный свет сменился зеленым, и я повернул к Санта-Монике.

— Теперь это не имеет значения. Минуло три года.

Куда едем?

— Мне все рано. Это твой город. Наверное, тебя интересует, почему я позвонил.

Я предпочел промолчать.

— Видишь ли, я у тебя в долгу.

— Ты ничего мне не должен, — быстро ответил я. — У меня есть акции. Твои. Синклера.

— Не надо напоминать мне, что ты богат, — он протестующе взмахнул рукой. — Это известно едва ли не каждому. Но деньги — еще не все.

Тут я повернулся и посмотрел на него.

— И кто же мне это говорит? Тогда зачем ты это сделал?

Его черные глаза блеснули за стеклами роговых очков.

— На меня давили. Я боялся, что все пойдет насмарку.

Я с горечью рассмеялся.

— А тут подвернулся я. Неопытный и доверчивый.

Ситуация — лучше не придумаешь.

— Помнишь, что я тебе тогда сказал? Придет день» когда ты поблагодаришь меня за это.

Я смотрел на дорогу, крепко сжав губы. Поблагодарить его я мог бы за многое. Но во всех его благодеяниях была одна заковырка: сваливались они на меня против моей воли.

— Ты знаешь одну старую песню? — спросил он. — О том, что чаще всего мы обижаем тех, кого любим.

— Только не надо петь. Еще слишком рано.

— Тут я с тобой не спорю. Но уж тебе-то, я полагал, известно об этом.

— Если я не знал этого раньше, то знаю теперь. Благодаря тебе.

Неожиданно он разозлился.

— Нет, не знаешь. Ничего ты не знаешь. Я помог тебе разбогатеть. Не забывай об этом.

— Остынь, Сэм, — осадил его я. — утверждал, деньги — еще не все.

Он помолчал.

Ты же только что — Дай мне сигарету.

— Зачем? Ты же не куришь, — я усмехнулся. — Кроме того, этот твой трюк я уже видел. Может, с тысячу раз.

Он понимал, о чем я говорю.

— Я хочу покурить.

— Бери, — я открыл ящичек между сидениями.

Когда он прикуривал, его пальцы дрожали. Мы начали спуск по серпантину мимо Мемориального парка Уилла Роджерса к шоссе, идущему вдоль побережья.

Солнце поднялось уже высоко, когда я выехал на шоссе. Сэм собрался бросить окурок в окно, но я остановил его, указав на пепельницу.

— Идиотская у вас погода, знаешь ли, — пробурчал он. — Дождь не идет по сто дней, и все вспыхивает, как порох. А если уж с неба льет, так как из ведра, смывая все и вся.

— Все хорошо только в раю, — улыбнулся я. — Как далеко желаешь ты отъехать от Лос-Анджелеса?

— Давай остановимся. Хочу размять ноги.

Я свернул на ближайшую автостоянку. Мы вылезли из машины, подошли к обрыву, взглянули на пляж.

Белый песок, синяя вода, волны мерной чередой накатывающие на берег. Любители серфинга уже толпились около маленького костерка, некоторые в облегающих гидрокостюмах. Были среди них и девушки, но парни смотрели не на них, а на воду, оценивая высоту и направление волн.

— Бред какой-то, — покачал головой Сэм. — Купаться в разгаре зимы.

Я усмехнулся, закуривая. Сложил ладони, чтобы уберечь огонек от ветра. Он похлопал меня по плечу. Я повернулся и тут же ветер задул язычок пламени.

— Ты знаешь, сколько мне лет?

— Конечно. Шестьдесят два.

— Шестьдесят семь, — он смотрел на меня в упор.

— Хорошо, шестьдесят семь.

— Я с давних пор лгал насчет своего возраста. Даже тогда мне казалось, что я слишком стар. И я скинул пять лет.

— А в чем, собственно, разница? — я пожал плечами.

— Я устал.

— Если ты сам не скажешь об этом, никто и не заметит.

— Мое сердце заметило.

Тут уж я повернулся к нему.